Да, март-зимобор еще совсем недавно был и крепок, и отстойчив. На Гераську-грачевника еще и проруби дымились, и сорока не кричала, и ростепель робела... Замочили люди добрые на Конона-огородника конопляное семечко, вышли с граблями да лопатами гряды перевернуть, а снег-то, батюшка, - вот он еще лежит, шершавый, ноздрявый, покрывает землицу... Но зато уж на сорока мучеников белоносый грач зиму до земли расклевал. Лежит землица под осиянным небом - размерзается: растелешилась, матушка, на пригорках, распарилась, подставила грудь под солнечный дождь.
На сорока мучеников по всему Симбирску второй раз весну зазывают. (Первый раз на сретенье перед масляной звали, да не пришла весна тогда, заупрямилась.) День уже с ночью сравнялся, с Волги мокрый ветер задувает, на быстрине полыньи расступились, вода сквозь лед просочилась, наружу вышла... По Большой Саратовской бежит радостный мальчуган с выпеченным из теста жаворонком на шесте: жаворонки, прилетайте к нам, зима надоела, весь хлеб подъела!.. Воткнул шест в последний сугроб: сидит жаворонок на шесте, вместо глаза у него конопляное семечко, зорко поглядывает по сторонам - может, где и настоящая птаха объявится. Тогда раскрошится сдобный жаворонок, рассыплется с шеста, чтобы живым пичугам было что поклевать, чем поддержать убывшие в перелетах силенки, пока нет на кустах и деревьях птичьего лакомства - разных букашек.
Если не слышно на сорока мучеников в Подгорье жаворонковой песни, то уж скворец-то в город наверняка припожаловал (лишь бы зяблик в такую рань не объявился - принесет на хвосте стужу да заворот к зиме). У Ульяновых на Московской улице и во дворе, и в саду десятка полтора скворечен, не меньше. Все скворчиные дома аккуратно выструганы, высветлены, нигде ни сучка, ни щелки. Прилетел скворец, покружился над деревьями, облюбовал себе терем по вкусу, присел на секунду на ступеньку перед круглым входом - юрк внутрь! - и тут же обратно, и пошел, пошел рассказывать, сидя на скворечне, что видел по дороге из теплых стран, какие песни слыхивал. Благодарит скворец хозяев сада за то, что дом хороший ему приготовили (скворец - птица вежливая, воспитанная), а хозяева слушают новосела внимательно - может быть, и в далеком каменном городе Петербурге новый постоялец был, может быть, оттуда какие-нибудь вести принес?
Но скворец - хоть и вежливая, но все-таки чрезвычайно легкомысленная птица. Перещелкивает, пересмешничает что-то с чужих голосов, веселится, задирается с соседями... Нет, в Петербурге он, конечно, не был, ничего рассказать об этом городе не может, ничего о происходящих там событиях не знает.
Эх, если знать бы!..
- Мама, мамочка, мамочка!..
- Саша, Сашенька, мальчик мой!..
- Прости, мамочка, прости...
- Мальчик мой бедный, ну что ты, что ты...
- Мне так больно было за тебя...
- Не надо, сынок, не надо...
- Тебе тяжело было слушать меня, я понимаю...
- Не надо, Сашенька, не надо...
- Я не мог по-другому... Нужно было сказать о наших взглядах, дать бой прокурору.
- Он учился у папы,..
- Я знаю...
- Я хотела встретиться с ним до суда...
- Ни в коем случае, мамочка...
- Теперь уже поздно...
- Он негодяй, карьерист, он причинил бы тебе только лишнюю боль.
- Я была у Таганцева, Саша...
- Кто это?
- Профессор университета, криминалист... Он был знаком с папой в Пензе.
- А для чего, мамочка?
- Он написал мне записку к Фуксу...
- Фуксу?..
- От Фукса зависело разрешение на свидание...
- Зачем ты ходишь к ним, мамочка?
- Николай Степанович Таганцев - очень порядочный человек. Он обещал помочь.
- В чем же?
- Он обещал отдельно устроить твое прошение.
- Мое прошение? О чем?
- О помиловании, Сашенька.
- Но я не подавал прошения.
- Надо это сделать, Сашенька.
- Мама, это невозможно.
- Невозможно? Почему?
- Я не имею права подавать прошение.
- Почему, Сашенька, почему?
- Это противоречило бы моему выступлению на суде.
- Но ведь речь идет о твоей жизни, Саша!
- Я не могу.
- Сашенька, милый, я прошу тебя...
- Нет, нет, это невозможно!
- Сашенька, мальчик мой!
- Мама, не надо, не надо...
- Я умоляю тебя, Саша...
- Мама, не плачь. Я не подам прошения.
- Да почему же, Сашенька, почему? Все уже подали...
- И Осипанов?
- Осипанов - нет.
- А остальные все?
- Почти все.
- Кто же еще не подал?
- Кажется, Генералов...
- А еще?
- Андреюшкин...
- Молодцы!
- Саша, объясни мне, почему ты не хочешь?
- Мамочка, да ведь на суде я говорил, что террор - историческая закономерность.
- Ну и что же?
- А если я прошу о помиловании, значит, я отказываюсь от своих слов.
- Какая же здесь связь, Саша?
- Мы вызвали царя на дуэль. Наш выстрел не удался. Теперь очередь за царем.
- Сашенька, ну зачем ты так говоришь?
- Я сказал в своем последнем слове: убийство царя - общественная необходимость, диктуемая противоречиями развития русской жизни. Выходит, приговор подействовал на меня так сильно, так напугал меня, что я меняю свое мировоззрение?
- Саша, я прошу тебя...
- Я не могу изменить свои взгляды за несколько дней.
- Да ведь речь идет не о взглядах, а о приговоре.
- Нет, мама. Я говорил на суде от имени всей нашей группы. Поэтому именно моя просьба о помиловании будет самой неискренней. Я не хочу просить царя ни о чем.
- Но ты же будешь просить не о том, чтобы тебя простили совсем...
- Любая просьба к врагу - унижение.
- ...а только о том, чтобы тебе заменили... смертную казнь.
- А чем ее могут заменить? Шлиссельбургом? Пожизненным заключением?
- Это было бы счастье.
- Но ведь это ужасно, мамочка. Гнить заживо, разлагаться духовно. Ведь там и книги-то дают только церковные. До полного идиотизма дойдешь... Неужели ты хотела бы этого для меня, мама?
- Потом можно было бы просить о каторге, о Сибири...
- Цари своих личных врагов в Сибирь не отпускают.
- Я бы использовала все связи.
- Цари любят держать их рядом с собой - в Петропавловке, например... Чтобы встать утром в Зимнем дворце, выглянуть в окно и убедиться - все в порядке.
- Сашенька, сынок, ты еще молод, твои убеждения могут измениться...
- Нет, мамочка, нет. Я уже примирился со своей участью. Примирись и ты.
- Ничто в жизни не вечно, Саша. Меняются времена, нравы, обстоятельства, бывают амнистии...
- Мама, ты всегда учила меня быть честным, поступать сообразно со своей совестью. Зачем же сейчас...
- Прости, Саша. Но я мать... Я не вынесу этой муки...
- Мамочка, у тебя есть младшие: Володя, Оля, Митя, Маняша. Скоро выпустят Аню...
- Нет, Сашенька, нет! Я не переживу твоей смерти... Нет, нет, нет!
- Мамочка, не плачь, не надо...
- Пожалей меня, Саша. Посмотри, за этот месяц я стала совсем белая...
- Мамочка, мама, не надо...
- А что будет дальше, когда...
- Мамочка, не плачь...
- Я умоляю тебя, Саша... Именем папы прошу...
- Нет, мама, я не могу... Не могу... Не могу.
- Сашенька, Сашенька, Саша...
- Не плачь, мамочка...
- У тебя тоже слезы... Возьми мой платок... Дай я сама вытру...
- Мама, прости меня, прости...
- Саша, вы делаете огромную, непоправимую ошибку.
- Ошибку? Разве в моем положении можно еще делать ошибки?
- Конечно, можно.
- Нет, приговоренный к смерти не может делать ошибок - он прав во всем.
- Зачем же заранее делать из себя покойника?
- Матвей Леонтьевич...
- Извините... Но вспомните свою мать! На что она стала похожа!
- Это моя мать.
- Да, это ваша мать... Но я-то, я, муж вашей всего лишь двоюродной сестры, - почему я должен беспокоиться о здоровье вашей матери больше, чем ее собственный сын?!
- Матвей Леонтьевич, я не уполномочивал вас на это.
- Уполномочивал!.. Да вы посмотрите на свою мать. Ведь никаких же сил у нее больше не осталось! Ведь за рассудок ее страшно!
- Матвей Леонтьевич...
- Год назад похоронила мужа, осталась с шестерыми на руках...
- Матвей Леонтьевич...
- Вся надежда на старших, оканчивающих курс...
- Вы пришли упрекать меня?
- ...и вот новость: оба старшие арестованы!
- Я не желаю больше разговаривать на эту тему. Слышите, не желаю!
- Сына этой несчастной матери приговаривают к смерти...
- Не вынуждайте меня к резким словам.
- Он может спастись - и не хочет!
- Матвей Леонтьевич...
- Да, да, да! Я Матвей Леонтьевич уже много лет! Но с таким, извините, глупым упрямством, как ваше, сталкиваюсь впервые!
- Вы не хотите понять, что убеждения...
- Ну где уж мне, дураку! Я всего лишь литератор, каких-то полтора десятка лет печатающийся в столичных журналах...
- Я не это имел в виду.
- Разве могу я понять всю глубину мыслей современного студента четвертого курса?
