…Солнце уже спряталось, когда Фрол, усадив в телегу Хасана и Рашида, выехал со двора. Край неба, снизу освещенный солнечными лучами, горел так, будто где-то за горизонтом полыхал большой костер. Степь дышала вечерним покоем. Вдали состязались церепела: «Ватта пхид, ватта пхид!» Трещали сверчки. И столько их было! Казалось, сидят в каждой травинке.
И вдруг тишину прорвало ржание лошади. Фрол на все это и внимания не обращал. Бурчал себе под нос какую-то заунывную песню.
– Это его кони! – сказал Хасан Рашиду.
– Все?
– Все. – И, понизив голос, словно забыв о том, что Фрол и без того ничего по-ингушски не понимает, добавил: – Девчонка хотела помочь мне увести одного из них.
– Ну и что ты ей ответил?
– Сказал, что мы приехали сюда не воровать, а работать.
– Верно сказал. Заработаем, на честные деньги купим.
На этом они замолкли. Каждый думал о своем. Хасан подсчитывал, сколько ему нужно работать, чтобы заработать на лошадь. Рашид жался к другу, ему вдруг стало холодно. А Фрол знай тянул свою песню.
В поле добрались к ночи. У шалаша горел костер. Вокруг него сидели трое.
– Ну, работнички, принимай подмогу. Еще вам двоих привез, чтоб не скучно было, – сказал Фрол.
– Ты бы лучше заместо них винца привез, – отозвался один из сидящих, – вот тогда бы мы уж точно не скучали.
– Э-э! – Фрол погрозил пальцем. – Вина вы еще не заслужили. Вот соберете всю пшеницу в копны, напою до упаду. Да ежели в срок!
Фрол уехал. Рашид скоро забрался в шалаш. Хасану захотелось еще посидеть. Двое русских стали спрашивать, откуда он, есть ли родители, сколько лет. Третий был кумык. Видать, знал по-русски не больше Хасана, а потому молчал, словно немой. Спросили, какую хозяин назначил плату, Хасан сказал. Оба недоверчиво глянули на него.
– Да вы что, хлопцы, спятили? – не сдержался один из них. – Могли бы уж и совсем бесплатно поработать. Вы, может, думаете, ворочать вилами – это детская забава?
Хасан сидел с опущенной головой и молчал как провинившийся.
– Вот поработаете завтра, узнаете, почем фунт лиха, – добавил русский.
– А вам сколько платят? – спросил наконец Хасан.
– По двугривенному. И то, мы считаем, мало.
– Он обещал набавить по пятаку, если будем хорошо работать.
– Жди, набавит! Как бы не так!
Хасан пожал плечами. Русский еще долго ворчал, ругался. И непонятно было, кого он ругает: хозяина или их, что согласились за бесценок спины гнуть.
В эту ночь Хасан долго не мог заснуть. Ночлег был не ахти какой. Ни подстелить, ни накрыться. Можно представить, какую еду здесь будут давать. Но делать нечего, надо оставаться. Куда пойдешь? Нигде сейчас не найдешь места лучше. Да, может, не так уж будет плохо и русский зря пугает?
Хасан посмотрел на Рашида. Тот свернулся калачиком и спал. Ему было не до раздумий, трясло, как в лихорадке. Но на вопрос Хасана, что с ним, он не ответил.
Утром Фрол привез завтрак. Рашид почти не притронулся к еде, его так и тянуло снова лечь, пусть даже на сухую, колючую солому. Но он помнил, зачем сюда пришел. Желание во что бы то ни стало продержаться и хоть немного заработать поддерживало в нем силы. Рашид взял в руки вилы и приступил к дену. Они подбирали скошенную пшеницу и укладывали в копны. Хасану поначалу даже нравилась работа. И он не понимал, что это русский пугал их вчера, говорил, будет тяжело.
Хасан всячески старался заслужить похвалу хозяина, который стоял без движения, как надмогильный камень, и наблюдал за новичками. Уж очень хотелось получить обещанную прибавку. Но недолго молчал Фрол. Первый удар пал на Рашида.
– Какой из тебя работник? Еле шевелишься, точно брюхатая баба. Взял бы пример с товарища. Ему я, пожалуй, прибавлю пятак, а с тебя скину!
Рашид понимал, что пока хозяин только подгоняет его. Но очень тревожился, что будет потом. С ним происходит что-то непонятное: кружится голова, тело будто свинцом налито, знобит. «Хоть бы скорее одолеть эту хворобу! – думает Рашид. – Вот поднимется солнце, потеплеет, я отогреюсь и заработаю в полную силу. Только бы хозяин до тех пор не ушел, а то так и будет думать, что работник из меня никудышный».
Но Фрол, конечно, ушел. А солнце не принесло Рашиду ни тепла, ни радости. Вскоре, не в силах больше держаться на ногах, он повалился у шалаша.
В обед вернулся Фрол.
– Ты что, отлеживаться сюда пришел? – прикрикнул он, толкнув мальчишку ногой.
– Рашид заболел, – сказал Хасан.
– Заболел, говоришь! Может, думаете, здесь больница?
Подошли и другие работники. Они тоже вступились за паренька.
– Нельзя ему на земле лежать, болен он, – сказал один из них.
– «Болен». Я не лекарь, и у меня здесь не больница, – махнул рукой Фрол и уехал.
– У, гад! – крикнул ему вслед работник и погрозил кулаком.
К вечеру Рашид впал в забытье. Хасан сходил к Федору. Тот приехал за ним на подводе.
– Хасан, не вези меня домой! – взмолился, придя в себя, Рашид. – Завтра я поправлюсь и буду работать…
– Не домой мы тебя везем, а к Федору, – сказал Хасан. – Побудешь у них, пока станет лучше.
Рашид не слушал его и бормотал свое:
– Вот посмотришь, я выздоровею. Нельзя мне возвращаться домой без денег.
Скоро он совсем замолк. И глаз не открывал. Дышал, как конь после бегов. Наконец доехали, уложили его в постель, тепло укрыли.
– Не горюй, – утешал Федор готового расплакаться Хасана. – Это у него лихорадка. Скоро пройдет.
– Я говорила ему – не пей так много, а он не послушался, – с горечью сказала Нюрка. – Был такой потный и выпил целых две кружки колодезной воды.
– Вон оно что! – покачал головой Федор. – Плохи дела. Я-то думал, лихорадка. А ну, жена, чем ты лечишь от простуды? Надо выходить парня…
Хозяйка напоила больного чаем с малиной.
– Пусть пропотеет, может, полегчает, – сказала она и накинула на Рашида поверх одеяла овчинную шубу.
Но лучше Рашиду не стало. Утром он только на минутку открыл глаза и опять попросил:
– He вези меня домой, Хасан.
– Не повезу, – успокоил его друг, хотя сам решил, что обязательно увезет.
– Не надо, я поправлюсь.
Больше Рашид не промолвил ни слова. Хозяйка делала все, что умела сама, что советовали соседки: поила чаем с малиной, настоем липового цвета, растирала вином. Ничего не помогало. Больной горел, как в огне, и очень тяжело дышал. К полуночи он заметался, потом вдруг с хрипом втянул в себя воздух и… затих. Затих навсегда.
Хасан заплакал. Федор совсем растерялся. А жена его обернулась в правый угол, упала на колени и быстро-быстро закрестилась.
– Прости его, господи, прости его, господи, – шептала она.
Темную комнату заполнило горе. И богоматерь с младенцем на руках, едва освещенная слабым светом свечи, печально смотрела с иконы.
Не дожидаясь рассвета, Федор стал запрягать.
– Куда ты ночью? – забеспокоилась жена.
– Надо же свезти беднягу домой.
– А если абреки нападут?
– Какие еще абреки?! – прикрикнул Федор. – Бабьи бредни все это!
– А лошадей из Терской кто угнал? Тоже, скажешь, бабьи бредни?
– У кого угнали-то? У богачей. У таких, как я…
– На лбу у тебя не написано…
– Не каркай, как ворона! – Я же покойника повезу. У абреков тоже есть бог.
Уже рассветало, когда телега, словно бы из страха нарушить покой Рашида, медленно въехала в село. Люди проходили мимо, не без любопытства разглядывая русского возницу и с удивлением видя рядом с ним Хасана. Не заговаривали, не спрашивали, откуда они едут и кто хозяин телеги. Хасан сидел с опущенной головой, не дай бог спросят, что с Рашидом. Ни за что он не сможет произнести страшные слова, сказать, что Рашид никогда уже не встанет.
И вдруг случилось самое ужасное. То, чего Хасан боялся больше всего: навстречу им из-за угла вышел Гойберд. Увидев еще издали телегу, он прикрыл козырьком-ладошкой от солнца глаза и всмотрелся. Удивился, когда разглядел Хасана, постоял, подождал, пока подъедут, и спросил:
