— Княжна прислала меня сказать тебе, князь, чтобы ты забыл ее; видно, такова воля Божья. Прости ее, князь! — И девушка, низко поклонившись Леону, двинулась было идти.
Леон стоял, как заколдованный, не шевелясь и не произнося ни слова; казалось, он не слыхал последних слов посланницы и бессмысленно смотрел ей в лицо, едва белевшее в ночной темноте.
— Или ничего и не скажешь? — спросила девушка, не поняв его молчания. — Осерчал, что ли? Что ж, княжна не виновата! Ай! — вдруг взвизгнула девушка и от перепуга присела на землю, прикрывшись охабнем.
Возле Леона появились Дубнов и царевич Николай.
— Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? — спросил Дубнов.
— Леон, да отвечай же! — тронул наставника царевич.
Леон очнулся и схватился за голову.
— Кончено, все кончено! — глухо, прерывающимся голосом произнес он.
— Кто тут ворошится? — спросил Дубнов, поднимая охабень. — Никак по голосу Машутка?
— А хотя бы и Машутка, тебе-то что за дело? — задорно ответила девушка. — Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.
— Куда так спешишь? — Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. — Подождешь!
— Пусти ее, Пров! — грустно произнес Леон. — Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.
— Не может того быть! — проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.
Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.
— Так я скажу боярышне, — раздался из-за кустов ее шепот, — что ты ей счастья желаешь…
— Скажи, — ответил Леон, — скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.
— Что ж она увидит? — с любопытством спросила девушка.
— Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! — страстно произнес Леон.
— Царевич, — тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, — теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача-то всегда успеешь задать.
— Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо-то?
— А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!
— Да ты, никак, ума лишился? — взволнованно проговорила девушка. — Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!
— Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги-ка, девка, да скажи, что велят.
Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.
Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.
Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо, совершенно потеряв головы.
В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, обведенные теперь синими кругами, глядели перед собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.
— Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, — обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.
— Какие тут песни? — ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. — Небось не по воле под венец-то, голубонька наша идет. До песен ли тут.
— Что ж, матушка, — глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. — И все мы неволей под венец-то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте-ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая!
Девушки вяло и нерешительно затянули:
Не сырой дуб к земле клонится,
Не листочки расстилаются,
Расстилается дочка перед батюшкой…
— Эка что затеяли! — остановила певиц боярыня. — Разве это свадебная песня? Веселое спойте!
— Ой, боярыня, на душе-то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, — проговорила одна из девушек.
— Невеста-то, невеста… краше в гроб кладут! — жалостно произнесла другая.
— Ну, вот и готова красавица наша! — радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. — Давайте фату-то!
Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.
— Ну, встань-ка, Олюша! Помогите, девки!
Две девушки подняли под локти княжну со скамьи, на которой она все время безмолвно просидела, и поставили на пол, словно куклу. Но Ольга ничего не слышала и не видела.
— Олюша, надо бы перед образом помолиться! — предложила мамушка, у которой из глаз неудержимо текли слезы. — Помолись, дитятко, авось полегчает тебе, на душеньке твоей покойнее станет.
Но Ольга и этого увещания не слыхала; ее пришлось насильно опустить на колена и прочитать над ней молитву.
Когда ее подняли с колен, в светелку прибежала Машутка и стала что-то шептать девушкам. С ее темного охабня ручьями текла вода, волосы были мокрые, говорила она что-то торопливо и озабоченно.
— Да нельзя, слышь ты, непутевая! — сказала ей нянюшка Панкратьевна. — Что за разговоры с боярышней? Смотри, ты мокрая совсем, неравно замараешь венчальный-то наряд…
— Не замараю, Панкратьевна, ей-Богу, не замараю! — молила Машутка. — Не замараю… Дело до княжны!..
— Да нельзя тебе говорить, вишь, она молится. Откуда тебя черти принесли?
— Боярышня! — вдруг отчаянно выкрикнула Машутка. — Дозволь Машутке слово молвить.
Ольга вздрогнула, откинула вуаль, широко открыла глаза и, слабо вскрикнув, рванулась к пришедшей девушке.
— Что, что? Жив? Говори! — хватая Машутку за ее мокрый рукав, задыхаясь, шептала княжна.
— Постой, нельзя, услышат! — пугливо шепнула Машутка и, отведя немного в сторону Ольгу, проговорила: — Велел сказать, если ты не выйдешь тот же час проститься, войдет он в терем и позор учинит князю-батюшке твоему, а жениха убьет. «Пусть, — говорит, — потом меня лютой казнью казнят, а то исполню, что сказал».
Ольга, слабо простонав, закрыла лицо руками. Все сейчас же обступили их с любопытными вопросами. Но Ольга, собрав все свои силы, постаралась улыбнуться.
— Ничего, боярыни-голубушки, ничего, мамушка, — едва слышно проговорила она. — Машутка ходила по моему указу… ну, и… и весть мне одну принесла.
Ольга, видимо, путалась, не зная, что сказать.
Ее невольно выручила одна из боярынь. Лукаво улыбнувшись и погрозив девушке пальцем, она спросила:
— Небось к ворожее посылала узнать-проведать про судьбу-то свою?
Ольга радостно схватилась за эту мысль:
— Да, да… к ворожее посылала!
— Ну и что ж она сказала? — спросили все со жгучим любопытством.
В это время вбежала еще одна девушка с вестью, что приехала боярыня Хитрово с подарками от царя и что князь торопит скорее выйти княжну: жених, мол, уже в церкви и с нетерпением ждет свою невесту.
Все засуетились и заметались из стороны в сторону. Пользуясь суматохой и тем, что на минуту все забыли о княжне, Машутка шепнула на ухо:
— Вышли всех, скажи, что хочешь одна помолиться, потом вон тою дверью выбеги в сени, я ждать тебя там буду с кафтаном… Поди, простись, а то, неровен час, он свою угрозу исполнит! На минутку выбеги, что ли!
Ольга жадно слушала ее; на ее бледных щеках чуть вспыхнул слабый румянец, но тотчас же потух.
Когда Машутка исчезла, княжна подняла голову и вдруг решительно и твердо произнесла:
— Я хотела бы на минутку одна остаться… помолиться Пресвятой Богородице. Заступнице всех скорбящих… Потом я к матушке пройду за благословеньем. Скажите батюшке, что скоро выйду.
Боярыня и все женщины низко поклонились ей, не найдя, что возразить, и пошли из комнаты.
Когда дверь за последней женщиной затворилась, Ольга упала на колена перед образом и страстно начала молиться, потом она вскочила и заметалась по горнице, несвязно бормоча:
— Господи, прости!.. Грешница я, великая грешница. Одним глазком взгляну, и всего… и всего только! И назад обернусь на муки вечные… Матушка, прости меня, грешницу!
— Скоро ли? — шепнула Машутка, просовывая голову в дверь, выходившую в узенькие, темные сени. — Выходи скорее, накинь платок, а вот тебе и кафтан, и матушкины коты[26] для грязи.
Ольга машинально накинула поверх кокошника платок, завернулась в темный кафтан, надела на ноги коты, шмыгнула в сени, а затем, не оглядываясь, словно опасаясь погони, обе выбежали в темный сад.
Дождь перестал, но ветер с неимоверной силой гнул деревья и нагонял новые и новые страшные тучи, так что небо ни на мгновение не прояснялось; обеим девушкам пришлось бежать по мокрым тропинкам, не разбирая огромных луж.
