Наконец дошла очередь и до нас.
Старший Эберлейн-сын еще раз спросил мое имя и кто послал. Я передал письмо Ваги. Он внимательно прочитал его, сложил и отдал обратно. Немного подумал и снова заговорил с отцом и младшим братом о своих делах.
– Я не понимаю Митцл, – вырвалось у него наконец. – Ведь она знает, о чем идет речь! На контрабанде людей мы сломаем себе шею, когда… И вообще это невозможно. У нас полно жандармов и солдат. Сегодня утром приехали на двух машинах, говорят, прямо из министерства внутренних дел, хотят по всему поселку устроить облаву… Шандор Варна? – обратился он ко мне.
– Да.
– И Сечи, да. Густав Сечи. Пришли из Будапешта?
– Да, – сказал я. – Мы были в Татабанье, в Комароме, в Дьёре, потом товарищ Ваги дал нам сомбатхейский адрес. Но, как видите, по ошибке на конверте написали Шопрон. Так случилось…
– Гм!
Он задумался и, снова перейдя на немецкую речь, стал объяснять брату, что оба они из-за облавы не могут уйти из поселка. Вновь ругал Митцл и Брандта – зачем Брандт вообще посылает сюда людей?
Я сказал, что мы бы поехали в Сомбатхей, но, во-первых, у нас не особенно много денег…
– Слушайте, товарищ, – перебил он меня, – я вас понимаю и охотно бы помог. Но ведь у вас все-таки не такое уж жизненно спешное дело. Мы дадим вам на дорогу денег, я соберу как-нибудь у друзей… – И он сказал старухе, чтобы она завернула нам что-нибудь из еды на дорогу.
– А что я могу? – развела она, вздыхая, руками. – Только хлеба немного да жира.
– Давай что есть, – кратко оборвал ее сын и снова обратился к нам: – В десять вечера из Шопрона отправляется поезд, времени у вас до этого более чем достаточно. Выспитесь в поезде и в зале ожидания в Сомбатхее, а завтра поищете этого товарища Вурма, которому адресовано письмо. Вам ясно? Оттуда вы можете пойти в направлении Граца. На предприятиях в Штирии нужны люди. Мало того…
Я мог бы сказать правду, но боялся напугать их еще больше. Я видел, что они и так слишком взволнованы, а что будет, когда они узнают, какой подвергаются опасности, помогая нам!
Когда мы разговаривали со стариком, я решил, что главная их забота – хлеб насущный, труд, заработок сыновей, валоризация пенсии. Группа доверенных провалилась наверняка не случайно. Среди них были и коммунисты. Жена арестованного товарища Винклера, не имея ничего лучшего, направила нас сюда; как видно, она ошиблась. Ее еще станут за это ругать.
– Это будет самое лучшее, другого, товарищи, мы ничего сделать не можем! – прервал спор старший Эберлейн-сын весьма решительно. – У нас сейчас тяжелые дни, время для таких дел совсем неподходящее, вы должны понять. Не миновать беды, если арестуют и нас. А они ищут только предлога, чтобы придраться… А что у вас? Речь, собственно говоря, лишь о том, что вы попадете туда на день позже, верно?
– Товарищ, – сказал я, – мы уже странствуем целую неделю. Еще один день, вы тоже должны понять…
– Я понимаю, товарищ. Но мы, как видите, не можем ничего для вас сделать. Мы сейчас живем почти под надзором полиции. Они придут с облавой, а что скажут родители, где мы? Нет, спорить больше не о чем. Поверьте, это все, что мы можем сделать… Какая вам разница? Вы были бы там сегодня ночью, а так будете завтра в полдень. Это что-нибудь для вас значит?
– Объясните нам, товарищи, мы сами пробьемся к границе.
Хозяева рассмеялись.
– Если б это было так просто! – сказал беззлобно старик. (Я видел, ему было жаль, что сыновья отказались помочь, но видел и то, что он не станет им противоречить.) – Если бы там была дорога, товарищи, ту дорогу хорошо бы знали пограничники, верно? В том-то и вся загвоздка, что есть сто дорог и нужно уметь выбрать.
– Если бы мы точно знали направление, мы бы пробились.
Они снова рассмеялись.
– Вы сразу попадете в руки пограничников, особенно сейчас! Их теперь вдвое больше. Откуда вам знать, за каким деревом, в каком овраге укрылся часовой? Вас погонят назад, в Будапешт, и вам придется все начинать сначала…
Твердые, мерные шаги захрустели по шлаку улицы. Старший Эберлейн-сын подошел к окну и выглянул.
– Пожалуйста, – показал он, – вот почему нельзя! Теперь вы видите сами!
По противоположной стороне улицы шли два жандарма и сыщик. Они постучали в калитку самого крайнего дома.
– Товарищи, пожалуйста, – шепнул я взволнованно. – Мы не станем вас утруждать. Только скажите, где нам спрятаться в лесу, чтобы нас здесь не застали.
Старший Эберлейн-сын снова взглянул на меня, словно бы что-то заподозрив.
– Вы боитесь, что… Нет, эти ходят не из-за забастовки, они ищут не вас. Двух коммунистов, бежавших из вацской тюрьмы.
Тут я решился: будь что будет! Теперь уже все равно: останемся ли ми здесь, или он выдаст нас жандармам. А этого он, возможно, и не сделает.
– Эти двое – мы.
Он стоял и смотрел на нас, словно онемев. Он не спускал с нас похожих на отцовские светло-голубых глаз. А я торопливо расшнуровал ботинок и достал личную карточку.
– Пожалуйста, теперь вы поймете, что… Скажите скорее, как нам пробраться в лес и куда идти. Мы не хотим встречаться с пограничниками…
Наконец он опомнился. Казалось, душа его зашевелилась. На лице и во взгляде появилось совсем иное выражение.
– Почему вы, товарищи, не сказали сразу, почему не с этого начали? О, погодите, сейчас! Мать, оставьте хлеб с жиром… (Старуха как раз в этот момент собиралась положить в наши карманы завернутый ломоть хлеба.) Оставьте! Зарежьте и зажарьте цыпленка, они возьмут его с собой. Подождите! Отец, – обратился он к старику, – вы поведете их. До того… Нет, чердак не годится, туда тоже заглянут… Они правы: лес. Но надо бы объяснить… Совсем нетрудно найти обвалившуюся наклонную шахту. Да, там вы встретитесь, придет отец, принесет еду на дорогу…
– Спасибо, товарищ. Но не вздумайте резать цыпленка…
– Это наше дело! – отмахнулся он. – Ах, почему вы не сказали раньше! Отец, пока не ходите, оставайтесь здесь! Сейчас придут, им может показаться подозрительным, что вас нет дома… Товарищи сами найдут вход в шахту, проводите их в сад.
Он пошел вперед и выглянул через дверь кухни. Патруль уже скрылся в противоположном доме, один жандарм остался на улице, но стоял к нам спиной.
Мы пожали друг другу руки.
– Почему вы не сказали сразу, – прошептал он укоризненно, – ведь вас ждали! – Он крепко пожал нам руки. – Счастливого пути, ничего не бойтесь. – Он уже улыбался. – Старик самый лучший контрабандист на всей границе!
Глава двадцать первая
На границе
Позади небольшого сада калитка открывалась на узкие шахтерские участки. Эти участки были размером с венгерский хольд и тянулись до самой опушки леса. Старик показывал мундштуком трубки:
– Глядите, вон там большой клен, с краю. От него пойдете направо, потом прямо вверх!
Он показал обходный путь. Если нас случайно заметят, мы сможем запутать следы. Зная направление промоины, ведущей ко входу в шахту, заблудиться было нельзя. Мы попрощались и вышли через калитку. Некоторое время мы крались у подножий садов; если идти через поле, нас сразу заметят; и вот мы крались, чтобы не увидели, из какого дома мы вышли.
Широкая равнина, на которой расположился поселок, была пуста и безлюдна. Мы скоро добрались до большого клена, росшего на опушке леса. По лесу мы шли спокойнее – уже не ощущали, как щекочет спину мушка жандармской винтовки.
Вход обвалившейся шахты оказался отличным убежищем – в этом мы скоро убедились. После обеда, пока мы там ждали, стрелковая часть дважды прочесала лес. Позднее старик рассказывал, что наши преследователи в нескольких местах расставили наблюдателей с биноклями. Какой-то из них увидел идущих в лес двух человек и доложил начальству. Правда, наша одежда не подходила к описанным приметам беглецов. Однако теперь уже Тамаш Покол решительно утверждал, что именно нас он видел в полдень и что мы действительно были не в коричневой одежде. Но, с другой стороны, никто в поселке не мог сказать, кто были те двое, которых он видел. Словом, они бросились за нами. Несколько часов прочесывали лес, но потом им это надоело, и они перестали. Так, во всяком случае, думали мы… Два солдата вошли в шахту и, осветив карманными фонариками, основательно проверили вход. Мы спрятались за грудой обвалившейся породы, как посоветовал старик. Между обвалом и вершиной скалы было такое узкое отверстие, через которое в шахту с трудом мог проползти один человек. Шахта обвалилась не вся, завален был участок лишь в двадцать метров. Миновав его, мы притаились и сидели на корточках, а нас в это время тщетно искали, не заметили и не сообразили, что за обвалом может быть что-нибудь еще. Потом мы услышали, что они уходят, шум затих.
Старика нам, однако, пришлось ждать долго, мы уже думали, что случилась беда. Здесь, в горах, солнца не было видно, в небе светились лишь облака – было что-то около половины восьмого. Наконец мы услышали шуршащие по опавшей листве шаги, и перед входом кто-то трижды кашлянул, крякнул, как человек, курящий трубку, – это был сигнал.
