***
Дым, чад, звон чаш.
Поспели суп, и плов, и шашлык, и служители забегали с подносами между помостами. Но Омар не мог есть вне дома. И дома — лишь то, что приготовил на свой вкус, своими руками.
Здесь он пробавляется редькой.
К нему подсел носатый старик в ермолке и пейсах.
— Я знаю тебя. Когда-то ты помог нашему человеку.
— Кому же это?
— Помнишь Давида, сына Мизрохова?
— А! Как не помнить. Куда он тогда пропал?
— Он… не мог. Но мы — знаем. Ты обижен своими единоверцами. Видные люди зовут тебя в нашу общину.
— Я уже давно еврей, — вздохнул Омар. — Даже больше, чем вы все в своей общине. Так что можешь меня называть Амер Хаим.
— Это как же? — поразился старик в пейсах.
— Вы не зажигаете огней, не готовите пищу только в субботу. Так? У меня — каждый день суббота, всю неделю.
Старик в пейсах слез, возмущенно плюясь.
***
— Если пьет такой человек, как Омар Хайям, почему не пить нам, мелкоте?
— Знаешь легенду о Зевсе, который под видом быка похитил финикийскую царевну Европу? Так вот, что дозволено богу, не положено быку…
***
— Не заносись, не обижай никого! Бог не бог, но есть на земле некий закон возмездия. Закон жизни. Она такова, что никого не обходит как своей милостью, так и немилостью. Каждый живущий, рано или поздно, хочет не хочет, подвергается ее жестокому удару. Так что те, кого еще не постигла беда, обязаны помнить, что непременно постигнет, и не должны злорадствовать по поводу тех, кого она уже постигла.
Говорит же Омар Хайям:
Не одерживал смертный над небом побед,-
Всех подряд пожирает земля-людоед.
Ты пока еще цел — и бахвалишься этим?
Погоди: попадешь муравьям на обед! — Ханы, султаны? Они думают, власть — это только слава и честь. Не понимают, что власть прежде всегобольшая забота, долг и ответственность. Дорвутся и давай на голове ходить…
— Всем бы этим султанам да ханам — да под зад бы коленом, и власть вручить ученым да поэтам. Самые добрые, честные люди на свете. Простой народ поладил бы с ними, они — с простым народом. Свободный труд и свободный разум могли бы создать рай уже тут, на земле. Но законники вклинились между ними и не пускают друг к другу.
— Боятся, чтобы те не объединились. Ведь тогда их песенка спета.
***
— Поэты выше царей. Ибо царь властен над телом и имуществом человека, а поэт — над его душой.
***
— Со времен пророка прошло пятьсот с чем-то лет. Мир уже совсем другой, и люди — совсем другие. А улемы-законники все продолжают вопить: "Пророк, пророк! Он сказал то, он сказал это". И не видят, болезные, что они с пророком идут одним путем, — вернее, топчутся на месте, — а человечество давно уже ушло другим путем…
***
— Море? Абсурд! На земле, в этой проклятой сухой пустыне…
— Почему? На севере, юге…
— Я не видел морей!
— Но они не исчезли оттого, что ты их не видел.
***
— Они создают себе жизнь, терпеливо высиживая на богословских собраниях. Голова у них легкая, зато зад увесистый, иначе долго не усидишь…
"Лучше Экдес никого не будет. — Омар отер полой халата мокрые глаза. — Экдес! Ты поистине была «священной». Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой".
***
— Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда — не в них, она — в нас самих!
***
— Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга — поэт. И не каждый встречный поэт — Омар Хайям…
"…Неужто старею? — думал Омар с печалью. — Раз уж начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах".
Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
— Тихо! Услышит…
— Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора — в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб — известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики… с их отчаянно «смелыми» разговорами украдкой, с оглядкой — что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость — не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою "благословенную воду". Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
— Может, домой отвести?
— Не хочу домой!
— Как знаете, сударь.
И Омар потащился в одно известное ему местечко. "Нет смысла в разгуле, — нам жизнь сокращает вино". Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. "И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно". Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: "Я же говорил!.."
"Плевать, в чем утонешь: в соленой воде или пресной…" Пусть утешается, быдло, что оно, хоть и ничто само по себе, всего лишь прах, все же — пристойнее, лучше Омара Хайяма. "Для пьяных и трезвых дорога одна — на черное дно". Конечно! Куда нам до вас…
Сказано в "Махабхарате":
"Следующие десять не признают законов, о Дхритараштра, запомни их: пьяный, нерадивый, сумасшедший, усталый, гневный, голодный, а также торопливый, испуганный, жадный и влюбленный — эти вот десять".
И все десять, казалось, объединились сейчас в Омаре Хайяме. Даже мухтасиб, с опаской приглядевшись, уступил ему дорогу.
***
…Через час, опираясь о правый локоть, он возлежал на пятнистом ковре перед низким столиком, освежался шербетом и снисходительно слушал старуху Айше, хозяйку ночного заведения. С давно увядшим лицом в белилах и румянах, сводня старалась его разжалобить — чтобы, как видно, тем самым подогреть его щедрость.
— Улыбаться, когда хочется плакать. Стонать как будто от вожделения, когда больно. Развлекать мужчину нежной песней, искусной игрой на дутаре, страстными телодвижениями в танце. Всему их надо учить! Замучилась, сударь. Я беру их из разных мест: и в городе из бедных кварталов, и на базаре, и с гор и степей, деревенских. И всех корми, одевай. А жизнь какая? Дороговизна. От нужды пропадаем.
Старуха всплакнула. И, размазывая по морщинам слезы, перемешанные с краской, сквозь растопыренные крючковатые пальцы оглядывала злыми глазами его добротную одежду. Человек, видать, с деньгами.
Бедняжка! Омар усмехнулся. Как ей трудно. И, конечно, она считает свое ремесло важнейшим на свете. Приди ты к ней с целым карманом звезд небесных, она тебя прогонит с бранью, если в кармане этом средь звезд нет золотой монеты. Еще и посмеется над тобою.
— Знала ты… Ферузэ? Из мастерской Ибрахима.
— Ферузэ, Ферузэ? А! Помню. Ее забрал себе некий… как его…
— Бей Рысбек.
— Верно! Я всегда любовалась ею. Звала к себе — не хочет. Продал красотку Рысбек! Сама я хотела купить — в цене не сошлись. Он и продал ее арабу с Бахрейна. Давно это было, не так ли? Я потому ее помню, что Ферузэ мне племянницей доводилась.
— Та-ак. Хороша тетушка… — Омар поставил чашу на столик. — Прощай.
— Разве гость не останется у нас ночевать? — всполошилась старуха. — Сейчас девочки выйдут. Ах, я сама виновата! Расхныкалась. Человек, я вижу, совестливый, не пожалеет, думаю, кинуть лишний динар. Но гость пришел развлечься, а не жалобы слушать. Ах, дура я, дура, старею…
"Хе! Она еще о совести толкует. Но и впрямь совестно — ввалился, обнадежил и… ничего".
Он бросил ей последний дирхем, — один дирхем, к ее неудовольствию.
— Я ухожу.
— Но гость не видел моих девочек!
— И видеть не хочу.
— Обижаете, сударь! Есть у меня для вас Ферузэ. Другая. Ей всего шестнадцать.
— Другая? В другой раз…
***
Наутро, покопавшись в карманах, Омар обнаружил… два фельса. Н-да. За них могут налить чашку шербета. Он бродил по просторному двору, грустно размышляя, как теперь ему быть.
Работая над «Наврузнамэ», Омар думал, получив за нее хорошую плату, сразу взяться за большую поэму «Алимнамэ», об ученых. Хватит о царях! И другие замыслы были у него.
Уточнить меры, разработать новые — как советовал ему когда-то Мухтар в Самарканде.
Написать обзор тюркских племен, выявить их происхождение, сравнить языки.
Создать руководство по персидскому стихосложению.
Съездить в Индию, в Китай, на Кавказ, к булгарам на Волгу…
Все это прахом пошло.
Дом, что ли, продать? Зачем он ему одному, такой огромный? Убирать устаешь, пыль выметать. Продать и купить взамен небольшую уютную хижину. На остальные деньги жить…
