- А я не верю в успех вообще ни одного прошения. Даже самого верноподданного.
- И потом пойми меня правильно, Саша... Я вовсе не хочу заставлять тебя совершать что-то низкое, подлое. Ты ведешь себя мужественно, стойко, как герой, - я завидую твоему самообладанию. Но ведь есть мать и младшие... Я же не для себя - для них стараюсь.
- Ни мать, ни Аня, ни младшие никогда не потребовали бы у меня купить жизнь ценой измены своим идеалам. Наоборот! Пусть моя верность идеалам будет им необходимым подспорьем, если жизнь все-таки обречет их на испытания из-за родства со мной.
- Извини меня, Саша, за неприятные минуты, которые я тебе доставил сегодня...
- И вы тоже... простите за резкость.
- Ну, прощай!
- Прощайте, Матвей Леонтьевич.
- Нет, ты все-таки молодец! Такой твердости я от тебя, признаться, не ожидал.
- Не надо сейчас об этом.
- Ну, прощай!
- Прощайте.
- Может, и не увидимся больше...
- Может быть.
- Прощай...
- Ну зачем же плакать, Матвей Леонтьевич? Это же закон природы, борьба...
- Ты молодец, Саша, молодец... Ты герой...
- Не забывайте наших, Матвей Леонтьевич. Маме помогите, пожалуйста! И младшим тоже... Володе в этом году в университет.
- Я помогу ему... Я расскажу о тебе... И Мите тоже.
- Спасибо.
- Поцелуемся?
…………………………..
- Прощай, Саша.
- Прощайте.
Начальник Петербургского охранного отделения подполковник Секеринский выстроил в одну шеренгу в малом приемном зале Гатчинского дворца всех участников задержания террористов на Невском проспекте первого марта.
Царь пожелал лично видеть своих спасителей.
В ожидании высочайшего выхода агенты и полицейские молча переминались с ноги на ногу, бросали друг на друга боязливые взгляды.
Подполковник Секеринский (хотя никаких оснований для опасений вроде бы и не было - наоборот, ожидались награды и поощрения) все-таки с тревогой поглядывал на своих подчиненных. Кроме двух верзил - полицейских надзирателей Тимофеева и Борисова, - всех остальных подполковник знал очень хорошо, встречаясь в охранном отделении на Пантелеймоновской если не по нескольку раз на день, то один-то уж раз в день обязательно. Почти все они в конце каждой недели бывали на личном докладе у Секеринского, но, естественно, заходили в кабинет поодиночке, и всех вместе подполковник сегодня видел, пожалуй, впервые.
Впечатление, что и говорить, было не из радужных. Лица филеров были отмечены какой-то незримой, но общей печатью неполноценности и порочности: затемненные, неясные страсти угадывались в неискренних, лживых глазах, в постоянно и напряженно втянутых в плечи головах. Было что-то неприятное, отталкивающее в этих собранных в одну группу людях, чьей профессией были самые низменные, самые подлые стороны человеческого обихода - выслеживание, подслушивание, доносы. «Да, ремесло накладывает отпечаток, - подумал Секеринский, оглядывая шпиков. - Порознь их еще можно терпеть, но всех вместе... Весьма мерзкие рожи. Могут произвести неприятное впечатление на царя».
В зал вошел генерал-лейтенант Оржевский - личный адъютант Александра III.
- Смирно! - скомандовал Секеринский.
Оржевский предупреждающе поднял руку:
- Тише, подполковник, тише. Никаких рапортов, никакой казармы.
Он подошел к шеренге, втянул ноздрями запах одеколона, густо шедший от полицейских и агентов, поморщился.
- Сейчас мы прорепетируем выход царской семьи. Я буду изображать царя.
Адъютант отошел к входным дверям, круто повернулся на каблуках, медленно двинулся вперед по ковровой дорожке.
Секеринский грозно посмотрел на агентов - те выпятились, вытаращили глаза - и быстро пошел навстречу генерал-лейтенанту. Не доходя друг до друга несколько шагов, оба остановились.
- Ваше Императорское Величество... - начал было подполковник.
Кто-то хмыкнул у него за спиной.
Секеринский обернулся. Полицейский надзиратель Борисов, топорща усы и закрываясь рукой, пытался согнать с лица ухмылку.
- В чем дело? - нахмурился подполковник. - Почему смеешься?
- Больно уж непривычно, ваше благородие, - забасил Борисов, - вроде бы их высокоблагородие не Их Императорское Величество, а вы их величаете как Их Императорское Величество...
Генерал-лейтенант Оржевский улыбался. Подобного ему не приходилось наблюдать в Гатчинском дворце.
- Господин подполковник, - согнав с лица улыбку, сказал наконец царский адъютант, - давайте условимся так: при выходе царя вы становитесь на правый фланг и просто держите равнение, ясно?
- Так точно, господин генерал-лейтенант, ясно.
- Никаких репетиций проводить больше не будем - для ваших людей это непосильное занятие.
Секеринский молча проглотил оскорбление - приходилось терпеть, если уж привел во дворец таких болванов, как этот Борисов.
Оржевский вышел. Подполковник выразительно посмотрел на Борисова и занял место на правом фланге шеренги.
А в это время в противоположном конце дворца в западном крыле, в большом кабинете Александра III, царь вел педагогическую беседу со старшими сыновьями. Великий князь Гога, слегка развалившись, сидел на диване, цесаревич Ника стоял около окна, сам же Александр Александрович, заложив руки за спину, мерил шагами по диагонали кабинет.
- Министр юстиции поверг на наше воззрение ходатайство Особого Присутствия, - медленно и спокойно говорил Александр Александрович, - в отношении смягчения участи некоторых осужденных. Как вы считаете, дети, следует смягчать наказание преступникам или нет?
- Они же хотели всех нас убить! - запальчиво крикнул Гога. - Зачем же прощать?
Император вопросительно оборотился к старшему сыну. Цесаревич молчал.
- А как ты считаешь, Ника? - спросил царь.
- Я думаю, что нужно простить женщин, - ответил цесаревич.
- Совсем простить? - округлил глаза Гога. - Выпустить из тюрьмы?
- Нет, не совсем. Заменить смертную казнь каторгой.
- Правильно, - удовлетворенно кивнул головой Александр Александрович, - женщин вешать не следует.
И он взглянул на висевший над письменным столом портрет отца - Александра II. Шесть лет назад одна из убийц отца, Софья Перовская, была все-таки повешена, несмотря на то, что многие при дворе не советовали ему, только что вступившему на престол императору Александру III, делать этого. Либеральная пресса Европы подняла тогда страшный вой, что вот-де, мол, новый русский царь ознаменовал начало своего правления кровью женщины... Ну что ж, хотя теперь и не начало его правления, не следует все-таки лишний раз обострять отношения с общественным мнением Европы. Поводов для таких обострений и помимо этого дела будет еще немало.
Император прошел за письменный стол, заложил руку за обшлаг любимого Преображенского мундира, торжественно выпрямился.
- Суд должен наказывать, государь - прощать, - назидательно сказал царь и поднял вверх указательный палец. - Никогда нельзя пренебрегать возможностью показать стране и народу нашу монаршыо снисходительность и доброту.
- Ты хочешь всех помиловать? - спросил Гога. Александр Александрович перевел взгляд на старшего сына.
- Всех помиловать нельзя, - хмуро сказал цесаревич, - некоторые осужденные даже не подали прошений о помиловании.
Император улыбнулся. Вопреки его личным симпатиям ко второму сыну, Николай все-таки был умнее и рассудительнее. И дело было даже не в возрасте. Ника был наследник престола. Это накладывало ответственность, дисциплинировало. От него, от Александра III, старший сын должен был получить власть над огромной страной, унаследовать способность распоряжаться и управлять этой страной и ее народом, научиться продолжать и развивать те взгляды и принципы, которые возникли в жизни еще до его, цесаревича, воцарения. В этом заключается идея наследственной монархии. В этом и состоит смысл династического перехода власти из рук в руки внутри одной семьи. Ника усвоил это уже, кажется, твердо и навсегда.
И надо учить этому сыновей при каждом удобном случае, используя любую возможность. Надо именно ему, отцу, императору, настраивать сыновей на подобный образ мыслей, не ограничиваясь только тем, что говорят им по этому поводу воспитатели и педагоги. Личный пример - самая сильная мера воздействия. Особенно тогда, когда этот пример идет по кровной, семейной линии. Пусть Гога учится у старшего брата. Ведь если русский престол достанется Нике, то Гога, по достижении совершеннолетия, безусловно будет введен в один из царствующих домов Европы. И совсем не исключено такое стечение обстоятельств, когда и Гоге со временем придется занять один из европейских тронов и управлять целой страной, принимать самостоятельные решения, брать на себя ответственность за жизнь и смерть своих подданных.
