— Знаю.
— А знаете вы, что у господина Добо нет и тысячи солдат?
— В случае нужды может набраться и побольше.
— А знаете вы, что третьего дня турки захватили Солнок?
Гергей, побледнев, взглянул на солдата.
— Что ж, теперь знаю и это, но уверен, что будь вы там, Солнок пал бы еще раньше. Бегите скорее домой и спрячьтесь у матери под юбкой. А чтоб не впустую возвращаться, вот вам на всех гостинец, крысы!
И он влепил такую оплеуху солдату с широким подбородком, что тот чуть не свалился на соседа.
Гергей выхватил саблю и, верно, врезался бы в толпу беглецов, да они мигом свернули с дороги.
— Передайте поклон Дердю Шереди! — крикнул он им вдогонку. — Желаю ему похрабрее солдат, чем вы! Крысы!
И Гергей плюнул им вслед.
Кашшайцы, ворча, рассыпались по полю.
Гергей не смотрел на них больше. Поехал дальше, и только конь его чувствовал по шпорам, что хозяин весь дрожит от ярости.
Хорошо еще, что дорогой ему повстречался цыганский табор. То ли беглецы перевернули у них повозку, то ли она сама по себе свалилась — так или иначе, телега опрокинулась, и теперь цыгане хлопотали около нее, старались вытащить из канавы.
Гергей оглянулся, посмотрел, не очень ли отстал отряд. Потом, поджидая своих ратников, остановился перед цыганами и, желая развеять свою досаду, начал рассматривать их.
— Ба! — воскликнул он вдруг радостно. — Шаркези, друг мой!
Лохматый цыган обомлел, потом просиял от ласкового обращения. Сняв шапку, он подошел с поклоном, пытливо разглядывая Гергея лукавыми глазами.
— Ты, что ж, не узнаешь меня?
— Как не узнать, милостивый витязь, целую ваши руки-ноги. Сразу же узнал. Только вот не припомню, как вас зовут.
— Ничего, еще припомнишь. Что ты здесь делаешь? Ободран ты, я погляжу, как пугало воронье.
Цыган почти с испугом оглядел себя: на самом деле оборванец. Он был в рубахе и кожаных штанах, залатанных лоскутьями сукна, вернее — в суконных штанах, залатанных лоскутьями. Из-под штанов выглядывали красные босые ноги.
— Лошадь уже раздобыл себе?
— Где же мне раздобыть, господин витязь, целую ваши сапожки, откуда раздобыть! Нет у меня коня и никогда больше не будет.
— Поедем со мной, старина, в Эгер. Положу тебе жалованье, как любому оружейнику. Прослужишь месяц — и коня получишь. Да еще в придачу дам тебе такие красные штаны, что все цыгане лопнут от зависти.
Цыган ухмыльнулся, оглядел свои отрепья, посмотрел витязю в лицо и поскреб в затылке.
— В Эгер? Там, сударь мой, жарко будет.
— А ты не бойся. Работать поставим тебя в холодке, под самой башней. Ты будешь моим оружейником. — И Гергей добавил по-турецки: — Аллах ишини раст гетирсин![60]
Цыган так и подпрыгнул.
— Гергей Борнемисса, отважный господин лейтенант! — крикнул он, и глаза его заискрились от радости. — Ой, даже вашему коню копыта расцелую! Ну, не зря мне ночью желтый дрозд приснился!
— Вот видишь, и признал меня!
— Признал, признал! Как же не признать, целую ваши милые ножки! Сразу признал, только не мог вспомнить, кто вы такой.
— Так что ж, пойдешь со мной?
Цыган, опешив, почесал затылок.
— Пошел бы, ей-богу, пошел бы…
— Так за чем же дело стало?
— Да вот эти чертовы турки! — И Шаркези уже обеими руками поскреб себе голову. — Чтоб они на обе ноги охромели!
— Ведь их еще нет там!
— Будут, собаки, будут! Где солдаты бегают взад и вперед, там воздух нездоровый.
— Шаркези, но ведь и я там буду. А пока ты со мной, никогда не бойся. Если же нас прижмут, так ведь из крепости есть мышиная лазейка до самого Микшольца.
Гергей сказал это наобум — ведь обычно из каждой крепости есть потайные выходы, но как раз их-то и ищет в первую голову неприятель. А об Эгерской крепости Гергей знал только одно: капитан ее — Добо, второй капитан — Мекчеи, а это такие люди, ради которых он готов пойти хоть на край света.
Подействовало ли на цыгана упоминание о потайном ходе или обещание подарить коня и красные штаны, а может быть, цыган просто любил Гергея, — во всяком случае, он еще раз почесал в затылке и согласился.
— Ладно, господин лейтенант, пойду к вам в отряд. Даром и то бы пошел, но если вы соблаговолите подарить мне сапоги со шпорами, премного буду благодарен. Ничего, если подошвы худые, лишь бы шпоры были.
Тут как раз подошел отряд, и солдаты, смеясь, слушали эту беседу. Пуще всего они развеселились, когда Гергей подставил ладонь и они с цыганом ударили по рукам.
— Ну, — сказал Гергей, пошарив в кармане, — вот тебе в задаток динар. До Эгера доедешь на моем запасном коне, а там как первый конь окривеет, мы его сразу отдадим тебе. И сапоги получишь, но только когда турок прогоним.
Цыган весело вскочил на лошадь и забарабанил по ее бокам голыми пятками.
Из табора понеслись крики — цыгане желали ему счастья. Шаркези крикнул в ответ что-то по-цыгански, потом сдвинул шапку набекрень и, выпятив грудь, гордо поехал рядом с Гергеем.
— Эх, и высоко же занес меня Дэвла!
Через несколько часов бактайская дорога круто пошла в гору, и средь лесистых холмов выросли огромные, крытые зеленой черепицей башни Эгерской крепости. На башнях — национальные флаги и красно-синие стяги города. Крепость опоясывали могучие белые стены.
Что за красавица крепость! Вокруг нее одетые в багрянец и золото виноградники и леса. А за нею поодаль синеет высокая гора, в шесть раз выше горы Геллерт.
Гергей снял шапку и обернулся к своему отряду.
— Ребята, смотрите туда! Сейчас и сам господь с неба любуется крепостью!
И, пришпорив коня, он поскакал вперед.
Цыган размышлял мгновение: остаться ему во главе отряда или помчаться вслед за своим лейтенантом. Смекнув, что солдаты будут смеяться, если он вдруг поведет отряд, Шаркези хлопнул ладонью коня по крупу и принялся колотить его пятками.
— Вперед, гнедой, вперед!
Конь поскакал, высоко подкидывая цыгана, но Шаркези каждый раз ловко падал обратно в седло — видно, не зря он барышничал в подспорье к своему ремеслу кузнеца.
На дороге клубилась нагретая солнцем пыль, поднятая беженцами. Женщины, старики и дети ехали на возах или, подгоняя коров, плелись рядом с телегами, груженными всяким скарбом и живностью. Кое-где на возах даже хрюкали свиньи.
Турок свинину не ест, но кто знает, когда они сами вернутся домой! Рядом с одной телегой шла девочка в красных сапожках и несла клетку с синицей; какая-то женщина тащила за спиной в бадье целый куст цветущих роз. Уйма возов, уйма всякого скарба. Да, многие уже никогда не вернутся сюда. Особенно из числа тех, кто в долине пойдет к Пестрым воротам и оттуда свернет к Фелнемету. Батраки и вдовы останутся жить в Верхней Венгрии, где турецкий конь еще не ступал копытом. Большая часть беженцев стремилась в Путнок и Кашшу.
Но Гергею было уже не до них. Через четверть часа он въехал в Бактайские ворота (западный проход в городской стене), изредка поглядывая на крепостные вышки, проскакал по рынку мимо архиепископской однобашенной церкви и поехал вверх, к воротам крепости.
Стена здесь была ярко-белая, новая — казалось, от нее еще пахло известкой.
Мост был спущен. Гергей птицей влетел в крепость, разыскивая глазами капитана.
На рыночной площади крепости стояло несколько сотен солдат, а перед ними — высокий, худощавый и статный человек в лиловом бархатном ментике. У пояса у него была сабля с широким клинком, на ногах высокие красные сапоги, в руке он держал красную бархатную шапку с орлиным пером. Гергей узнал в нем Добо. Рядом с ним вытянулся загорелый белокурый оруженосец, сжимая в руке древки двух знамен: национального и красно-синего знамени Эгера. По другую сторону Добо стоял широкоплечий старик священник — отец Балинт — в белом стихаре и с серебряным распятием в руке. Седовласый, с длинной бородой, он был похож на библейского пророка.
В крепости как раз приводили солдат к присяге. Добо произнес заключительные слова своей речи, потом, надев шапку, повернулся и посмотрел на прискакавшего всадника.
Гергей спрыгнул с коня и, блестя глазами, отдал салют саблей.
— Господин капитан, честь имею доложить, что я прибыл.
Добо смотрел на него во все глаза. Пригладив свою круглую седеющую бороду и длинные развевающиеся усы, он окинул его изумленным взглядом.
— Не узнаете меня, господин капитан? Восемь лет не видались. Я самый преданный солдат вашей милости: Гергей Борнемисса.
— Гергей, сын мой! — воскликнул Добо, раскрыв объятия. — Так я и знал, что ты меня не покинешь!
Глаза его светились радостью. Он обнял и расцеловал Гергея.
— Ты, что ж, один приехал?
В тот же миг на гарцующем жеребце выехал на площадь Шаркези. Конь подкидывал босого, оборванного цыгана на полсажени.
Солдаты засмеялись.
Улыбнулся и Добо.
— Это все твое войско?
