Всю надежду генерал Брандт возлагал на поселения отставных солдат, которые хотя не имели оружия и «забыв военные обряды, совсем сделались мужиками», но на этот раз могли считаться единственными защитниками границ Казанской губернии.
Казанскому архиепископу Вениамину предложено было при помощи подчиненного ему духовенства употребить все меры к отклонению населения от содействия самозванцу. Вениамин назначил 5 октября торжественное богослужение в соборе. Он выехал из монастыря в большом экипаже (берлине), отделанном золотом, на шестерке лошадей, в шорах. На паперти собора высокопреосвященный Вениамин надел мантию, взял в руки посох и вошел в собор, а после литургии вышел к народу, публично проклял Пугачева и предал его анафеме. Вслед затем казанский архиепископ приказал отобрать от всех священников подписки в том, что они постараются своих прихожан «от помянутого противного и опасного всему обществу случая отвратить». Духовным правлениям и консисториям вменено в обязанность отправить священников по возможности в каждое село и поручить им убеждать население, что принявший на себя имя императора Петра III есть самозванец, беглый донской казак Емельян Пугачев, и что все, кто примут его сторону, будут преданы вечному проклятию»[4].
Генерал Брандт, имея совсем ничтожные силы против многочисленности мятежников, оставил Казань на произвол, выехав с своим семейством из города.
С отъездом губернатора паника между жителями еще более усилилась.
Но вот приехал Александр Ильич Бибиков и в жителях воскресла надежда, что этот искусный, опытный генерал сумеет усмирить мятежников, защитить Казань и другие города, которым угрожал Емелька Пугачев.
Пугачев находился под Оренбургом. Туда Чика привел Сергея Серебрякова.
Емелька был сильно выпивши. Он, развалясь на золоченом кресле, насмешливым взглядом окинул молодого офицера.
— Из каких будешь? — как-то нехотя спросил Пугачев Серебрякова.
— Я дворянин-офицер!
— Так и знать будем… А скажи-ка, дворянин-офицер, за что это тебя упрятали под замок?..
Чика подробно рассказал своему «ампиратору», как он похозяйствовал в княжеской усадьбе и как вызволил из неволи молодого офицера.
— Что ж молчишь, сказывай, мол, за что тебя в заточении-то держали? — повторил свой вопрос Пугачев.
— Думаю, для тебя все равно, за что бы меня ни держали.
— Точно сказал, мне все равно… Ну, господин офицер, молви нам, что ты теперь задумал делать, кому слугою хочешь быть, мне или жене моей Катерине.
— Я царский слуга и никому другому служить не намерен! — гордо выговорил Серебряков.
— Хорошо молвил, выходит, ты мой слуга, а я твой царь!
— Я служу государыне-императрице Екатерине Алексеевне…
— Стало быть, жене моей, а мне служить не хочешь?..
— Нет!
— Так ты меня за царя не почитаешь?
— Не признаю!..
— Бойко говоришь, господин офицер!.. Молви, сделай милость, кто же я по-твоему.
— Самозванец!…
— Ишь ты, остер твой язык, так и режет… Повесить!.. — совершенно хладнокровно проговорил Пугачев, показывая Чике на бедного Серебрякова.
— Государь!.. Ваше «ампираторское» величество!.. Прикажи слово молвить, — низко кланяясь Емельке, проговорил Чика.
— Говори, послушаю.
— Милости твоей царской хочу просить…
— Что ж, ты нашу милость заслужил. Проси, Чика, отказу не будет…
— За мою верную службу, государь, отдай ты мне этого офицера…
— А почто он тебе?
— Отдай, сделай милость!
— Бери, черт с ним, только молви, зачем он тебе? Иль ты сам повесить его хочешь?
— Вещать я его не стану, потому офицер мне нужен.
— Нужен, бери. Жалую тебя им…
— Спасибо, государь. Ведомо тебе, что грамоте-то я не обучен, писать и подавно не мастер, вот этот офицер вместо меня и будет исправлять письменную работу.
— Дело… Только наперед, Чика, спроси его, может, он заартачится и в писарях у тебя быть не пожелает.
— Не посмеет!..
— Спроси, мол…
— И спрашивать не стану, а прикажу.
— Ой, Чика, не обожгись!.. Офицер-то с норовом…
— Будь покоен, государь, норов-то я плетью исправлю…
— Как хочешь, а, по-моему, Чика, чем валандаться с офицеришкой, повесить его!..
— Нет уж, государь, ты подарил его мне, теперь он мой, волен я его казнить, волен и миловать, — настойчиво проговорил Чика.
— Ладно, владей на здоровье. Таких слуг мне не надобно — и, проговорив эти слова, Пугачев махнул рукою, чтобы его оставили.
Чика и Серебряков вышли.
Молодой офицер был бледен как смерть. Нелегко было ему выслушивать этот циничный разговор, происходивший между главарями мятежа.
Он в первый раз увидал Пугачева, который своим видом внушил ему отвращение, даже более: во время разговора с ним Серебряков едва сдерживался, чтобы не броситься на самозванца. Одно благоразумие удерживало его от этого.
— Ну, приятель, давай с тобой теперича поговорим… Выбирай любое: служить мне или быть повешенному, — проговорил Чика, обращаясь к Серебрякову.
— Ты только затем меня и из неволи освободил, чтобы повесить? — желчно заметил ему молодой офицер.
— Если самонравничать не будешь, то и вешать не будем! Ты слышал, что царь-то говорил?
— Какой он царь… Беглый, каторжный, мятежник!..
— Ох, барин, укроти ты свой язык, не то его выдернут…
— Чего же ты ждешь, прикажи меня скорее повесить!..
— И повесил бы, да по нраву ты мне пришелся…
— Жалеешь ты меня, что ли?..
— И то жалею. Если бы не жалел, давно бы ты считал звезды на небе… А ты слушай, барин, большой службы я от тебя не потребую. Так как я теперича в министрах состою, приходится мне, значит, указы разные давать, а писать я не горазд, вот ты у меня и будешь писать, а я только руку прикладывать. Делать это я умею… Даю тебе целый день сроку, подумай, да хорошенько, что для тебя лучше: в писарях при мне состоять, или на осине с веревкой на шее болтаться?.. Прощай покеле, барин, завтра я спрошу тебя. О побеге не думай… Поймаю, в ту пору петли не минуешь. Ночевать приходи в мой шатер, а есть захочешь — иди к, кашевару, покормят…
— Господи, что же это, за что так жестоко преследует меня судьба?.. Едва только я вздохнул на свободе, как мне грозят постыдной смертью. А всему виною князь Платон Алексеевич, через него все мои беды и напасти, всему он причина. Я люблю его дочь, и он за это мне мстит. Так что же я-то, малодушный, что я терплю… Разве я не умею мстить?.. Ага, случай к тому представляется: у Пугачева огромная сила, что если я… Какие мысли ужасные, преступные!.. Но ведь меня же довели до этого! О, как люди злы!.. Приходится за зло и злом платить, хоть бы я и не желал сего… Прощай все: честное мое имя, мой мундир. Дворянин Сергей Серебряков поступает в писаря к есаулу разбойников… карьера знатная, нечего сказать!..
Тихое судорожное рыдание вырвалось из наболевшей груди молодого офицера.
— Плачь, плачь, сердечный, слезами горе проходит! — участливо проговорил мужик Демьянка, с трудом подходя к Серебрякову, сильно прихрамывая.
Рана на ноге у него подживала.
— А разве ты знаешь мое горе?.. — спросил у него Серебряков.
— Как не знать, сердяга, знаю, под замком сидел ты у нашего князя в усадьбе и на воле очутился не на радость.
— Так ты из княжеских крепостных?..
— Крепостной я, потому и бежал, что житья не стало…. Барщина, оброки поедом заели…
— Как звать тебя?
— Демьянкой, милостивец, Демьянкой!
— Так ты, Демьян, знаешь мое горе?
— Знаю, знаю… ты важный барин, в неволе томился, а теперь попал к нам. Легко ли привыкать тебе к нашей-то жизни. А если ты заартачишься, служить у нас не станешь, то царь прикажет тебя повесить… Скажу тебе, барин, уж немало перевешали вашего брата. Суд у нас короткий — на виселицу!..
— Про какого это ты, Демьян, царя говоришь?
— Известно про нашего, про рассейского, про батюшку «ампиратора» Петра Федоровича!
— Какой он царь…
— А кто же?
— Беглый казак…
— Не моги так говорить, барин! Не ровен час, услышит кто, тогда уж петли не минуешь…
— Теперь мне все равно — и жить и умереть.
— Разве тебе Божий-то свет прискучил, барин?..
— Люди мне прискучили!
— Эх, сердешный, люди-то злы, а Бог-то милостив… Бог-то обо всех нас заботится, вот что… От греха зло то. А ты полно-ка, не горюй, никто как Бог… Знаю, солоно тебе здесь жить, потерпи… выждем мы с тобой время и дадим тягу отсюда.
— Как, разве ты бежать хочешь? — с удивлением посматривая на Демьяна, спросил у него Серебряков.
— Бежать, баринушка, без оглядки бежать!.. Уж какая тут жизнь, ведь здесь омут, болото смрадное. Прежде я думал, что службу несу царю законному, а теперь, как узнал, что служу-то я сатане, потому и хочется ослобониться. Здесь поживешь — весь в грехах погрязнешь!.. — тихо и со вздохом проговорил Демьян.
