Карла раздражало в этих налетах не столько появление казаков, сколько их быстрое исчезновение. Не успеют солдаты и ружей зарядить, а казаков и след простыл.
— Нет никакого удовольствия биться с русскими, — говорил король с нескрываемым презрением. — Потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут.
Он старался не замечать того, что «бегущие» вырубали в колонне его солдат, почти не оставляя своих трупов.
Лесные дороги так выматывали силы, что у села Доброго было решено сделать дневку, тем более что солдатам посчастливилось здесь напасть на яму с припрятанным хлебом.
Конечно, сами бы они яму вряд ли обнаружили, поскольку находилась она в стороне от дороги. Но солдатам удалось поймать в лесу прятавшегося там местного жителя. И поскольку он не признавался, где спрятан хлеб, его стали пытать. Способ пытки солдат был один — много раз проверенный и очень действенный: они обмотали несчастному сухой травой босые ноги и подожгли ее. Такое «поджаривание» всегда веселило солдат, потому что пытаемый падал на спину и, задрав вверх ноги, начинал выделывать ими такие коленца, что солдатский хохот покрывал его отчаянные крики и стоны. Солдаты называли его «пляской по небу». Не выдержал «пляски» и житель села Доброго, рассказал о яме.
Местность для дневки представлялась королю удобной еще и потому, что от русских их отделяли две заболоченные речушки, перейти через которые кавалерии было невозможно.
Но Петр думал иначе. Остановка шведов, их растянутость на многие версты давали прекрасную возможность попытать боевого счастья регулярному войску. Еще с вечера он вызвал к себе командира Семеновского полка князя Михаила Михайловича Голицына.
— Вот что, князь Михайла, бери восемь батальонов и ныне в ночь пройди болота и Черную Наппу, дабы заутре ударить по шведу. Отсюда он нас не ждет, да и туман поутру тебя прикроет. Атаку начнешь штыком, ну а далее как Бог попустит. Порох и пули лучше сберечь для отхода. В долгий бой не втягивайся, там, почитай, вся армия. Потревожишь неприятеля — и того довольно. Отходи порядком, если станет наседать конница — стройся в каре.
— Сикурс будет? — спросил Голицын.
— В сикурс драгун Флюка пошлю, но ты на них не надейся, зело болота топкие, могут завязнуть. На себя надейся, князь Михайла, да на Бога. Вспомни Орешек.
Голицынские батальоны выступили еще в темноте, пороховницы солдаты вешали под самое горло, дабы не замочить порох при переходе речки Черная Наппа. Запрещено было разговаривать и даже кашлять или чихать.
Впереди семеновцев, как всегда, шел князь Голицын, вооруженный шпагой и двумя пистолетами. Именно шпага князя, поднятая им над головой, и будет служить сигналом к атаке. Впрочем, пока князь виден самым ближним солдатам, а к тому времени, когда подойдут к шведам, должно стать светлее.
По болотистой низменности вышли к речке — и сразу вброд, дно вязкое, илистое, вода черная, не зря, видно, речушка Черной Наппой зовется. Вода в иных местах по грудь солдатам, оружие и пороховницы подняты над головой. После речки опять вязкое болото и над ним белесый туман.
«Нет, — думает князь, — сикурсу не пройти здесь. Государь прав. Самому надо управляться».
Но вот болото кончилось, началось повышение местности. Голицын напряг зрение и увидел впереди низкие выцветшие шатры, телеги, коней. Со звоном выхватил шпагу, взметнул над головой, полуоборотившись к батальону, покрутил ею над собой и побежал вперед, выискивая взглядом первую жертву. Ею стал швед, вылезший только из шатра и не продравший еще глаза. Голицын привычным, отработанным движением сделал неглубокий укол под левый сосок, и швед повалился замертво, не успев и вскрикнуть.
Справа, слева послышались стоны, вскрики, лязг железа, испуганный храп рвущихся с привязи коней.
Туман, словно вспугнутый начавшейся резней, быстро рассеялся. И едва стало видно весь лагерь, как вспыхнула беспорядочная стрельба с обеих сторон.
— Господин полковник, пушки!
Голицын бросился на крик и действительно увидел несколько пушек.
— Заряжай картечью, поворачивай на шведа, — скомандовал было князь, но вспомнил, что под рукой у него пехота, а не артиллеристы. Тогда он сам, сунув шпагу в ножны, взялся заряжать пушку. Делу этому Голицын был обучен самим царем еще в потешных баталиях под Преображенским.
Однако и солдаты, ведавшие, что пушка — то же ружье, только побольше, взялись, глядя на полковника, заряжать их.
— Кидай картуз!
— Давай банник…
— Забивай тужее!
— Где картечь?
Пока шведы пришли в себя, русские успели молча перебить несколько сот солдат и захватить полковой обоз со знаменем и пушками. Пушки тут же были пущены в дело. Картечь буквально выкашивала ряды поднимаемых в атаку солдат.
Взошедшее солнце осветило сражение, которое выигрывали русские. Примечательно, что одновременно его видели оба монарха.
Петр, взобравшись на крышу амбара, наблюдал за сражением в подзорную трубу. А Карл находился невдалеке и крутился на коне, от ярости рвал ему трензелями губы, но прийти на помощь своему погибающему правому крылу не мог. Не оттого, что трусил, а просто не с кем было идти в атаку на русских — при нем было всего двадцать драбантов личной охраны.
Из этой свалки вырвался генерал Роос — командир погибающего полка, подскакал к королю и хотел доложить:
— Ваше величество…
— Назад, мерзавец! — перебил его король. — Как ты смел обезглавить полк?!
— Но нужна помощь, ваше величество.
— Я послал уже. Держитесь. Скоро придет сикурс, и я сам поведу его в атаку.
Карл надеялся, что русские наконец-то решились на генеральное сражение, и теперь с нетерпением ждал прихода свежих сил, чтобы лично повести их в бой и добить русскую армию.
— Где эта старая перечница! — злился Карл на Реншильда и слал одного за другим посыльных, требуя немедленного прибытия в его распоряжение драгун.
Но вот воротился один из посланных.
— Ваше величество, драгуны на подходе.
«Ну, сейчас я покажу вам настоящую сечу, — дрожа от нетерпения, думал Карл (он действительно был лучшим фехтовальщиком своего времени). — В капусту. Всех до единого в капусту. Никаких пленных, никаких «языков».
Он хватался за рукоять шпаги, конечно не думая, что это за оружие. Ему было не до воспоминаний о том, как униженно презентовал ему эту тяжелую длинную шпагу поверженный Август II Саксонский, сей жест которого означал отказ не только от сопротивления, но и от польской короны. Август умолчал, что эта шпага принадлежала ранее русскому царю Петру I, с которым они обменялись личным оружием, скрепляя свой военный союз. Карл и не подозревал, что сжимает рукоять царской шпаги.
Но что это? Чутким, опытным слухом король уловил, что сражение стихает, идет на убыль. И когда он понял, что русские отходят, то, привстав в стременах, вскричал в бешенстве:
— Трусы-ы! Несчастные трусы!
Генеральная баталия, о которой он мечтал, которую искал, опять уплывала из его рук. Он еще не знал, что русские уничтожили два его полка, а главное, что с сегодняшнего дня военное счастье окончательно отвернулось от него.
Когда измученные голицынские батальоны воротились домой, царь подбежал к командиру. Схватил его, мокрого, грязного, в объятия так, что у того затрещали косточки, звонко расцеловал измазанное, пропахшее порохом и болотом лицо.
— Князь Михайла! Великое тебе спасибо от меня и отчины. Ах, как изрядно ты станцевал сей танец в очах горячего Карлуса! Сколь служу, но такой славной игрушки не видал. А сии шведские штандарты, что приволокли с собой орлы-семеновцы, войдут в Москву. Обязательно войдут за твоим полком, волочась по земле и праху. Спасибо, князь Михайла, за сию викторию. Спасибо. Вот уж истина, под селом Добрым добрый учинился почин.
В тот же вечер по приказанию Петра фельдмаршал Шереметев писал реляцию на награждение князя Голицына орденом Андрея Первозванного. Семья кавалеров прирастала.
От Доброго шведы свернули прямо на север, как и прежде сопровождаемые русской армией, которая ни на один день не оставляла врага в покое.
Почему Карл свернул на север? Уж не собирается ли идти на Петербург? Эти вопросы не оставляли в покое царя Петра, а беспрестанно приводимые к нему «языки» разных рангов не могли дать вразумительного ответа.
Если уж генерал, адъютант короля, затруднялся ответить, то что можно было ждать от солдата или капрала. И, как ни странно, этот маневр короля объяснил русским захваченный ими шведский коновод:
— Очень просто, в ту сторону не выжжен подножный корм.
И хотя царя такое объяснение не удовлетворило, ему пришлось поверить, поскольку другого не было.
Иррегулярные части казаков и калмыков беспрерывно реяли вокруг шведов, нанося неожиданные и дерзкие удары и успевая уходить, скрываться от ответных ударов.
