Закипел тут Клавдий от гнева и пошел урчать и бормотать по своему. Что он говорил, того никто не понял. А он, между тем, приказывал арестовать Лихорадку: это указывал тот обычный жест руки, только в единственном этом случае и твердой, которым он осуждал людей на смертную казнь. Он повелевал и требовал, чтобы Лихорадке отрубили голову. Но — можно было подумать, что вокруг него все одни его вольноотпущенники: до такой степени никто не обращал на него внимания.
VII. Тогда Геркулес сказал ему:
— Слушай ты: довольно ломать дурака. [У нас тут шутки плохи]. Здесь, — на что мала мышь, а и та перегрызает железо. Живее говори мне всю правду, не то я повытрясу из тебя дурь-то.
И, чтобы жесточе припугнуть, стал в позу трагического актера и — давай декламировать:
Ну, шевелись, говори, где родился и кто ты породой,
Или дубина моя тебя тотчас в могилу вколотит.
Много свирепых царей укокошил я палицей этой!
Что ты лопочешь там под нос себе непонятною речью?
Родина где — отвечай? Что за край породил этот череп,
Вечно трясущийся?.. Шел я, помню, в далекое царство
Биться с трехтелым царем, чтоб оттуда, с Гесперского моря.
Чудное стадо пригнать ко стольному граду Инаха.
Видел тогда я хребет, двумя окаймленный реками —
Солнце напротив его утром зарю зажигает:
Холм тот Родан-богатырь огибает бурливой рекою,
Встречно ж, — с трудом выбирая, где ток свой направить —
Тихий Арар омывает брега неглубокой волною.
Ты уж не в том ли краю обрести умудрился отчизну?
Все сие Геркулес прокричал с достаточным апломбом и зычным голосом, однако, в глубине души чувствовал себя не в своей тарелке и побаивался таки μορού πληγην [не поймать бы дурацкую плюху]. Клавдий, как скоро заметил, что имеет дело с мужчиной дюжим, оставил свои глупости. Он понял, что это только в Риме никто не мог стать с ним на равную ногу, а здесь ему подобной лафы не дождаться: каждый петух — богатырь на своей навозной куче! И тогда, насколько можно было понять, что он плетет, Клавдий произнес речь как будто такого содержания:
— А я было думал, что ты Геркулес, храбрейший из богов, окажешь мне протекцию у остальных твоих товарищей и — в случае, если бы от меня потребовали поручителя к удостоверению моей личности (notorem), я собирался указать на тебя, так как ты меня отлично знаешь. Поройся-ка в памяти: ведь, это я — тот самый, кто [надоедал] тебе, разбирая перед храмом твоим судебные тяжбы — по целым дням, не щадя себя даже в [каникулярные] месяцы, июль и август. Тебе известно, сколько неприятностей претерпевал я там [одним уже тем], что денно и нощно слушал прения адвокатов. Попади ты в подобные обстоятельства, то, хотя ты молодец и охотник блеснуть трудным подвигом, ты предпочел бы [вторично] вычистить Авгиевы конюшни: ты не мало перевозил навоза, но я много больше тебя! Но, так как я хочу...
Значительный пропуск в рукописи
Предполагаемое его содержание: объяснения Клавдия смягчили Геркулеса, и тот вводит его в сенат богов. Но здесь Клавдий принят с большим недоумением. Рукопись возобновляется репликой кого-то из богов, по-видимому, ответной на речь Геркулеса, произнесенную в пользу Клавдия.
...Не удивительно, что вломился в заседание: ты привык действовать со взломом. Но скажи же нам, пожалуйста: каким богом, по твоему, можем мы обернуть этого чудака? Επιϰουρειοζ ϑεοζ [бог по ученью Эпикура] из него не выйдет: этот поб οζ ουτε αυιοζ πραγμα εχει, ουτε αλλοιζ παρεχει (сам хлопот не имеет и других ими не обременяет). Бог стоической школы? Да, ведь, Варрон говорит: ему надо быть круглым, [как фаллус], без головки и крайней плоти? Куда же этот годится? Для стоического-то бога в нем, пожалуй, еще есть кое-какие данные: хотя бы то обстоятельство, что, как вижу, у него нет ни сердца, ни головы. Если, [любезный] мой Геркулес...
Следует совершенно испорченное место, восстановляемое, опять-таки, лишь предположительно. Очевидно, было Геркулесом сделано какое-то предложение, чрезмерно выгодное для Клавдия, а потому оно и вызывает чью-то жестокую отповедь:
— Да если бы он просил подобного пожалования даже от Сатурна, праздники которого этот удивительный принцепс, воистину государь Сатурналий, растягивал вместо месяца на целый год, — и то, не получить бы ему. А он просит производства в такие боги от Юпитера, которого он поскольку это от него зависело, обвинял в кровосмешении. Потому что казнил же он зятя своего Л. Силлана. А за что? позвольте спросить? За то, что сестру свою, первую красавицу из всех барышень Рима, которую все прозвали Венерой, он предпочел произвести в Юноны.
— Да позвольте, — возразил [Клавдий], — почему же ему именно сестра понадобилась?
— Дурак! — оборвал его бог, — поди, поучись законам. Разве в Афинах это не дозволено на половину, а в Александрии — целиком? Что в Риме, без твоей цензуры, мышь муки не полижет, так ты и к нам сюда пришел нравы наши исправлять? Что он проделывал у себя в спальне, я не приберу приличного названия. А туда же явился на небо сыщиком язв наших, да еще и в боги лезет. Как будто мало той нелепости, что ему построен храм в Британии, где дикари поклоняются ему, как богу, и молитву сочинили:
Μωρού φυλαττου μηυιν
(Да убережемся, дураче, злобы твоея!)
IX. Тут, наконец Юпитер спохватился, что присутствие посторонней публики не допускается в курии ни при объявлении постановления, ни при дебатах.
— Отцы-сенаторы! — возгласил он, — это ли допрос, который я разрешил вам? Загалдели, как на базаре. Напоминаю вам устав курии и призываю вас к порядку. Что подумает о нас этот человек, каков бы он там ни был?
Удалили Клавдия из заседания. Первое слово предоставляется сенатору Янусу, почтенной особе, назначенной на очередное консульство, начиная с будущих июльских календ пополудни. Отче Янус — плут лукавейший: всегда смотрит αμαπροσδω ϰαι οπισσω, — будущее провидит, а прошлое в запасце держит. Как практик форума (там ведь и квартира его), он развел столько блестящего красноречия, что стенограф не успевал записывать. Вот почему и я оставляю речь его без отчета: неудобно же мне передавать своими словами его прекрасные фразы. Он подробно распространился о величии богов: нельзя раздавать честь обожествления направо и налево первому встречному.
— В старые годы, — говорил он, — сделаться богом было великой задачей; теперь вы довели до того, что почести этой грош цена. Итак, с оговоркой, что я отнюдь не имею в виду какой-либо определенной личности или частного случая, имею честь предложить законопроект, чтобы, начиная с нынешнего дня, не производился в боги никто из тех, кто αρουρηξ ϰαρπον εδουσιν: (кормится плодами пашен), ни из тех кого кормит ξειδωροξ αρουρα (плодоносная пашня). А кто, в противность сему сенатусконсульту, сделается богом и закажет свое, в таком виде, живописное ли, скульптурное ли, изображение, — того сажать [в ад], к ларвам, с тем, чтобы на ближайших играх выпустить его в качестве гладиаторского ученика: пусть его хорошенько почешут палками!
Затем очередной голос получает сенатор отец Дис, сын Вики Поты и тоже назначенный консул, — из менял, алтынный прибыльщик. Этот за большими барышами не гнался, а пробавлялся помаленьку, приторговывая дипломниками на право гражданства. Подступил к старику Геркулес, с грацией поклонился и, [так как Диспитер был подслеповат и глух], вежливо коснулся кончика уха его. Тогда старина предлагает свою редакцию к порядку дня в таких выражениях:
— Поелику божественный Клавдий связан кровным родством с божественным Августом, а равно принимая во внимание, что он уже и сам возвел в богини бабку свою, божественную Августу; поелику сказанный Клавдий мудростью своей значительно превосходит всех остальных смертных, а, главное, в том соображении, что пора же республике дать в компанию Ромулу кого-нибудь, способного тоже ferventia rapa vorare (лопать печеную репу), — предлагаю: быть божественному Клавдию от сего дня богом, на том же праве и с теми же полномочиями, как другие, обоготворенные раньше его, а протокол о том включить в «Метаморфозы» Овидия.
