По обеим сторонам фанерного ящика в трагическом безмолвии стоят скорбные фигурки пацанят, которым не удалось смягчить родительские сердца, зачерствевшие от хронической нищеты. Не смогли они убедить своих родителей подойти к чудесному ящику с улыбающимся белым медведем. И улыбается им от этого сюжета только белый медведь, а не мороженка… Но не уходят они отсюда, притянутые к вожделенному ящику с веселым медведем.
Продлевая муки, стоят они, завороженные чудесным зрелищем, как из тускло-серой алюминиевой формочки рождается белоснежное сладкое чудо. Изнывают бедолаги от зависти, истекая слюнками. А один из них, самый маленький, так и замер с открытым ротишкой и, кажется, уже не дышит… а из курносого пацанячьего носишки медленно опускается по верхней губе — все ниже, ниже и ниже! — изумрудная сопля. Но до сопли ли ему сейчас! Он весь — в дивной грезе, весь в созерцании волшебного явления прохладного чуда в хрустящих вафлях из тусклой алюминиевой формочки!
Горазд на изречение глупостей наш Вождь и Учитель, а наименее кровожадная из них: «Чудес не бывает!» И все догматики материализма, услышав это, услужливо долдонят, сепетят, подхватывают, развивают и продолжают в диссертациях и статьях: «Нет чудес, потому что их не бывает!» Но неспроста говорят: «Для материализма необходим примитивизм размышлизма». Не верьте им, шибздики! Бывают чудеса, бывают!! Конечно, если за это дело возьмется волшебник, пусть даже такая задрипа, как я! Сотворить такое чудо даже мне — начинающему волшебнику и самоучке — запросто! Оп-ля — дело в шляпе! Как у калифа Гаруна Аль-Рашида! Может, он и без шляпы обходился?
Чтобы привлечь внимание уважаемой публики я, подражая Валету, звонко щелкаю пальцами правой руки, а левой небрежно протягиваю мороженщице два рубля, беру себе мороженку за двугривенный, а на остальные… я делаю царственно великолепный жест в сторону остолбеневшей от изумления пацанвы:
— На всех пацанов!!
Ах, если бы Гарунчик увидел такой роскошный жест и изумленно распахнутые пацанячьи глазенки… он бы от зависти до сортира не добежал!! Разве мог бы он в свое затхлое арабское средневековье сотворить такое великолепное чудо??! Да ни в жисть!! Шалея от чуда, происходящего на их глазах, пацаны, нетерпеливо толкаясь, хватают по мороженке и, не сказав мне «спасибо», разбегаются. Как нормальные люди, они опасаются всего того, что выходит за рамки серого бытия, то есть — сверхъестественного.
Только самый маленький пацаненок, не затюканный материализмом и железно уверовавший в чудо, идет за мной следом с округленными глазами. В обеих руках у него — по мороженке. Так как был он самым маленьким, его отталкивали другие пацаны до тех пор, пока ему не досталось… сразу две — последние! И теперь вынужден он лизать поочередно то одну, то другую! А для вытирания сопли, кроме языка у него ничего не осталось и солоновато тягучая сопля пикантно сдабривает сладкую нежность тающего во рту прохладного мороженого.
Пребывая в шоке от случившегося, смотрит пацаненок не на мороженки, а на меня — волшебника. Смотрит, не отрывая взгляда, не моргая, чтобы еще какое-нибудь чудо не проморгать. А я, красиво отражаясь в его восхищенных глазеночках, вышагиваю по скверику гордо и важно, как жираф, гуляющий по Африке, и очень свысока и снисходительно обзираю окружающую флору и фауну рузаевского скверика.
А изнутри меня распирает обилие чрезвычайно благородных чувств и вопросов: почему же быть Гаруном Аль-Рашидом приятнее, чем графом Монте-Кристо?! Почему делать добро — радость, а мстить — тяжкий долг? Значит, злодеи — самоотверженно бескорыстные люди, а добряки и альтруисты — это черствые эгоисты, которые наслаждаются своей добродетелью?! А почему б не перековаться в Гаруна Аль-Рашида, пока сармак вячит? Жаль, не всамделишный я волшебник, а дилетантишко… фокусник!
* * *
Вот они — настоящие профи! Чудеса для них — рабочие будни! Остановившись, я с завистью смотрю на волшебниц: среди пристанционной убогой серости, ярко, дерзко, выделяется бойкая стайка цыганок, окруженных черномазой детворой, нахальной и грязной со дня их творения. Люблю я украдкой наблюдать за цыганами, за жизнью их, в которую никого из посторонних они не пускают. И хотя живут цыгане нараспашку, не отгораживаясь стенами, но всегда отдельно от «гадже» — чужих. Не смешиваясь с другими народами, сохраняют свои нравы, обычаи, песни, танцы, свой неповторимый цыганский язык.
Единственное цыганское богатство — свобода! Оно скрыто в удивительном, замкнутом мирке без стен и заборов. Как коллективизация и стахановское движение проходят мимо, не задевая их?! Как они обходятся не только без квартир, но и без парторганизации?? Как они, еще до Кампанеллы, создали для себя, и только для себя, коммунизм?! На фига им мировая революция и политические заморочки, которыми мается весь мир?!
А как могуч в цыганских душах неистребимый «зов дороги» — самое прекрасное из чувств человеческих, побеждающее сребролюбие и тягу к комфорту! Кто же сказал: «Цыган живет пока кочует, а мир живет, пока цыган кочует»? Какими дикарями, по сравнению с цыганами, выглядят все ублюдочные народы планеты, травящие сознание радио и газетами, эти озверевшие народы, уничтожающие своих лучших сынов и дочерей! Все эти капиталисты, фашисты, социалисты, коммунисты… особенно русские, с душами, загаженными православием, воспевающим богатство! Со злобой, завистью — неизбежными спутниками сребролюбия!
Цыгане люди добрые, веселые, а главное, не подлые. Вот поэтому все ненавидят цыган. И боятся их во всем мире, как боятся всего необычного, считая цыган колдунами. Как мне хочется быть цыганом! Не бывает у них сирот и беспризорников! А у советского народа?.. А достоин ли жизни на планете подлый русский народ, называющий своих детей «врагами народа»?!
Как хочется, хоть на немножко, почувствовать себя вольным человеком, пожить среди свободных, красивых людей — цыган, — веселых, раскованно горластых, беспечных… Людей, которым чужды лживая демагогия, ханжество, лицемерие, мелочная злоба, подлость, привязанность к вещам и трусливое раболепие перед начальством — все то, что неразрывно с жизнью дикарей, воображающих, что они «культурные народы»!
Неспроста столько независимости в гордой осанке цыган, особенно — цыганочек, столько уверенности в себе и спокойствия в их открытых смуглых лицах! Как стройны очаровательные смуглолицые цыганочки в широких разноцветных юбках с пышными гривами волнующе развевающихся волос! Как прекрасен зов дороги, влекущий их в неведомую даль! И в глубине души моей тихо звучит, рождаясь из забытых слов и музыки, цыганская песня с харбинской пластинки:
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край земли, хоть за край!
— Ай-ай! — как эхо раздается рядом, и я вздрагиваю — так это неожиданно. — Ай, золотой, ай, красивый! Ай, позолоти ручку, дорогой, — сразу всю правду о себе узнаешь!
Как стебелечек, тоненькая цыганочка, лет пятнадцати, возникает передо мной и с готовностью протягивает узенькую смуглую ладошку, сложенную лодочкой. Как на сказочной жар-птице, ярко сияет на ней ослепительно-желтая, как золотая, шелковая кофта и жарко пламенеет ярко-алая юбка. Блестят на солнце огромные золотые серьги, сверкают ровные белоснежные зубы, оттененные яркими сочными губами большого улыбающегося рта, да и все в ней такое празднично-яркое, что я зажмуриваюсь, будто бы на солнце взглянул нечаянно.
А в жгуче-черных глазищах цыганских на выразительном худощавом смуглом личике полыхает жутковато завораживающее пламя. И, взглянув в эти глазищи, я, вместо слов на певуче-гортанном цыганском «лавэ нанэ, ромалА», мычу что-то невнятное, краснею, смущенно отвожу глаза. Но поздно: колдовские глазищи цыганочки отпечатались в душонке моей и сердце замерло, как замирает испуганный зверек.
— Ай-ай! А ты не бойся меня, золотой! А я зла не сделаю! А я только правду расскажу!.. — тараторит цыганочка. — Из далекого далека приехал ты, не за счастьем, ай, горе горькое тебя гонит по белу свету! — ай, черное горе!! А куда оно тебя ведет — не знаешь ты! Только я знаю об этом! Ай, всю-всю правду тебе скажу! Нет у тебя родителей, нет дома, зато есть дорога дальняя да сердце доброе.
Ай, ждет тебя встреча нежданная, ай, найдешь ты друзей верных… Ай-ай, все расскажу, золотой… позолоти ручку, позолоти скорее, ай, всю правду сразу узнаешь, ай! Не думай долго — сердце головы умнее!!. Ай-ай-ай, золотой ты мой, ай, брильянтовый!!.
Смущенный настырным натиском юной цыганочки, я перекладываю в ее смуглую ладошку мелочь из карманов и монеты исчезают в складках широкой юбки. Проворно схватив мою руку, вглядывается цыганочка в узоры линий на ладони:
— Ай, запутанная судьба твоя, дорогой мой, ай, какая! Трудное гадание, ой-ойе-оей, какое трудное!!.. Ай не пожалей еще денежку золотой! Была вчера удача шальная, богатый ты… не пожалей денег для бедной цыганки! Ай, никто другой тебе правду не скажет, а добрую судьбу не нагадает… Ай-ай-ай! Не пожалей малых денег сегодня — большого несчастья избежишь завтра… Ай-ай-ай, от гадания моего добрая судьба сбудется, а злая забудется!
