Дубовый лес едва припорошило зеленью, а трава буйствовала, птицы, словно звончатые листья под легкими порывами теплого ветра, рассыпали звень.
— Дымом пахнет, — сказал матери Павел.
Пани Мыльская не успела ответить.
— Сворачивай! Сворачивай! — крикнула она, вскакивая в телеге и помогая сыну дергать за правую вожжу.
Едва не зацепив колесом за колесо, промчалась шестерка лошадей, унося легкую карету. За каретой проскакал десяток вооруженных всадников.
Поглядывая вслед умчавшемуся экипажу, Павел Мыльский, дергая вожжами, вывел двух своих лошадок на дорогу, но тотчас снова ее пришлось уступить не столь пышному экипажу, но зато целой веренице резвых колымаг.
— Бегут, — сказал Павел, оборачиваясь с козел к матери.
— Значит, есть от чего бежать, — ответила пани Мыльская. — Я своих крестьян не обижала, и, Бог даст, они меня тоже не обидят.
Павел тронул лошадей, и, хотя дорога была пуста, он ехал по обочине, и трава билась о днище телеги, как бьется вода о лодку.
На дороге показалось еще несколько телег и легких возков. Лошади были мокрые. Видно, долго их погоняли.
— Куда вы?! — крикнули с одной телеги. — Татары в Погребищах.
Павел остановил лошадей.
— Я же говорю — дымом пахнет. Это же не облако, это дым.
Пани Мыльская опустила упрямую свою голову.
«Боже мой! Да она ведь совсем старенькая у меня!» — жалостью, как ледком, подернулось сердце.
— А куда же нам ехать? — спросила она, поднимая на сына совсем детские, беспомощные глаза.
— Едут же все куда-то.
На дороге появились двое. Пожилой шляхтич с девушкой.
— Люди добрые! — крикнул он издали. — Возьмите нас. Я заплачý… Потом, в Варшаве. Ничего не успели взять. С дочкой ушел.
Пан Павел глянул на мать.
— Садитесь! — сказала она.
Павел под уздцы развернул лошадей. Шляхтич и его дочь прибавили шагу, побежали. Повалились в телегу.
— Слава те Господи! — перекрестился шляхтич. — Гоните, Бога ради! Казаки в округе рыщут.
Павел тронул лошадей. Поискал в повозке кнут, нашел, развернул.
— Но-о-о!
Лошади рванули, загрохотали весело колеса.
— Подожди! — перекрикивая тряску, приказала пани Мыльская.
Павел натянул вожжи, обернулся. Со стороны Погребищ, из лесу, бежали дети, женщина, старик.
— О, люди! — старик поднял руки к небу. — О, люди!
— Скорее! — крикнула ему пани Мыльская.
Детишек было пятеро, да еще у женщины на руках. Проворная ребятня забралась в телегу.
— Да это же евреи! Пшли вон! — замахнулся на детвору пожилой шляхтич.
— Сидите! — остановила детишек пани Мыльская. И повернулась к шляхтичу: — Здесь я хозяйка.
Павел подсадил женщину. В повозке стало невообразимо тесно.
Старик увидел, что ему места нет, опустился на колени в дорожную пыль.
— Езжайте! Езжайте, милостивая пани! Я свое пожил!
— Вставай! — закричала на старика пани Мыльская. — Да живей!
Поехали.
— Пани, простите нас! — сказала еврейка-мать, принимаясь кормить грудного младенца. — Но пойти под татар — это значило бы, что я навсегда рассталась бы с моими детьми.
— А зачем под татар-то идти? — удивилась пани Мыльская.
— Так решила община, — сказал старик.
— Значит, это ваша тухлая община татар позвала?! — вскипел шляхтич. — Да выкиньте вы их на дорогу! Дышать стало нечем.
— Что-то я ничего не пойму! — сказала пани Мыльская.
— Идет Кривонос. Всех, кто не крестится, убивает. Община должна была выбирать из двух зол, — старик тихонько вздохнул. — Выбрали татарскую неволю.
— Из-за вас все это! — озлился шляхтич.
— Я шестьдесят лет шью платье для простых людей. И дочь моя шьет. Кормимся своим трудом. И все у нас труженики. Да вот объявился Ханой Михелев. Взял у шляхты в аренду церкви, все пять церквей. Украинцы большие от него потерпели тяготы.
— Что же вы не уняли своего живчика?! — рассердилась пани Мыльская. — Ведь видели его неправды!
— Видели, — сказал старик. — Приходили к нему, говорили. Но кто же слушает бедных? Все бедные — это один народ. И у богатых для бедных один язык — палка.
Пан Мыльский остановил лошадей.
— Давайте-ка, кто на ногу не тяжел, пройдемся. Пусть коняжки передохнут. Если придется уходить, их надолго не хватит.
Первым спрыгнул на землю, посмотрел на шляхтича и на его дочь. Они выбрались из телеги. Засуетился старик.
— Сиди! — сказала ему пани Мыльская и сошла сама.
Потом опять ехали вместе, распрягали и пасли лошадей, опять ехали. Лес поредел и кончился. И прямо перед ними встала сизая туча.
— Впереди тоже горит, — сказал пан Мыльский и по привычке посмотрел на мать.
— Не взять ли нам вправо? — предложил шляхтич.
— А что нас там ждет?
— Там Бердичев. Большой город.
Заплакали дети, есть захотели.
Пани Мыльская достала каравай хлеба, разделила на всех.
— Какое-нибудь варево в овражке сварим, — сказала она. — Ехать-то, наверное, ночами лучше. Днем будем дорогу проведывать, а ночью ехать.
Только они свернули на правую дорогу, как выскочило на них семеро верхами.
Самый прыткий скакал с саблей наголо. Пани Мыльская выстрелила, сабля, как рыбка, плеснула серебром в воздухе, а казак схватился за руку и проскакал мимо.
Остальные, сдерживая лошадей, близко не подъезжали.
Повозка рванулась, трое погнались, но не затем, чтобы догнать, а себе в утешение.
— Ушли! — весело кричал пан Мыльский. — Ай да мама у меня!
Пани Мыльская, деловито перезаряжая пистолет, сказала:
— Сдается мне, ружей у них не было.
Версты через три свернули в лес. Лошадей не распрягали, дали им несколько охапок травы, а сами развели костерок, сварить похлебку.
Старик только теперь, в лесной тишине, испугался наконец за жизнь внуков, дочери и за самого себя. Он молился вслух, откидываясь телом назад, словно его било волнами.
— Боже любвеобильный, пребывающий в высотах! — тянул он молитву. — Дай обрести блаженное упокоение под крылами Шехины на лестнице святых и пречистых, сиянием небесным сияющих, душе Уриеля, отошедшего в вечность, ради обета благостыни, изреченного при помине души его. В саду Эдема да будет упокой его…
— Прекрати, отец! — рассердилась еврейка-мать. — Что ты по себе читаешь упокойную молитву?
— Кто же по мне прочитает ее в другой раз?
— Возьми-ка лучше свою внучку, я помогу людям, которых нам послал Бог.
Она подошла к пани Мыльской и попросила разрешения заняться стряпней.
— Уж не знаю, полезет ли мне в горло кусок! — опять взвился шляхтич.
Павел Мыльский достал из телеги бочонок с водой, налил воды в котел.
— Нельзя ли немного воды для детей? — спросила еврейка-мать.
— Конечно, возьмите, только не лейте воду зря. Пойду поищу источник. Надо бы лошадей напоить.
Он взял два пистолета, походную сулею и пошел в лес.
Пани Мыльская легла на кунтуш сына в тени, задремала.
Старый шляхтич ломал для костра дрова, его дочь вместе с детьми рвала траву лошадям.
Шляхтич подошел к ним, забрал траву и шепнул дочери:
— Ступай и сядь в телегу.
Она подняла на отца испуганные глаза и отрицательно покачала головой. Тогда он схватил ее за руку и толкнул к телеге.
— Пани! — отчаянно закричала еврейка-мать.
Пани Мыльская проснулась, услышала треск отъезжающей телеги, схватилась за пистолеты, но увидала, что поздно.
Скоро вернулся Павел.
— Нашел чистую, как небо, криницу! — радостно сообщил он и — увидал беду. — Я догоню его!
— Не догонишь, — сказала пани Мыльская. — Садись ешь. Мы и пешком дойдем. Ведь все равно идти нам некуда.
— Пойдемте в Краков, — предложила еврейка-мать. — У нас там много родственников. Вас не оставят в беде.
— В Краков так в Краков! — засмеялся невесело Павел. — Только до Кракова-то, как до Бога.
Идти решили на ночь глядя. Уложили детей спать, сами легли. Столько было пережито за несколько часов, что уснули, с бока на бок не ворочаясь.
В путь тронулись под вечер. Солнце еще не зашло, но уже недолго ему было по небу ходить.
На дорогу выбраться поостереглись. Пошли краем леса. Шли, по сторонам поглядывая, с остановками. Слушали — не скачут ли?
Дорога спустилась в балочку, тут и лес кончился. Делать нечего, пошли по открытому месту, солнце, на их счастье, зашло, и, опять же, на счастье, темнело не скоро. Май!
Вышли они из балочки на гору — телега. Их телега. Их кони бродят. Пан Мыльский подбежал к телеге да и отпрянул.
— Не пускайте сюда детишек, — сказал женщинам. — А ты, старик, иди ко мне. Поможешь.
В телеге лежал изрубленный саблями шляхтич. Тут же и дочь его. Надругались над девой да и зарезали.
