Подошла очередь и Кайпе нести сто рублей на обоз. А где их взять, если она до сих пор и за землю не может расплатиться! И почему вообще с нее берут на обоз, когда у нее сын на войне?
Кайпа пошла с жалобой к Ази. Так, мол, и так, почему сдираете две шкуры с одного человека? Откуда ей знать, что Ази заодно с Саадом. А Саад не успокоился, убрав с дороги Хасана. Он знал, что второй сын Беки тоже подрос, вот и задумал убрать и его. И Ази тут как тут – на подмоге.
Оба они знали, что Кайпе, хоть лопни, не собрать нужных денег и придется отпустить сына возчиком.
Ответ Кайпе был давно готов.
– Обоз идет на войну с турецким падишахом, – сказал Ази строго. – А твой сын воюет против германского падишаха! Понимаешь ты это или нет?
– Чтоб они укрылись землей, и германский твой падишах, и Николай-падишах, и…
Она хотела сказать: «И ты вместе с ними», но сдержалась.
– Иди, иди отсюда со своими проклятьями! Смотри, как бы новой беды не нажить! Да приготовь деньги! Слышишь?
– Что? Откуда у меня деньги? – повернулась Каппа. – За все мое хозяйство никто не даст мне сто рублей! Что же мне теперь, милостыню просить? А?
Ази молчал.
– Нет, я тебя спрашиваю, где мне взять столько денег?!
– Из могилы моего отца! – заорал вдруг старшина. – Откуда я знаю, где тебе их взять?!
Кайпа с минуту еще постояла, посмотрела на жирную багровую шею повернувшегося к ней спиной старшины и вышла вон. Крупные слезы одна за другой катились по щекам. Она не утирала их. Шла как потерянная, ничего не видя перед собой.
Ходил к Ази и Исмаал просить за нее. Вернулся мрачнее тучи. Не успев войти в дом, сказал:
– Не давай им ни копейки! Говорят, заберут Хусена с обозом. Не верю я этому. Закон не позволит. Он еще мал. Хватит того, что один у тебя уже на войне! У него ведь тоже возраст не совсем вышел?
«Эх, – думает Кайпа, – если бы все делалось по закону. Тебе ли, Исмаал, надеяться на закон?»
У Хусена и правда возраст еще не тот, чтобы гнать и его на войну – он лишь тянется, как бузина.
Кайпа готова что угодно продать, только бы не пустить его. А Хусен вдруг стал рваться на войну. Мать онемела, впервые услышав от него об этом.
– Я уже взрослый, нани, ничего со мной не случится, – успокаивал он ее, – И обязательно вернусь! А от судьбы никуда не уйдешь.
– Что ты уговариваешь меня, как ребенка! Ничего не пожалею, в огонь тебя не брошу!..
– Вот ты всегда так! Все одна решаешь! А что можно сделать? Ну, продашь лошадь, дом, а дальше что? Пойдешь по миру?
– И ты туда же, совсем как Хасан?
– Мы же братья!
– Ну конечно, вы братья. А я кто? Только мать. Надо ли меня слушать?… Что же, больше ничего не скажу. Да оно по-моему и не вышло бы. Ста рублей за наше хозяйство не выручишь…
Эсет была ошеломлена, узнав, что Хусену придется уйти с обозом. Она вся как бы онемела. Впервые им предстояло расстаться. И Эсет вдруг поняла, как будет трудно не видеть Хусена. Не привыкшая скрывать от него свои чувства, она теперь не смогла ничего утаить. И всякий раз при встрече с ним чуть не плакала.
– Не ходи, Хусен! – умоляла она. – Насильно ведь не заберут? Тебе еще лет мало. Только взрослых забирают насильно.
– Ничего не поделаешь, Эсет. Раз нет денег, придется идти.
– Я достану вам денег! – сказала она однажды, придя к Хусену, да с такой уверенностью, будто ей стоило только руку протянуть.
Хусен не знал что сказать, пожал плечами и улыбнулся.
– Не веришь? Думаешь, не доберусь до денег дади?
Эсет говорила громко и смело. Хусен удивленно посмотрел на нее. Такой она еще никогда не была. И странно, теперь и он вел себя совсем по-другому. Ведь стоило бы ей прежде сказать такое, разговор на том бы и прекратился. Хусен крикнул бы, что он не нуждается в их деньгах, и они, чего доброго, поссорились бы. А сейчас Хусен смотрит в горящие глаза Эсет, видит ее взволнованное лицо, светло-каштановые пряди, выбившиеся из-под шелкового платка – и его охватывает не испытанное еще дотоле чувство, хочется сжать в ладонях эти нежные, как персик, щеки и притянуть к себе ее голову…
– Я знаю, где лежат деньги. Только бы достать ключи!..
– Не надо, Эсет! – смущенно, но благодарно шепчет Хусен. – Это же воровство! И все из-за меня!
– Нет, это не воровство! – упрямо настаивает Эсет. – Я должна спасти тебя. Я… я не могу без тебя!
Последние слова она почти выкрикнула. И оба в смущении потупились.
Вошла Кайпа, и они замолчали. Щеки Эсет пылали. Она вдруг впервые застыдилась, что ее застали наедине с Хусеном. Ведь мать давно твердила ей, что она уже в таком возрасте, когда неприлично оставаться один на один с юношей…
Кайпа сделала вид, что не заметила их смущения, и принялась разжигать печь.
Эсет, не попрощавшись, незаметно юркнула в дверь. Но вечером пришла еще раз.
Пришла и на следующий день.
Зная, что скоро им предстоит долгая разлука, она не могла не видеть Хусена. Едва Кабират уходила куда, Эсет бежала к соседям. А если мать, как назло, сидела дома, Эсет улучала минуту сбегать к плетню, и Хусен почти всегда ждал ее там.
Наступил день отъезда. Эсет, держась обеими руками за плетень, неотрывно смотрела на Хусена.
– Так и не удалось мне добраться до денег, – виновато сказала она.
Хусен улыбнулся.
– Ничего, Эсет! Не грусти.
Плетень разделял их, а глаза как бы сливали. Эсет прижалась щекой к плетню. Хусен ничего не видел перед собой, кроме синих-синих глаз.
– Хусен, а если потом отдать деньги, они отпустят тебя?
– Не знаю…
– Я доберусь, обязательно доберусь до них! И отдам твоей матери. А уж она…
– Не надо, Эсет, – покачал головой Хусен, не сводя с нее глаз. – Я и без денег вернусь. Вот увидишь!
– Когда?
Он улыбнулся.
– Скоро. А ты выучи новые песни, встретишь меня…
– Обязательно выучу. Самую лучшую песню тебе сыграю. Тебе первому!
– Вот и прекрасно! Ну, Эсет, мне пора!
– Уже?! Так скоро!
– Надо, Эсет. До свидания!
Эсет стояла растерянная. Она давно знала, что придет этот злосчастный миг, боялась его и в тайне души надеялась, что свершится чудо и Хусен вдруг останется. Но чуда не было. И вот он уходит. Что сказать ему? У нее нет других слов, кроме тех, что беззвучно шепчут губы: «Не уходи, постой еще!» Но глаза говорят куда больше. Говорят и такое, чего Хусен еще не умеет прочитать в их синей глубине.
Кайпе кажется, что время плетется, как старый бык. Не сосчитать, сколько раз за день она выходит за ворота – ждет сыновей. Можно подумать, получила известие об их возвращении. А длинные зимние ночи Кайпа проводит почти без сна. Перебирая четки Беки, все просит всевышнего, чтобы вернул ее мальчиков домой.
Много прошло таких дней и^ночей. Потом ночи стали короткими и снова длинными, а Кайпа все ждала.
За это долгое время ни один, ни другой не прислали весточки. И бедная мать не знала, что же с ними и где они. Живы ли.
И тут случилось невероятное. Однажды ранним утром в дом Кайпы вдруг ворвались казаки.
– Где твой сын? – был их первый вопрос.
– Вот мой сын, – показала удивленная Кайпа на сидящего в постели испуганного Султана.
– Ты что, шутить вздумала? – крикнул один из казаков.
Бывший с ними сельский писарь попробовал объяснить Кайпе:
– Эти люди из моздокской полиции…
– Зачем они пришли? – гневно спросила Кайпа. – Я сижу в этих четырех стенах, придавленная горем! Что им от меня еще надо?
– Не кричи, женщина. Будь спокойней. Они только хотят узнать, где твой сын. Не этот, другой…
– Другой? Ты разве не знаешь, что оба других моих сына на войне?
– Знать-то знаю. Да… понимаешь, говорят, один сбежал.
– Что?! Сбежал?! – выговорила она с трудом. – Где же он тогда, если сбежал?
– Об этом тебя и спрашивают.
Казаки уже перевернули весь дом. Потрясенная Кайпа даже не замечала, что они делают…
Полицейские, убедившись, что в доме нет того, кого они ищут, и поняв, что мать ничего не знает о сыне, скоро ушли. И хотя Кайпе не сказали, кого из сыновей ищут, она ни на минуту не усомнилась, что это, конечно, Хасан сбежал. «Да, но где он? – мучилась в догадках мать. – И почему сбежал? Не иначе как с ним беда!..»
Давно уже прошло время вечернего намаза. Кайпа сидела в задумчивости и мысленно просила бога, пророка и устаза[55] пощадить ее сына. В дверь вдруг тихо постучали. Кайпа встрепенулась.
– Кто там?
Напуганная утренним нашествием казаков, Кайпа боялась открывать.
– Это я, нани, – услыхала она хриплый шепот и рванулась к двери.
– Ва дяла! – вскрикнула Кайпа. – Да это же мой мальчик, а я спрашиваю, кто там! Ну, иди-ка на свет! Дай я посмотрю на тебя! – От радости она говорила без умолку. Увидев даже при слабом свете, какие у него впалые щеки и как заострился нос, опять бросилась обнимать его. – Вот ты какой стал! Нет! Больше я никуда не пущу тебя!
– Шш, тише, пани…
– Почему тише? В чем дело, ты тоже сбежал? Вы что, сговорились?
