Петр остался доволен плаванием эскадры. Первый поход хотя и по-сырому, но сколотил корабли в единое целое. Экипажи поднаторели в морской практике, канониры обрели уверенность в стрельбах, капитаны узнали, на что способны их команды.
Покидая Таганрог, Петр оставил старшим Апраксина:
— Приводи в порядок корабли, расхудились они. Отведешь их к Азову. Там больше припасов, все под рукой и под обороной.
— Корабли уделывать, Петр Лексеич, плотников нет и конопатчиков: сам помнишь, на Воронеже беглых много, а здесь-то бежать некуда.
— Возьми всех мастеровых покуда у Салтыкова в Азове, а насчет беглых ты прав, добро, что напомнил.
Из указа к воронежскому воеводе Дмитрию Полонскому:
«Поставить заставы крепкие в тех же местах и с Воронежа иноземцев корабельных мастеров и всех ремесленных людей и плотников и работников без его В. Г. указу пропускать никого не указал и лошадей на Воронеж и по селам и по деревням продавать никому не велел».
Воевода Азова боярин Степан Салтыков всегда принимал радушно Апраксина. И каждый раз допытывался у него про своего сына:
— Федорушка-то мой как там, в Голландии?
Апраксин доброжелательно улыбался:
— Говорено тебе, Степан Иванович, в добром здравии и охоч весьма к учению. Давай-ка мне плотников да конопатчиков. Твоя-то верфь малая, потерпит, а мне эскадру до зимы поправить надобно.
Как ни спешили мастеровые, до осенних штормов все корабли не привели в порядок. Начался сгон воды, устье Дона обмелело. Только-только успели пройти к Азову галеры и часть кораблей. Три корабля вернулись зимовать в Таганрог. Четвертый, двадцатипушечный «Меркурий», застрял в устье Дона. «Корабль «Меркурий» за малой водой стал, сильным ветром бросило его на мель, разломало, пробило днище, занесло песком». Так и остался он во льду зимовать. Людей с него сняли, припасы перевезли в Азов.
В устье Дона бедствовала русская эскадра, но свою первую задачу она выполнила. В Стамбуле заговорили о реальной угрозе вековечному оплоту Турции на Черном море. Морская сила должна была подкрепить претензии русского царя на владение Керчью, а значит, свободное плавание и торговлю в Черном море. Но часто сила не устрашает, а вызывает раздражение у равного или сильного соперника. Гром артиллерийского салюта «Крепости» разбудил дремавших визирей в султанском дворце. «Если сейчас у русских небольшая эскадра, что потребуют они завтра, когда с воронежских стапелей сойдут десятки кораблей?»
Русский посол получил в конце концов жесткое «нет» на свои требования. «Тайный секретарь» султана Маврокордато резко объявил, что «тем Черным морем и кругом его всеми берегами владеет один султан, а иного государя к тому морю никакого владения, ни места нигде не бывало и ныне нет. И того ради и ныне и никогда плавания по Черному морю московскими кораблями и никаким судам для торговли повелено не будет, понеже от веков никто из иных народов при владении турском не имел на том море плавания». И это станет возможным «тогда, когда лишь Турское государство падет и вверх ногами обратится».
Закулисно поддерживали турецких визирей и мнимые друзья-европейцы, оберегая свои выгоды. «Послы английский и голландский, — доносил Украинцев в Москву Петру, — во всем держат крепко турецкую сторону и больше хотят им всякого добра, нежели тебе, великому государю. Торговля английская и голландская корабельная в Турском государстве исстари премногая и пребогатая, и что у тебя, государь, завелось морское корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельского города, тому они завидуют и того ненавидят, чая себе в морской своей торговле великой помешки».
Переговоры затянулись, а тут еще бесшабашный пьянчуга капитан «Крепости» Петр Памбуг то и дело своими выходками ставил Украинцева в неловкое положение…
В Москве же с нетерпением ожидали вестей из Стамбула. Мир с турками развязывал руки для борьбы за выходы к берегам Балтики. Мысль о войне со Швецией за выход к морю созрела у Петра еще во время путешествия по Европе. К северным ближним морям тяготела Русь своими землями, отсюда лежал самый короткий торговый путь в Европу.
Видимо, вести о замыслах русского царя просочились и в Стокгольм. Осенью 1699 года в Москве объявилось шведское посольство, прибыло на дюжине карет и подвод.
— С чего бы это? — вопрошал посольский дьяк Возницын.
Шведы вежливо объяснили. У них правит новый король Карл XII. Русский царь должен присягнуть на Евангелии и подтвердить крестоцелованием прежний мирный договор со Швецией.
— Тому не бывать, — сказал Петр. — Объяви им, благо присягал я его отцу, другой раз не стану. А с Карлусом мне, ты знаешь, не избежать стычки. Покуда пускай отсыпаются, отъедаются, кормовые плати им.
Шведы не торопились, а царь в это время договаривался с посланцем Саксонии генералом Карловичем и датским послом Павлом Гейнсом о военном союзе против северного соседа.
Наступала пора воевать древние русские земли в устье Невы.
Шведские гости тем временем обживались в Москве, не скучали. Как-то шведский резидент в Москве Книпер пригласил к себе на застолье прибывших земляков, и в числе их одного из королевских дипломатов — маршалка фон Ране. Среди гостей посла, на свою беду, оказался и бранденбургский резидент Задор-Цессельский. Когда все были уже в сильном подпитии, предложили тост за короля Швеции и курфюрста Бранденбургского. Ране, сидевший рядом с Цессельским, захотел этот бокал выпить на брудершафт.
Резидент Бранденбурга не видел оснований для брудершафта с малознакомым человеком.
— Наши властелины и без того дружат.
Маршалку отказ показался оскорбительным, он двинул соседа кулаком в подбородок. Немец замахнулся стулом, швед обнажил шпагу, ударил Цессельского в грудь.
Маршалок струсил и сбежал. Дипломатический скандал дошел до Петра. Царь приказал отыскать зачинщика ссоры. Ране, переодетого в русское платье, поймали на рынке, где он хотел нанять подводу и дать стрекача. Маршалка взяли под стражу, посадили в тюрьму. Царь ездил к Цессельскому, утешал его, но рана оказалась смертельной, и спустя полтора месяца он скончался.
Долго тянулись переговоры между Москвой, Стокгольмом и Бранденбургом по поводу судьбы шведского маршалка. Давно покинули Москву посланцы Карла XII, не дождавшись крестоцелования и клятвы на Евангелии, а их товарищ так и окончил дни в темнице…
Радостно встречать рождественские праздники в родном доме. Давно, пять лет, не испытывал такого счастья Федор Апраксин, соскучилась и дворня по барину. Не было предела радости Пелагеи. Андрей еще не вернулся из Голландии. Дома его ждала жена на сносях.
Не успели распаковать вещи, как Козьма сообщил:
— Нынче Рождество-то непростое, год с него новый начинается.
«Надо же, — подумал Апраксин, — скитаешься по задворкам, ни о чем не ведаешь».
Утром в Преображенском, у Головина, прочитал указ: «По примеру всех христианских народов — считать лета не от сотворения мира, а от рождества Христова в восьмой день спустя, и считать новый год не с первого сентября, а с первого генваря сего 1700 года. И в знак того доброго начинания и нового столетнего века в веселии поздравлять с новым годом. По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинять некоторое украшение от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых, против образцов, каковые сделаны на гостином дворе у нижней аптеки. Людям скудным, хотя по дереву или ветви над воротами поставить. По дворам палатных, воинских и купеческих людей чинить стрельбу из небольших пушечек или ружий, пускать ракеты, сколько у кого случится, и зажигать огни. А где мелкие дворы — собрався пять или шесть дворов — зажигать худые смоляные бочки, наполняя соломою или хворостом. Перед бурмистерскою ратушей стрельбе и огненным украшениям по их рассмотрению быть же…»
Выслушав доклад Апраксина о кораблях, генерал-адмирал, вздыхая, сказал:
— У Воронежа, Федор Матвеевич, тож худое открылось. Протасьев и воевода в воровстве уличены. Ныне сам государь розыск чинит.
Не раз поступали челобитные на воронежских управителей, не доходили руки. Большие деньги крутились на воронежских верфях. Каждый корабль стоил многие тысячи, строили их десятками, работных людей больше двадцати тысяч человек, припасы разные. Там, где деньги, там и лихоимство.
Смотритель лесов Антон Веневитинов, «отводчик и попечитель корабельных лесов», за взятки направо и налево раздавал лесные угодья. Глядя на него, лесные сторожа за мзду отдавали на порубку заповедные породы деревьев…
Стольник, князь Николай Лихудеев «отпускал за деньги рабочих по домам, а в донесении отписывался, работные люди не хотят Великого Государя службы, бежали с работ».
Воевода Полонский за взятки «показывал вымершими живых», освобождая от повинностей. Воровали приказчики и подьячие.
