К его тюрьме кто-то приближался.
— Разбойники идут убить меня, конец всему… Как жаль, что нет никакого оружия! О, я недешево продал бы свою жизнь… Впрочем, вот эта табуретка заменит мне оружие, — громко проговорил Серебряков и, взяв тяжелую дубовую табуретку, подошел к двери и стал в оборонительное положение.
Скоро у двери был сломан замок, и целая ватага пугачевцев в Чикою ввалилась в горницу.
— Что вам надо и что вы за люди? — громко спросил Серебряков.
— Что мы за люди, — узнаешь после, а скамейкой ты нас не стращай, плохая оборона у тебя, господин офицер! — полупрезрительно, полунасмешливо окидывая его взглядом, проговорил Чика.
— Если под руками нет другого оружия, то и табуретка сослужит службу, — смело ответил Серебряков.
— Брось ее, барин, смотри на нас не как на своих врагов, а как на приятелей.
— Разбойники-приятели!.. Есть чем похвалиться, нечего сказать…
— А ты не моги называть нас разбойниками, не разбойники мы, а государево войско, и я «енарал», — не без достоинства проговорил Чика, ударив себя в грудь.
— Кто же тебя в «енаралы»-то пожаловал? — Серебряков не утерпел, чтобы не рассмеяться.
— Чего ты зубы-то скалишь? Енаральский чин пожаловал, мне «ампиратор» Петр Федорович!..
— Уж больно ты хитро говоришь, господин «енарал». Император Петр Федорович давно скончался, стало быть, он тебе генеральство с того света прислал?
— Скончался, да не он… А ты, барин, прикуси язык-то, не то вырезать его прикажу! — грозно сверкнув очами, крикнул Чика.
Серебряков бросил взгляд на окружавших его пугачевцев, не прочел на их лицах сочувствия себе, — одна только злоба и ненависть видна была на них. Бороться с этой буйной, необузданной толпой, разумеется, ему было не под силу. Одно оставалось молодому офицеру — покориться своей тяжелой участи.
— Что ж, я в вашей власти… К горю и к несчастью мне не привыкать… Эх, делайте со мною что хотите!.. — тихо проговорил Серебряков, бросая в угол табуретку.
— Вот и давно бы так! Ты вот обозвал нас разбойниками, а разбойники-то тебя из неволи выручили, а честные-то люди под замком держали как последнего раба нестоящего! Не плюй, говорю, барин, в колодец, придется воды напиться из того колодца. Ну, ребята, берите, грабьте все, что можно унести. Подпустите «красного петуха», сиречь, подпалите со всех концов княжескую усадьбу, — и гайда домой! — громко проговорил Чика, обращаясь к разбойникам.
И не прошло полчаса, как все постройки пылали со всех сторон. Из окон каменных княжеских хором вырывались густые столбы черного дыма и огненные языки. Княжеская усадьба горела. Разбойники-пугачевцы, ограбив усадьбу, подожгли ее.
— Ну, теперича, барин, гайда с нами! — проговорил Чика, обращаясь к Серебрякову.
— Куда вы меня поведете? — спросил у него молодой офицер.
— Известно куда, к царю-батюшке на его правый суд!..
— Это к Емельке Пугачеву? — с усмешкой спросил Серебряков.
— А ты вот что, при ком другом не скажи такое слово, скажешь — петли не минуешь. Я-то ничего, не взыщу с тебя, потому что ты мне с первого раза пришелся по нраву, не знаю за что, а полюбился ты мне!
— Вот как, спасибо за любовь. А скажи ты мне по правде, по совести, сам-то ты веришь ли в то, что служишь не беглому казаку Пугачеву, а истинному царю Петру Федоровичу?
— Вот какой ты мне, барин, вопрос задал!
— Или отвечать на него не хочешь?
— Почему не ответить, ответим. Слушай: жило казачество в большом притеснении, от царицыных чиновников житья нам не было, казачество — народ вольный, а в кабале очутилось. Вот проявился между нами человек, назвался он царем Петром Федоровичем, большие вольности казачеству он сулит, из рабства освободить нас хочет, — вот мы и пошли за ним, а кто он — доподлинно про то я ничего не знаю…
— А ты все-таки мне не ответил, признаешь ли ты его за истинного царя? — пристально посматривая на Чику, спросил у него Серебряков.
— Нет, — несколько подумав, хмуро ответил Чика. — Царь ли он, или беглый казак, для нас все едино, нам нужен человек, который дал бы казачеству его прежние вольности, — добавил он.
— Стало быть, ты и другое казачество служите мятежнику и самозванцу?..
— Кажись, я тебе сказал, почему и для чего мы ему служим. Ну, будет об этом говорить, и готовься с нами в путь. Только помни, барин, про то, что я говорил тебе, забудь, никому единого слова не скажи. Скажешь — в ту пору простись с головой, на дне морском отыщу.
Егор Ястреб, его жена и Таня, выйдя из оврага, скоро напали на большую дорогу, которая и привела их в Казань.
В Казани в то время находился Александр Ильич Бибиков, приехавший с огромными уполномочиями усмирять мятеж.
Он застал Казанскую и Оренбургскую губернии в большом переполохе.
Емелька Пугачев угрожал этим губерниям. Его многочисленная шайка наводила страх и уныние на жителей.
Бибикову предстояла масса неотложного дела. Умный, энергичный, отважный генерал не знал себе отдыха даже и ночью.
Для всех доступный, он принимал всякого, у кого было до него дело.
По приходе в Казань Егор Ястреб отправился в канцелярию Бибикова и просил доложить о себе генералу и был им принят.
Егор Ястреб рассказал Бибикову о нападении разбойников-пугачевцев на княжескую усадьбу.
Александр Ильич просто ушам своим не верил.
— Как, всего в пятнадцати верстах от Казани мятежники грабят усадьбу, смущают народ, и все это делается вблизи города… Это ужасно! — воскликнул Бибиков.
— Велика ли была шайка? — спросил он у Ястреба.
— Доподлинно не могу сказать, ваше превосходительство, а думаю, побольше сотни.
— Ведь ты, старик, ранее знал про нападение, что же ты не известил меня об этом, не просил подмоги.
— Я как только проведал про разбойников, тотчас же послал в город вестового, но тот вестовой изменил нам, ваше превосходительство, я видел этого Иуду в числе других разбойников, — с глубоким вздохом произнес старик-приказ-чик.
Он говорил правду: как только распространился слух, что шайка пугачевцев приближается к княжеской усадьбе, Егор Ястреб отрядил в город губернатору вестового, прося помощи от разбойников. Но вестовой, как и многие другие, изменил своему долгу и пристал к мятежникам.
— О, какое ужасное время, мятеж становится почти общим… Народ десятками, сотнями бежит к Пугачеву… Я буду делать все, что только в силах и с Божьей помощью надеюсь подавить мятеж. Я сейчас, старик, пошлю в усадьбу князя Полянского две роты солдат, ты будешь служить их проводником. Хорошо бы там застать гостей незваных-непрошеных и угостить их как следует, по-русски!..
Спустя немного времени две роты солдат, под начальством подполковника Степанова, выехали на телегах в княжескую усадьбу.
Их проводником был старик-приказчик.
Но как ни спешили солдаты, все же не застали они в усадьбе Полянского ни одного пугачевца.
При взгляде на усадьбу сжалось сердце у Егора Ястреба, и на глазах невольно появились слезы.
Все было разорено, ограблено, выжжено, и усадьба представляла собою самый жалкий вид. Кой-где еще курились головни, стоял еще смрад и дым.
Ни одной живой души не было в усадьбе. Даже раненого мужика Демьяна пугачевцы увели с собою.
Погоревал старик-приказчик на пепелище и не раз всплакнул.
Солдаты отправились вдогонку за разбойниками, а старый приказчик поплелся опять в Казань, где с нетерпением ждали его возвращения Пелагея Степановна и Таня, приютившиеся в доме знакомого им торговца.
Емелька Пугачев быстро шел к Оренбургу, и «при первых известиях о появлении Пугачева оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп писал казанскому — фон-Брандту, что намерения самозванца, по всей вероятности, заключаются в том, чтоб идти в Казанскую губернию помещичьими жительствами, преклоняя на свою сторону крестьян и обольщая их дачею вольности».
Трудно сказать, на чем Рейнсдорп основывал свои предложения о дальнейших действиях самозванца, тем не менее, сообщение это озадачило Брандта и вызвало с его стороны усиленную деятельность.
До приезда Бибикова Казанская губерния была почти беззащитна: из трех гарнизонных батальонов, находившихся в Казани, большая часть была командирована для набора рекрутов и для конвоирования арестантов, отправлявшихся в Сибирь. «Оставшихся налицо нижних чинов так мало, — доносил Брандт, — что не только по иску и истребления реченной сильной злодейской шайке, но и обороны против их воровского нападения делать некем». На местное население в защите границ губернии полагаться было невозможно, потому что «земледельцы разных родов, а особливо помещичьи крестьяне, по их легкомыслию, в сем случае весьма опасны, и нет надежды, чтобы помещики крестьян своих с пользой могли употребить себе и обществу на оборону.
