Фленсбургь постоялъ нѣсколько минутъ молча, потомъ, увидя свою шляпу на полу, поднялъ ее и наконецъ произнесъ:
— Все тоже, всегда, вездѣ. Кокетство и глупая игра. На сколько я отношусь искренно, на столько вы шутите. Скажите мнѣ, наконецъ, серьезно, въ послѣдній разъ: когда этотъ, тамъ, умретъ — выскажетесь вы? Или эта игра будетъ продолжаться и послѣ его смерти?
— Да. Тогда я высважусь! такимъ страннымъ голосомъ отвѣтила Маргарита, что совершенно нельзя было понять, шутитъ она, или говоритъ серьезно, или, наконецъ, умышленно отвѣчаетъ двусмысленностью.
Фленсбургъ нетерпѣливо пожалъ плечами и, выговоривъ сухо: «До свиданія», вышелъ изъ горницы.
— Какая чепуха! произнесла тихо Маргарита ему вслѣдъ. Dumm! Dumm! Dumm!.. И всѣ вы таковы….
Она простояла нѣсколько минутъ, не двигаясь съ мѣста и озабоченная новой мыслью. Она искала сравненія и, вдругъ найдя его, громко разсмѣялась.
— Да, похожъ! Удивительно похожъ!.. воскликнула она.
Въ эту минуту въ гостинную влетѣла Лотхенъ, какъ всегда улыбающаяся и веселая.
— Я думала, онъ никогда не уѣдетъ! затараторила нѣмка. — И посмотрите что значитъ провести столько часовъ съ возлюбленнымъ! У васъ сіяющее лицо, счастливые глаза, райская улыбка!..
— Лотхенъ, — смѣясь, выговорила графиня, — скажи мнѣ, какъ по твоему, на что похожъ лицомъ господинъ Фленсбургъ? Не правда ли…. это датскій бульдогъ?
Лотхенъ замерла на мѣстѣ, какъ пораженная громомъ.
— Такъ онъ не былъ вашимъ…. заговорила Лотхенъ и запнулась.
— Любовникомъ? разсмѣялась Маргарита. — Говори прямо.
— Ну да, онъ не былъ никогда?
— Никогда.
— И не будетъ?
— Не будетъ.
— Ахъ Gräfin, liebe Gräfin! запрыгала на мѣстѣ Лотхенъ. — Ахъ, какъ я счастлива!
— Но кто жъ тогда будетъ? воскликнула она снова. — Дѣдушка?
— Да, Лотхенъ, но съ условіемъ: ты мнѣ покажешь примѣръ. Я послѣ тебя….
И обѣ женщины начали такъ громко хохотать, что больной, дремавшій на верху, проснулся, открылъ глаза и тяжело вздохнулъ.
Этотъ постоянный хохотъ внизу, которымъ его будто провожали ежедневно на тотъ свѣтъ, дѣйствовалъ на него теперь невыносимо больно и уже раза два вызывалъ на глаза его слезы.
Шепелевъ самъ не зналъ, что съ нимъ дѣлается за послѣднее время. Онъ перемѣнился, похудѣлъ и поблѣднѣлъ.
Болѣзнь его, однако, состояла только въ томъ, что онъ и день, и ночь на-пролетъ думалъ о графинѣ Скабронской. Разумѣется, онъ смутно понималъ, что влюбленъ со всѣмъ пыломъ страсти своихъ двадцати лѣтъ, хотя и сознавалъ какъ безсмысленно, глупо, даже дерзко влюбиться въ такую блестящую красавицу изъ высшаго столичнаго круга. Между нимъ, рядовымъ, и ею была цѣлая пропасть.
Юноша, только-что поступившій въ ряды гвардіи, былъ почти безъ всякихъ средствъ, благодаря раззорившемуся отцу, и безъ всякой протекціи, благодаря неожиданной смерти Шувалова, на покровительство котораго надѣялась его мать, снаряжая сына на службу.
Шепелевъ былъ на столько образованъ и благовоспитанъ, на сколько могъ быть юноша изъ старой дворянской семьи, слегка захудалой, но еще недавно пользовавшейся большими средствами. До появленія въ Петербургѣ онъ жилъ съ матерью въ Калугѣ. Лѣто проходило въ большой и красивой усадьбѣ съ большимъ количествомъ дворни, исполнявшей всѣ прихоти барича, такъ какъ онъ былъ единственное и возлюбленное чадо барыни-вдовы. Зимы проводились въ городѣ Калугѣ, гдѣ все общество было или дальней родней, или друзьями изъ рода въ родъ. У матери его было много пріятельницъ и, благодаря ея вдовству, общество, собиравшееся у ней зимой и гостившее у нея лѣтомъ въ вотчинѣ, было исключительно женское. Все это были тетушки, двоюродныя сестры, племянницы и, наконецъ, пріятельницы. Совершенно случайно маленькій Митя, съ тѣхъ поръ, какъ помнилъ себя, былъ постоянно окруженъ женщинами всѣхъ лѣтъ и возрастовъ и всѣ онѣ равно баловали его.
Вслѣдствіе этого въ юношескіе года оказалась одна странность въ его характерѣ. Женщина, — старуха ли, молодая ли дѣвушка, — была для него свой братъ и онъ никогда не стѣснялся, не смущался и не робѣлъ никакой барыни. Напротивъ того, не только сорокалѣтній сановникъ, но всякій даже молодой человѣкъ, появлявшійся въ домѣ матери или встрѣчаемый гдѣ либо, ставилъ его въ неловкое положеніе. Какъ юноша, выросшій въ обществѣ мужчинъ, конфузится обыкновенно передъ какой-нибудь свѣтской кокеткой, случайно оставшись съ ней наединѣ, такъ Шепелевъ конфузился всякой мужской компаніи, въ которую случайно попадалъ.
До прибытія въ Петербургъ юноша не зналъ, что такое быть влюбленнымъ, именно потому, что слишкомъ много было вокругъ него всякаго рода молодыхъ дѣвушекъ и женщинъ, и на всѣхъ ихъ глядѣлъ онъ какъ на товарищей. И, наоборотъ, одинъ молодой офицеръ, заѣхавшій на побывку въ Калугу, блестящій петербургскій гвардеецъ, обошедшійся съ юношей очень ласково, побѣдилъ его сердце. Шепелевъ плакалъ, когда офицеръ уѣхалъ, и въ немъ осталось въ нему такое чувство, какое могло быть только первою любовью.
Поселившись теперь у незнакомаго человѣка, считавшагося дядей, въ сущности грубаго, хотя добраго и сердечнаго человѣка, Шепелевъ чувствовалъ себя такъ же неловко въ этой обстановкѣ солдатъ и офицеровъ, вамъ другой юноша, выпорхнувшій изъ-подъ крылышка матери, чувствовалъ бы себя среди сотни блестящихъ свѣтскихъ красавицъ. Мужская среда не была его средой и онъ тяготился ею.
Какимъ образомъ и почему красивая незнакомка, спасшая его въ оврагѣ, могла такъ быстро завладѣть его разумомъ и всѣмъ его существомъ, онъ самъ не зналъ. Правда, она красавица. Но вѣдь онъ не сказалъ съ ней и трехъ словъ! Да и мало ли видалъ онъ красавицъ.
Акимъ Акимычъ безпокоился, руками разводилъ, видя перемѣну въ племянникѣ и, не понимая, что съ нимъ дѣлается, заставлялъ юношу нѣсколько разъ пить липовый цвѣтъ и обтираться французской водкой съ уксусомъ и съ хрѣномъ.
Шепелевъ, чтобы отвязаться отъ приставаній дяди, продѣлывалъ все это, печально усмѣхаясь и думая:
«Да, кабы черезъ французскую водку, хрѣнъ, да черезъ липовый цвѣтъ можно было познакомиться съ этой графиней Скабронской, такъ я бы, пожалуй, нѣсколько бочекъ его выпилъ».
И дѣйствительно мысль о томъ, чтобы познакомиться съ блестящей красавицей, не покидала его ни на минуту. Другой не рѣшился бы никогда и подумать объ этомъ; другому показалось бы оно нелѣпымъ и невозможнымъ. Но юноша, выросшій среди всякихъ женщинъ, не смущался. Онъ не боялся, что не будетъ знать, что сказать этой красавицѣ и какъ вести себя.
Черезъ нѣсколько дней Шепелевъ надумался, что надо какъ можно болѣе заводить знакомствъ въ Петербургѣ, начавъ съ офицеровъ полка и ихъ семействъ. Тогда гдѣ-нибудь да удастся повстрѣчать графиню. И онъ началъ знакомиться. Благодаря своей красивой внѣшности, какой-то женственной граціи и скромности, послѣдствій женскаго воспитанія и женской среды, онъ былъ принятъ повсюду ласково и охотно.
Но какъ нарочно всѣ семейства, въ которыя появлялся онъ, не имѣли ничего общаго и были незнакомы съ графиней Скабронской. У одной изъ петербургскихъ львицъ она бывала часто, но это была знаменитая Апраксина, пріятельница того же Орлова, а познакомиться ближе съ Орловымъ онъ не могъ. Дядя Квасовъ и слышать объ этомъ не хотѣлъ, за его короткій визитъ къ нимъ онъ цѣлую недѣлю бранилъ и попрекалъ племянника.
— Нешто это компанія для тебя? говорилъ Акимъ Акимычъ — Орловы картежники, буяны, головорѣзы. Не нынѣ завтра они въ острогѣ будутъ.
Чувствуя, что онъ одинъ не добьется ничего, Шепелевъ, видаясь часто съ Державинымъ, единственнымъ своимъ пріятелемъ, рѣшился искренно признаться ему во всемъ.
Такой же юноша, какъ и онъ, Державинъ давно замѣтилъ, что ученикъ сталъ плохо учиться по нѣмецки, разсѣянъ и печаленъ, задумчивъ и блѣденъ. Но Шепелевъ въ своемъ пріятелѣ не нашелъ никакой поддержки. Державинъ отнесся къ исповѣди пріятеля хладнокровно.
Жизнь Державина была совершенно иная. Онъ бился, какъ рыба объ ледъ. Солдатки перестали заказывать ему свои писули и грамотки и ему снова пришлось, какъ простому рядовому, безъ протекціи, исполнять разныя тяжелыя работы; снова пришлось браться за метлу и лопату, участвовать въ тѣхъ партіяхъ, которыя назначались копать канавы по городу и очищать дворы сановниковъ.
Когда Шепелевъ явился однажды въ каморку своего друга снова плакаться о своей судьбѣ, то нашелъ Державина сидящимъ на своемъ сундучкѣ съ головой, опущенной на руки.
— Что ты? Или голова болитъ? спросилъ Шепелевъ.
— Да, есть малость, но это не лихъ. A лихъ вотъ что — сломаетъ меня эта жизнь. Не зналъ я, что, надѣвъ эту аммуницію, попаду въ дворники. Сегодня опять восемь часовъ Фонтанку копали. Спину не разогнешь, руки и ноги — какъ деревянныя, болитъ все, вездѣ.
Дѣйствительно, за это время Державинъ тоже слегка похудѣлъ, но по причинамъ, совершенно противоположнымъ, нежели Шепелевъ.
