Когда Юрек буквально втащил Хаймека в комнату старшей группы, где на кровати в позе уставшего после сражения Богатыря, раскинувшись, лежал Ной, у мальчика от испуга едва не отнимались ноги. Он уже ругал себя за всю эту затею и охотно отказался бы от посрамления Натана… но было уже поздно.
Юрек втолкнул его внутрь и сразу же Хаймек поймал внимательный взгляд Ноя, чуть приподнявшего от подушки свою кудрявую голову. Голова приподнялась медленно-медленно, словно нехотя – и этого времен мальчику было достаточно, чтобы оглядеться и придти в себя.Спальня для старших детдомовцев была меньше и красивее той комнаты, в которой спала мелкота. Здесь, изголовьем к стенке, забранные аккуратно заправленными чистыми одеялами стояло всего шестнадцать кроватей – по восемь у каждой стены, в то время, как в спальне младшей группы их было в два раза больше, не говоря уже о том, что на некоторых кроватях малышам приходилось спать по двое.
При виде Ноя Хаймек тихонечко шепнул Юреку:
– Он здесь…
– Это хорошо, – неуверенно ответил Юрек.
– Если он разозлится, он нас просто убьет…
Юрек только вздохнул. Отступать было поздно.
– Эй вы, козявки… – раздался с кровати полусонный голос силача. – Вы ошиблись дверью. А ну, чешите обратно.
Юрек, держа Хаймека за руку, обреченно продолжал двигаться к противоположному от двери углу спальни. Хаймек брел следом. Не доходя двух кроватей до берлоги Ноя, Юрек спросил:
– Ной… ты хочешь поесть?
Изумленный таким дурацким вопросом, Ной приподнялся на локтях и воззрился на Юрека своим здоровым глазом, в то время, как другой, сильно косивший, глядел куда-то совсем в другую сторону.
– Что ты сказал? – прорычал он.
Юрек запустил руку глубоко в пещеру своих штанов и, вытащив большой ломоть хлеба, протянул его Ною.
– Ты получишь еще четыре таких куска, если поможешь нам… в одном деле.
Ной был краток:
– Что за дело?
– Ты должен всыпать Натану. Он гад.
Ной, не торопясь, спустил на пол босые ступни, посмотрел сначала на одну ладонь, потом на другую, расчесал пальцами кудри, а потом поднял на двух мальчишек свои смотрящие в разные стороны глаза. Они предложили ему работу. А за выполнение работы предлагали расплатиться едой. Все было правильно.
– Сделаю, – сказал Ной, и честно получил задаток. А Юрек и Хаймек бегом вернулись в зрительный зал.
Он все еще был полон.
Поскольку Хаймек стоял, взгляд его, скользнув поверх стриженных голов детдомовцев, сразу уперся в стену затылков, принадлежавших гостям и воспитателям. Казалось, что на эти головы кто-то натянул парики. А может быть и лица этих взрослых людей были прикрыты масками? Коричневые косы пани Сары казались чалмой. Ее квадратные плечи невозможно было не узнать или спутать с чьими-нибудь другими. Изящная головка пани Ребекки тоже узнавалась легко. Хаймек вспомнил, как пани Ребекка учила детдомовцев правилам хорошего тона: «Мальчик всегда должен уступать свое место девочке. Юноша может поцеловать ей руку. Если у вас на тарелке мясное блюдо, нож держим в правой рук, вилку – в левой…»
Излагала пани Ребекка основы достойного поведения в культурном обществе. Хаймек очень любил слушать пани Ребекку на этих уроках. К сожалению, ему не представлялось возможности применить эти, вновь приобретенные знания на практике. Для одного он был еще слишком мал, для второго не было столовых приборов, для третьего – пожалуй, самого важного – отсутствовали мясные блюда. Но как приятно послушать человека, у которого все это когда-то было.
У пани Ребекки это было. Ее муж, актер еврейского театра в Варшаве, был расстрелян немцами почти что сразу. Детей у пани Ребекки не было, и всю свою нерастраченную любовь она отдала Натану. Со своего места Хаймеку было видно, как движется ее голова в такт словам, произносимым со сцены. На репетициях – и это Хаймек видел собственными глазами, пани Ребекка, не отводя от Натана глаз, повторяла вполголоса все его реплики и монологи. Да и после репетиции долгими часами помогала Натану как можно лучше выучить его роль наизусть, обучая его, сверх того, простейшим правилам поведения на сцене. «Никогда не поворачивайся к публике спиной», – без устали втолковывала она своему любимцу, не замечая, как на красивом лице Натана явно проступает скука.
Сейчас Хаймек мог разглядеть то, что творилось на сцене лишь через узкую щель, образовавшуюся между ухом пани Ребекки и щекой пана Зигмунда, заведовавшего детдомовским продскладом. Но даже найдя удобную точку, увидел лишь верхнюю половину туловища Натана – тот, взмахивая руками (довольно нелепо, по мнению Хаймека) произносил свою очередную речь. В чем именно состояла эта речь, Хаймек не понял – звуки доносились до него весьма неразборчиво.
– Говори, говори, – не без злорадства думал Хаймек. – Сколько бы ты ни говорил, а вечером Ной задаст тебе, как следует. Мало тебе не будет. А когда ты заплачешь – Ной добавит тебе еще. Чтобы ты запомнил навсегда – что это такое, когда тебя бьют…
Он закрыл глаза и ясно представил себе плачущего красавца Натана. «За что ты бьешь меня?» – рано или поздно спросит он Ноя. И тот, глядя на свои железные кулаки, ответит совершенно честно:
– За четыре порции хлеба на завтрак. Дело того стоит.
В эту ночь Хаймек не мог заснуть. Он сидел, прижавшись к спинке кровати и ждал возвращения Юрека. Если все произойдет так, как задумано, и Ной всыплет Натану, все должно измениться. Мира будет брать у Хаймека его порции хлеба и не станет больше делить их с Натаном. У пани Сары пропадет ее второй подбородок. Пани Ребекка начнет заучивать роли с ним, с Хаймеком, и перестанет делать это с Натаном. И – кто знает? – может быть, хоть когда-нибудь, к нему снова вернутся папа и мама…
И когда поздно ночью пришел к нему Юрек и сказал, что сам видел, как Натан лежит и плачет – Хаймек заплакал тоже. Справедливость существовала!
Он плакал, уткнувшись в подушку, время от времени вытирая слезы кулаком. А потом уснул. Счастливый.
– Делаем газету! – радостно сообщил Хаймек, обращаясь к Антеку. Тот, прорычав что-то невнятное, не удосужился даже поднять голову от белого листа, на котором он в данную минуту тщательно вырисовывал польского орла с распростертыми крыльями, на фоне которого должны были появиться стихи и рассказы. Антек с головой ушел в процесс творчества, и Хаймек знал, что ответа ему скорее всего не дождаться, но его нетерпение объяснялось просто – он очень любил детдомовскую стенгазету и всегда ждал ее выхода с большим нетерпением.
Сейчас Антек работал над орлиным клювом.
– А рассказ Юзека будет?
И снова Антек даже не повернул голову в сторону Хаймека. Его зеленые глаза задумчиво разглядывали орла. Рука с карандашом застыла в воздухе, другой он опирался на подоконник.
– Красивый получается орел, – с отчаянием в голосе сказал Хаймек.
– У него нос, как у Ноя, – отозвался, наконец, художник.
Тут был намек на недавний разговор.
– У нас, – сказал тогда Антек, кивая в сторону бюста известного древнего грека по имени Перикл, – у нас, у арийцев, нос прямой. Вон, как у греков… А у вас…
– А у нас? – спокойно поинтересовался Ной.
В ответ Антек провел по изогнутому носу силача Ноя от лба до основания и вместо ответа хмыкнул. Лицо Ноя покраснело, кулаки сжались, и быть беде, если бы побледневший Антек не нашелся:
– А у вас носы, как у польского орла на гербе. Ты доволен?
Подумав немного, Ной кивнул, но еще до сих пор Антек был у него под подозрением. Ноя было лучше не дразнить.
Теперь, когда эта история чуть подзабылась, Антек снова мог позволить себе чуть-чуть посмеиваться. Посмеиваясь, он на всякий случай скашивал глаза – от этого бешенного Ноя можно было ожидать чего угодно и в любое время.
Орел оживал на глазах.
«ВПЕРЕД» – прочитал Хаймек название стенгазеты, выведенное на самом верху листа красивыми рельефными буквами.
Антек смотрел на орла. На Хаймека он так и не посмотрел. Да и зачем ему было смотреть на всякую мелюзгу. Сам Антек был уже совсем большим и заканчивал девятый класс – а это означало, что через год он окончит школу. Не в пример Ною, который вообще покончил с получением знаний, Антек был отличником. Да и вообще он во всем превосходил этого Ноя… за исключением силы. Он даже ругательств русских знал больше, чем Ной. Но если они пробовали, сцепившись ладонями и уперев локти пережимать один другого – через две секунды Ной без видимого усилия припечатывал руку Антека к столу. Как, впрочем, и любого другого детдомовца. И никакие школьные достижения ничего изменить здесь не могли.
Самолюбие Антека страдало день и ночь. Чтобы хоть как-то объяснить свои поражения, он рассказывал все, что секрет силы Ноя состоит в том, что тот все время держит руки в карманах и там тренирует свои пальцы.
С тем большей тщательностью относился Антек к обязанностям главного оформителя детдомовской газеты. Пусть-ка этот Ной попробует нарисовать хотя бы один орлиный коготь! Это ему не руки выламывать… Да и вообще – что взять с этого безбожника.
