— Отдай, — сказала Туйя и потянула из-под Мара свою рубаху. Сердится, — злорадно подумал рус. Он по-хозяйски погладил девушку по плечу.
— Быть тебе, княжна, теперь женой русского воеводы.
Быстрая улыбка на ее лице сменилась озабоченностью.
— Отец никогда не позволит. Разве ты возьмешь меня с собой? Я сбегу, мне здесь терять нечего!
— Да не надо никуда бежать, дурочка, — усмехнулся Мар. — Я говорил сегодня с твоим отцом. Новгороду нужна наша помощь, и князь попросил меня остаться. Я даже поломаться не успел. Волх тут же предложил мне тебя… Стой! Ты…Ты что? Какая муха тебя укусила?
Туйя вскочила с перекошенным от ярости лицом. Она пыталась заколоть застежку на плаще, поранила палец, застежка полетела Мару в лицо. Не отвечая на его растерянные, а потом раздраженные вопросы, Туйя кое-как закуталась в плащ и бросилась к выходу. Даже ее роста хватило, чтобы, забыв о притолоке, влететь в нее лбом. Искры посыпались у девушки из глаз, удесятеряя ее гнев.
Туйя бежала домой, не заботясь, что ее могут увидеть и узнать. Этот сумасшедший бег с задранным выше колена подолом спасал ей рассудок. Потому что в голове до умопомрачения не укладывалось, как они — отец и Мар — могли так с ней поступить.
Но чем ближе становился княжеский терем, тем вина Мара казалась ей легче, а вина отца — тяжелее. Ведь это отец заставил ее бояться, что она потеряет руса навсегда. А если бы она так не думала, она бы никогда, никогда… Туйя зажмуривалась, кусала губы, мотала головой, смахивала слезы и — бежала, бежала по улицам.
Туйя ворвалась в терем, рассчитывая высказать отцу все. Но ей не повезло: Волх опять заперся с советом.
— К князю пришел его сакс, — шепотом сообщила Паруша. — На нем лица не было, и князь тоже в лице переменился. Вот, два часа уже сидят. Чует мое сердце, какая-то беда у нас стряслась.
Туйя про беду пропустила мимо ушей. Какая беда сравнится с ее злополучной судьбой? Но фурией проносясь мимо дверей библиотеки, она словно споткнулась, услышав охрипший, неожиданно низкий голос отца.
— Я не понял, вы что мне предлагаете? — прорычал Волх. — Сдать город? Не будет этого!
У батюшки неприятности? — оживилась Туйя. Она подкралась к самой двери и прислушалась.
А над советом повисла тяжелая тишина. Все молчали, опустив головы, потому что боялись встретиться с бешеным взглядом Волха. А он, тяжело дыша, испепелял глазами всех поочередно.
— Нет, я все-таки не пойму, как это могло случиться, — в пятый раз повторил Клянча.
— Как, как, — взорвался Булыня. — Какая теперь, к лешему, разница…
— И все-таки. Шутка ли — все закрома в плесени.
— Я уже говорил, — безжизненным голосом произнес Бельд. — Зима была сырая. Так и раньше случалось. Весной приходилось еду втридорога покупать у торговцев. Но в этот раз — мягко говоря, некстати. Разбойники отрежут нас от торговых путей.
— Честное слово, как будто нарочно кто-то все запасы сгноил, — процедил сквозь зубы Клянча.
— Колдовство это, — мрачно заявил Булыня. Волх совсем побледнел, и лицо у него задергалось.
— Нет, князь, ты погоди ругаться, — быстро сказал Булыня. — И на разведчиков ты зря наорал. Надо было подробнее расспросить их про этого, в черной шкуре.
— Значит, так, — процедил сквозь зубы Волх. — Если от кого еще услышу про колдовство — убью и не посмотрю, что побратимы. Этот вопрос исчерпан. А теперь скажите, что нам делать. Сможет ли Новгород выдержать осаду?
Советчики мрачно потупились. Над столом повисло тяжкое молчание. Каждый перебирал в уме варианты спасения города — и отвергал их один за другим.
Да, лучше всего было бы дать бой разбойникам, не подпустив их близко к городу.
Нет, собрать и снарядить ополчение просто не хватит времени.
Нет, бросать в бой дружину нельзя — город останется без боевого центра.
Да, человек сто дружинников все-таки можно было бы отрядить навстречу Росомахе. Но где это видано, чтобы сто человек остановили целую армию?
Последняя мысль моментально выдернула Волха из тоскливого раздражения. У него так засияли глаза, что побратимы удивленно и с надеждой переглянулись. Сто человек — не видано. А триста — очень даже видано! И в книгах описано! И запомнилось людям на века!
— Бельд, что там с русскими кораблями? — спросил Волх, слегка дрожа голосом.
— Э… — смутился сакс. — Я помню, что ты велел их сжечь, но с этими новостями… Забыл!
— Вот и хорошо. Эта рухлядь сослужит нам последнюю службу. Клянча! Отправь кого-нибудь к русам. Пусть Мар соберет сто человек, и хорошо, если они умеют управляться с кораблями. Предстоит небольшое плаванье.
— Какое, к лешему, плаванье? — насторожился воевода.
— Опасное, — с удовольствием пояснил князь. — Самоубийственное. Плаванье, из которого не возвращаются. Но оно спасет город от осады.
И Волх вкратце обрисовал план, который подарило ему внезапное вдохновение.
— Чистое самоубийство! — прищелкнул языком Клянча. — Но боюсь, что тебе придется послать словен. Мар не позволит отправлять своих людей на верную смерть.
— Его никто не спросит, — усмехнулся Волх. — Мар рассчитывает на щедрую награду и выполнит любой мой приказ. Кроме того, — добавил он надменно, — я не посылаю людей на смерть, а отправляюсь с ними.
— Что?! — на разные голоса ахнули дружинники. А Бельд заявил, решительно помотав рыжей головой:
— Не имеешь права. Ты — князь, ты не можешь оставить город.
— Я же не в леса прятаться бегу, — огрызнулся Волх. — А город без меня прекрасно обойдется. Он обходится без меня каждый день, пока в нем распоряжаешься ты, Бельд. Вот ты и…
— Даже не думай! — прервал его сакс. — Я иду с тобой.
— И я тоже! — оживленно заявил Клянча.
— И я! — подтвердили остальные.
Волх искоса оглядел побратимов. Их преданность грела сердце — и одновременно раздражала. Сегодня она была некстати. Он ни с кем не хотел делить свои Фермопилы.
— С русами я пойду один, — твердо сказал Волх. — Вы все нужны здесь на своих местах, особенно… — он недовольно замялся, — особенно, если я не смогу остановить Росомаху и осада все-таки начнется. А теперь…
— Я иду с тобой, — буркнул сакс. Волх бросил на побратима бешеный взгляд — и напоролся на каменное, непробиваемое упрямство. Несколько мгновений длился этот поединок, затем Волх отвел глаза.
— Хорошо, — сухо сказал он. — Ты отправишься со мной. Но при одном условии. Если нам повезет вернуться, ты сядешь на русский корабль и поплывешь на родину.
Бельд побледнел. Потом подумал — видимо, взвесил немногочисленные шансы выжить в опасном предприятии, — и легкомысленно кивнул.
— Договорились.
Волх сердито отвернулся от него, отдавая распоряжения:
— Вместо меня остается Мичура. Он самый старший и самый умный. При свидетелях оставляю ему город на время моего отсутствия. А если я не вернусь — пусть правит Новгородом, пока Боян не вырастет. Я обещал Мару в жены сою дочь, но город не должен достаться русам. Ты, Клянча, должен поклясться, что сохранишь княжеский престол для моего сына. Это мое завещание вам как братьям. Берегите Бояна, как зеницу ока. Дороже него у меня ничего нет. А теперь клянитесь!
— Погоди, Волх Словенич, может, есть другой выход, — пробормотал Клянча.
— К лешему другой выход! — рявкнул Волх. Сейчас ему даже помыслить было страшно, что кто-то встанет ему поперек дороги, ведущей к славе. — Клянитесь, леший вас побери!
Деваться побратимам было некуда. Они были ошеломлены и подавлены. Но Волх не был одним из них, он был их князем, он был сыном бога и он имел право и привилегию погибнуть первым, защищая свой город. И многолетняя дружба этого не могла изменить. Нехотя, сердито побратимы по очереди пробубнили слова клятвы. Никому не верилось, что сейчас они прощаются с Волхом навсегда.
Туйя отвернулась к стене и закрыла глаза. Только что у нее внутри все клокотало, а теперь — словно подернулось льдом. Она была спокойна, как мертвец. Она слышала достаточно, чтобы отомстить за себя.
Тем временем Волх распустил совет и отправился в свои покои. Там он долго маялся перед распахнутым сундуком с одеждой. Он перебирал самые лучшие свои рубахи: которая из них достойна быть на плечах героя? Остановился на аксамитовой золотисто-красной — она отдаленно напоминала алый плащ Леонида. Золотых доспехов у Волха не было, но он застегнул на шее золотую гривну, потом подумал и достал сирийские браслеты со змеиными головами.
Так стоял он, одетый как на праздник, — но почему-то не находил радости в душе.
Странно. Казалось, ему улыбнулась удача. Еще недавно он кривился при мысли о близкой старости. Сколько отпущено ему десятков лет дряхления и скуки? Но теперь все сложится иначе. Царь, погибший в расцвете славы, запомнится потомкам лучше десятка царей, мирно почивших в расцвете мудрости.
