князь, – потому что и посол подозрительный, и слова, которые принёс; но если епископ сам прибудет в лагерь и сдастся королю с землёй своей…
Ксендз поднял обе руки вверх, словно прославляя Бога.
– Непостижимы, – сказал он, – приговоры Господни. Сила короля Ягайлы увеличивается и ничего теперь её свергнуть не может. Все эти края вынуждены ему покориться.
Тут он начал распространяться о величине короля Ягайлы и говорил так долго, покуда на челе князя Витольда не вызвал морщинку, потому что о нём он не вспоминал. Ловкий, он ещё, не обращаясь к нему, как к королевскому наместнику, просил о заступничестве.
Лицо Витольда зарумянилось.
– Я наместником не являюсь, и не забудьте, что я брат его и над моими землями такую имею власть, как он над страной, в которой царствует.
Отец Мартин мрачно молчал.
– Если ваша княжеская милость не являетесь наместником, простите монаху, который мирских дел не знает и разума к ним не имеет: если сейчас не являетесь, то будете им в будущем.
– Я? – подхватил Витольд.
– А может ли быть, чтобы такая сила, какую получит король Ягайло, когда свергнет Орден и земли его заберёт, осталась при тебе какой-нибудь иной? Все соседи будут наместниками, так как их завоюет, когда Ордена не будет.
Витольд живо к нему обратился.
– Больше есть разума в ваших словах, чем его себе признаёте, – сказал он, – но, наверное, не из любви ко мне их произнесли?
– Ваша княжеская милость, понимайте их как хотите, я бедный монах, убогий…
И покорно поклонился.
Дальше продолжался разговор об Ордене и о его власти, после чего князь Витольд, заверив отца Мартина в своей милости и одаривши его, отпустил. По той причине, что королевские секретари ещё были заняты, ибо король отправлял новых гонцов, после первых с хоругвией святого Георгия и письмами, высланными королеве, показали священнику придворный шатёр, дабы там с другими духовными мог отдохнуть. Так и сделал отец Мартин, а так как по-польски говорил хорошо и представлялся бывшим бенедектинцем с Лысой горы, хорошо его здесь приняли.
Стараясь наладить со всеми, кого мог захватить, хорошие отношения, начав с подканцлера, предлагая также свои услуги по перу, если бы не хватило людей, он скоро почувствовал себя тут комфортно, как дома. Назавтра он уже отправлял святую мессу в придворной часовне и с ксендзами, словно старый знакомый, безцеремонно общался. Рады же ему были все, потому что много умел рассказать о крестоносцах и, казалось, их от души и сердца ненавидет.
На следующий день, когда тот и этот, дальше тянущийся на Мальборг, советовал и вынуждал поторопиться, отец Мартин красноречиво умел доказать, что совсем было не из-за чего торопиться, потому что неприятель растерян и напуган и за месяц новых сил набрать не сможет, а армия, после победы нуждалась в отдыхе.
Это задело и других, таким образом, слова отца Мартина разошлись по лагерю и очень способствовали тому, что решили идти медленными шагами и малыми днями, забирая по дороге замчики, которые король отдавал своему рыцарству.
Переполох в стране был такой, что самые укреплённые гроды, даже не защищаясь и не пытаясь сопротивляться, один за другим сдавались, некоторые даже сперва высылали своих послов, добровольно посылая ключи и прося дружину.
Это уже была не война, но победный поход, который радовал и поднимал сердца.
Итак, дав войску отдохнуть под Высоким Камнем, потянулся Ягайло над Хустенским озером, розбив лагерь в небольшом отдалении от Морунга. Отец Мартин также, видно, от нечего делать, следовал дальше с писарями короля и капелланами, перенося, как говорил, это безопасное путешествие при лагере, перед тем как пуститься в дорогу, по которой рассеянных пленников, беглецов и всякой челяди, склонных к нападениям, везде влочились толпы.
Здесь под Морунгом Витольд показал свой гнев на крестоносных пленников. Среди них находились два старших комтура, Салцбах и Шумберг, которые некогда на съезде под Ковном недобрыми словами оскорбляли мать князя. Когда их взяли на поле под Грюнвальдом, князь сразу хотел предать их казни: Ягайло остановил. Вместе с более известными пленниками их вели за войском. Тут, стоя под Морунгом, когда объезжал лагеря, он наткнулся на сидящих на земле двух своих врагов, остановил коня и, подняв руку, закричал на Салцбаха:
– Видишь, высокомерный монах, досталось тебе, что заслужил: идёшь в моих путах.
– Ты думаешь, что меня это беспокоит или изменит? – ответил Салцбах. – Поэтому просить тебя и кланяться не буду! Что меня встретило сегодня, завтра может встретить тебя. Есть в Мариенбурге Витольдова яма, быть может, она ожидает бывшего жильца.
Разъярённый этими острыми словами, Витольд побежал сразу к королю, ручаясь, что уйдёт прочь, если высокомерие этих людей не накажет.
Ягайло смолчал.
Тем же вечером отвели их за лагерь, Витольд, сидя вдалеке на коне, обоих приказал обезглавить. Они пошли на смерть молча и головы их пали.
Отец Мартин, смотря на это издали, побледнел, сложил руки, но не сказал ничего.
Следующего дня подошёл лагерь к городку и замку Морунгу, который мог защищаться, так как и стены имел очень крепкие, и вокруг окружён был топкими болотами и грязью.
Послал Ягайло на рассмотрение положения Анджея Брохоцкого, взявшего с собой горсть солдат; но едва они въехали на ведущую к замку дамбу, показалась белая хоругвь и из ворот выехало несколько всадников, которые предложили сдать замок. Остановив их, Брохоцкий вернулся один, дабы взять у короля приказы. Король как раз собирался слезать с коня, когда он подбежал.
– Морунг сдаётся, – воскликнул пан Анджей.
Лицо Ягайлы прояснилось.
– Его, ваша милость, себе возьмёте и в нём сядете, – сказал он, – держите его и не отпускайте. Даю вам его в собственность.
Соскочил пан Анджей с коня, осчастливленный этой неожиданной милостью, чтобы ноги королевские целовать.
Этот замок не был первым, данным в собственность, ибо Высокий Камень достался Доленге Кретковскому, а позднее другой – Мрочку из Лопухова и Великопольскому, который на щите имел Ласки.
Поблагодарив господина, Брохоцкий должен был сразу вернуться, забрав с собой всю дружину, дабы занять замок. А была вещь немалого значения – не забрать, что добровольно сдавалось, но сидеть среди земли ещё непокорённой и удержаться.
Те, кто слышал королевские слова, начали поздравлять пана Брохоцкого; он, хотя смеялся и милость не презирал, должен был почти беспокоиться: поскольку замка не знал, а в его сдаче, скорее, плохое, нежели хорошее о нём мог предугадать.
Однако оказалось иначе.
Когда, разоружив тех, что вышли навстречу и выслав их, чтобы велели сложить оружие остальным, въехал Брохоцкий по спущенному мосту в замок и начал разглядывать его
