— Ради бога, госпожа Нано, я готов, но не знаю, чем делиться.
— Сейчас я объясню… Вы говорили о том, что мы имели и что потеряли. А как потеряли, почему… Кем мы стали, кто мы теперь… Это нужно мне для моего тоста, без этого он будет бессвязным и может показаться чепухой.
Каридзе был явно польщен просьбой Нано.
— Я буду рад, — улыбаясь, ответил он. — Но общество наше должно набраться терпения, хотя я постараюсь быть лаконичным. Ведь я думал над этим не один год и знаю то, что мне предстоит сказать, как «Отче наш».
— Начинай, Сандро, — подхватил Каричашвили. — Наговоримся, во всяком случае. Кто знает, какие превратности несет нам завтрашний день…
Сандро Каридзе не заставил себя долго просить и начал без промедления:
— К сожалению, не все вечно на нашей грешной земле, — сказал он, не торопясь. — Появились славянские феодальные государства и ослабили опасность северных нашествий для южных империй. И грузинское государство потеряло свое значение — быть форпостом в сдерживании набегов степных народов. А разложившуюся византийскую империю прикончили, как все вы знаете, крестоносцы и турки. Католическое же христианство до того источилось червем, что нашло необходимым учредить инквизицию. А когда колеблется цитадель, то судьба бастионов висит на волоске. Разладились наши связи с единоверным миром, и идеологическая функция Грузии постепенно начала отмирать. Прошло еще немного времени, и в результате развития мореплавания великие торговые пути перекочевали на моря и океаны. Тем самым мы лишились и экономической своей функции. Короче говоря, в один прекрасный день стало ясно, что мы лишились международной функции. Наше могучее государство, недавно еще вершившее добрые дела для человечества, превращалось в арену междоусобной возни мелких князей и приманку для всевозможных, удачливых или неудачливых, завоевателей. Чем были для истории Грузии пять ее веков до присоединения к России? Их смело можно назвать пятисотлетней войной за физическое сохранение нации и спасение ее культуры. И что примечательно — национальное, грузинское политическое мышление всегда отдавало себе отчет в том, что существование нашей страны целиком определяется ее исторической функцией. В крупном масштабе это впервые пытался воплотить в жизнь Вахтанг Горгасали. Когда Грузия перестала быть форпостом при нашествиях степных народов, Давид Строитель и его политическое окружение пытались сделать грузинское государство культурной и экономической силой Малой Азии и Ближнего Востока и многого достигли для этой цели. Когда дрогнули основы мировой христианской цивилизации и погребли величие Византийской империи, государство Тамар пыталось претендовать на гегемонию в православном мире и наведение порядков в мусульманском. И тут дела пошли бы успешно, если бы не нашествие монголов, принесшее нашей истории величайшие потрясения. И, как вам известно, не только нашей. Впоследствии, уже в новые века, Ираклий Второй хотел совершить операцию, географически обратную той, какую совершил в свое время Вахтанг Горгасали, — с опорой на севере, меч повернут на юг, но к этому времени мы были так обессилены, что сами нуждались в покровительстве. И нашли его в союзе с Россией. Грузины пришли к покровительству, — ровно звучащий до этого голос Каридзе чуть звенел. Помолчав, он продолжал — Я говорю об этом для того, чтобы не была предана забвению мудрость напряженных и неустанных поисков наших предков, чтобы их исторический подвиг был оценен по заслугам… Да, пятьсот лет! Тот, кто широко образован и достаточно объективен, может найти для сравнения только один пример — американских индейцев. Другие параллели мне не припоминаются. Конечно, физическое сохранение нации и ее культуры может быть смыслом жизни страны, ее назначением. Но назначением узконациональным, недостаточным для жизнедеятельности сильного государства. Грузинское государство, увы, перестало существовать. Наш народ потерял активное чувство собственной ответственности за радости и горести своей страны, а бесчисленные поражения и опустошения отняли у нашего гражданина уверенность в себе и чувство непобедимости. И наша нравственность сделала первые шаги к упадку. Узконациональный смысл жизни и незначительность международных функций не могли не дать своих опустошительных результатов. Жизнь сводилась теперь лишь к тому, чтобы продлить свое существование, что не могло не деформировать нравственные устои общества, не усилить эгоизма, не внести низменности и мелочности, чего не было в этических нормах сильного государства. И все-таки, несмотря на это, можно сказать, что честь и совесть грузинского народа до девятнадцатого века оставались незапятнанными. Хотя и во имя узконациональных интересов, но все же наш народ еще оставался сплоченным, способным к единству и самопожертвованию. Но пятьсот лет ожесточенного сопротивления, как я уже сказал, принесли ему физический разгром и духовное изнеможение. У нас не было другого выбора, кроме того, который мы сделали, обратившись под защиту единого государства.
Древнее наше стремление к культурным связям с Западом осуществилось в новой форме — мы стали частью крупнейшего государства Европы! Присоединение к России решило многие острые проблемы нашей жизни. Нас освободили от войны, от набегов горцев, от страха истребления, от тысячелетней династии Багратидов и даже от налогов… Эта передышка была нам необходима. Но она несла свою закономерность: грузин, привыкший за свою историю к ответственности перед человечеством и перед своей страной, остался без смысла жизни… От него теперь ничего не требовали, абсолютно ничего! И наш народ стал похож на пущенное в луга стадо, у которого есть только одно дело— щипать траву! Сто лет мы пасемся… Наша единственная цель — есть, пить и растить детей. Конечно, эта цель свела на нет основы старой традиционной нравственности… Но если и по сей день можно встретить людей, которые сберегли любовь к свободе и любовь к родине, то это потому только, что нравственность — самая стойкая духовная категория, свойственная человеку… Вот, госпожа Нано, как произошло то, что мы все потеряли. А что представляем мы сейчас, — я отвечу вам, но прошу меня простить за грубость моей правды. Мы — разрозненный, лишенный единства народ, занятый стяжательством, мы — бывшая нация! Добавить мне осталось только одно. Известно, что ни один поработитель не освобождал из ярма добровольно, из каких-то гуманных соображений. И мы не будем просить царя Николая Второго, чтобы он совершил этот небывалый акт… Я кончил, Элизбар!
— Как же так! — воскликнул Шалитури. — Выходит, пока на Кавказе не возникнет эта самая твоя миссия, для грузин государство — ни-ни!
— Ни-ни! — подтвердил Каридзе.
Шалитури расхохотался.
— Ты выдумал все это, мой Сандро, — сказал Гоги, — чтобы оправдать свое равнодушие к судьбам родины.
— Гоги, ты не прав, — вмешался я. — Человек плачет, чуть услышит грузинские напевы, а ты обвиняешь его в равнодушии.
Гоги не ответил, только махнул рукой.
— Знаешь, почему он плачет, — спросил меня Каричашвили.
— Ну, почему, объясни, — сказал Каридзе.
— А потому, Сандро, что тысячу лет назад ты был достойным человеком, а сегодня — ты червь.
— Святая правда, Элизбар! Я и не спорю, — серьезно сказал Каридзе. — А разве по этому поводу не стоит плакать?
— Если то, что вы сказали, святая правда, — вмешалась Нано, — тогда нам всем, вместе со всем народом, надо не только плакать, но и убираться в мир иной.
Нано взяла в руки чашу.
— Я Хочу досказать вам историю, — начала она, — которую не успела закончить в конторе Ираклия. Тогда я набрела на нее случайно, к слову пришлось, и вспомнила, как в Абхазии на нас с мужем напали разбойники… Ираклий и Арзнев Мускиа! — Она повернулась к нам. — Не сердитесь на меня, но то, что вы слышали, я расскажу в двух словах.
Она сначала повторила то, что мы знали. Но, странное дело, ее слушали затаив дыхание не только новые друзья, но и я, и Арзнев Мускиа. Нано обращалась чаще всего к Шалитури, видно, для того, чтобы окончательно вернуть это почти потерянное княжество нашему веселящемуся царству. И действительно, Шалитури начал понемногу оживать и даже развеселился. А Нано рассказывала свою историю совсем по-другому, стараясь сосредоточиться на курьезных сторонах, на нелепостях и несуразностях.
— Можете себе представить, что всю эту операцию, — сказала она, — удалось осуществить четырем разбойникам. Сарчимелиа со своим помощником ловил людей на дороге, заводил в лес, грабил и складывал вещи в мешки. Другой разбойник караулил нас, чтобы мы не подняли бунта. От холма, что был за нашей спиной, время от времени несся такой отчаянный свист, будто главные силы разбойников залегли именно там. А оказалось, что там под деревом сидел только один разбойник, следил за дорогой, сторожил награбленное добро и время от времени поднимал свист, чтобы нагнать на нас страху, что ему отлично удавалось.
