Отец печально кивнул, подлил Джеймсу вина. И еще какое-то время они обсуждали эти безнадежные дела, не переча друг другу ни словом. Зная, какое это мучение для отца, Абигейл могла только восхищаться его выдержкой.
Но и Джеймсу, подумалось ей, пришлось пойти на жертву. Он мог спокойно остаться в Англии и защищать колонистов без всякого риска для себя.
Британский флот появился 29 июня. Абигейл с отцом наблюдали из форта. Сто кораблей с девятью тысячами «красных мундиров» прошли через пролив Нэрроуз и встали на якорь у Стейтен-Айленда. Зрелище было впечатляющим. Британцы высадились, но не предприняли никаких срочных действий. Очевидно, они ждали подкрепления. Город затрепетал. Спустя два дня Джеймс мрачно признался:
– Милиция Стейтен-Айленда перешла на сторону британцев. И лоялисты с Лонг-Айленда плывут к ним целыми шлюпами.
Отец промолчал. Но вечером, когда они решили, что Абигейл ушла к себе, она различила его тихие слова:
– Джеймс, тебе еще не поздно тоже перебраться на Стейтен-Айленд. Я поручусь за тебя.
– Не могу, отец, – ответил Джеймс.
8 июля Джеймс вошел взволнованный:
– Филадельфийский конгресс согласовал Декларацию независимости!
– И все колонии не против?
– Почти все, кроме одной в последнюю минуту. Нью-Йорк воздержался, но документ ратифицируют.
На следующий день, к отцовскому отвращению, по Бродвею до Боулинг-Грин прокатилась орда, которая свалила бронзовую статую короля Георга, отломала голову и увезла в телеге корпус. «Переплавим на пули, палить по красномундирникам!» Тем же вечером Джеймс принес отцу печатную копию Декларации.
– Бо́льшую часть написал Джефферсон из Виргинии, но Бен Франклин внес поправки. Тебе придется признать, что сделано неплохо.
Отец скептически прочел:
– «Жизнь, свобода и право на счастье»… Свежая мысль в последнем пункте! Напоминает словоизвержения Тома Пейна.
– На самом деле это взято у философа Локка, – поправил Джеймс. – Только у него была «собственность» вместо «счастья».
– По мне, так лучше вложиться в собственность, – сказал отец.
Декларация декларацией, а положение у патриотов было аховое. Хотя на Юге они еще сдерживали красномундирников, в Канаде у них ничего не вышло. В Нью-Йорке же британцы, обосновавшиеся на Стейтен-Айленде, сделали наконец свой ход. Это произошло 12 июля. Абигейл с отцом и Джеймсом отправились на причал посмотреть.
Бухту пересекали два британских корабля. У патриотов в форте на Губернаторском острове, докуда рукой подать, была уже готова батарея; вторая, как обычно, располагалась в старом форте, а третья на причале Уайтхолл охраняла устье Гудзона. Едва к нему легко и непринужденно направились британские корабли, все батареи открыли огонь.
– Они же еще слишком далеко! – с досадой заметил Джеймс. – Что они делают, дурачье?
Корабли постепенно приблизились. Береговые батареи уже могли достать, но безбожно промахивались. Британские корабли, способные сровнять их с землей, даже не потрудились открыть ответный огонь. На одной батарее что-то с грохотом взорвалось.
– Похоже, они умудрились сами себя подорвать, – сухо обронил Мастер.
Джеймс ничего не сказал. Британские корабли между тем вошли в русло Гудзона и продолжили путь на север.
Уже глубоким вечером, когда на водах бухты заиграл закатный свет, Абигейл и Джеймс, снова пришедшие на пристань, заметили далекие мачты. Минуты шли, и вот они увидели корабли, которые один за другим появлялись со стороны океана, держа курс на Нэрроуз. Багровое солнце скрывалось за горизонтом, а они все смотрели, как движется к месту стоянки могучий флот.
– Боже милостивый, – пробормотал Джеймс, – да их, должно быть, штук полтораста!
И Абигейл разглядела в сумерках, как напряглось отважное лицо брата.
И все же британцы выжидали. Они бездействовали больше месяца. Адмирал Хау – это был его флот – выглядел таким же довольным, как его брат, и был не прочь потянуть время. Между тем Вашингтон, обосновавшийся в реквизированном особняке семейства Моррис с видом на реку Гарлем, укреплял оборону города, Нью-Джерси и Лонг-Айленда с хладнокровным и величавым достоинством, которое заслуживало восхищения.
Ко времени, когда он закончил, любому кораблю при попытке войти в Гудзон пришлось бы проследовать между двумя фортами с батареями – фортом Вашингтон на Гарлемских высотах и фортом Ли на противоположном берегу в Нью-Джерси; помимо них, существовала цепь небольших фортов, которые возвели за Ист-Ривер на Бруклинских высотах для защиты города от нападения с Лонг-Айленда.
В начале августа с Юга прибыла флотилия Клинтона и Корнуоллиса, доставившая еще восемь полков. Через несколько дней из Британии пришли еще двадцать два корабля с новыми полками. 12 августа изумленные ньюйоркцы обнаружили третий огромный флот – на сей раз в сотню кораблей, с наемниками из Гессена.
Превосходство на воде было полным – около тридцати двух тысяч отборных европейских войск против необученных добровольцев Вашингтона. Тысяча двести бортовых орудий против жалких береговых батарей, не сумевших поразить прямой наводкой два корабля, оказавшиеся у них перед носом. Будь на то воля адмирала Хау, его канониры могли стереть Нью-Йорк с лица земли. Что касалось патриотов, то Джеймс сообщил о болезнях, которые вспыхнули в лагере и вывели из строя часть войск.
Но Хау не стал разрушать город. Он попытался поговорить с Вашингтоном. Безрезультатно. Вашингтон отослал его первое письмо обратно, передав: «Извольте называть меня генералом». Затем заявил адмиралу: «Разговаривайте с конгрессом, а не со мной».
– Дурак он, что ли, папа, этот Вашингтон? Зачем он уперся? – спросила однажды Абигейл.
Многие жители Нью-Йорка думали так же. Повозки со скарбом ежедневно устремлялись на север, подальше от города. На иных улицах опустели все здания.
– Он блефует, – ответил Мастер. – Хау надеется нас запугать и принудить сдаться. Что творится в голове у Вашингтона, я не знаю. Если он искренне рассчитывает справиться с британцами, то да, он осел. Но я не уверен, что таков его замысел. Хау хочет ослабить сопротивление патриотов предложением мира. Вашингтону приходится сводить его старания на нет. Поэтому он должен заставить Хау атаковать и пролить кровь американцев.
– Это жестоко, папа.
– Это игра. Если патриоты ударятся в панику или не станет Вашингтона, то всему конец. Но если Вашингтон уцелеет, то дух патриотов укрепится. Что касается британцев, то этот огромный флот и тысячи солдат ежедневно обходятся властям в целое состояние. – Он улыбнулся. – Если бы британцы хотели разрушить Нью-Йорк, то так бы уже и сделали.
Остался вопрос, каким путем пойдут британские войска. Решатся ли они двинуться напрямик через бухту при мощной огневой поддержке корабельных орудий и высадиться на Манхэттене? Или изберут другой путь – через западную оконечность Лонг-Айленда в сторону Бруклина, откуда быстро перейдут через Ист-Ривер? Мнения разделились. Милиция патриотов разрывалась между городом и Бруклинскими высотами.
Абигейл видела, как те переправлялись в Бруклин. Зрелище показалось ей довольно убогим. Маршировали кое-как; у многих не было подобающей формы, так что пришлось вставить зеленые веточки в шляпы.
В третью неделю августа Вашингтон приказал всем гражданским покинуть город. Абигейл приступила к сборам, решив, что семейство поедет на ферму в графство Датчесс. Но Джон Мастер, как ни странно, заявил, что они остаются.
– Ты оставишь здесь маленького Уэстона? – спросила она.
– Я убежден, что здесь он будет в полной безопасности – не хуже, чем где-нибудь еще.
В тот же день солдаты затеяли рубить вишневое дерево, росшее перед домом. Большинство городских фруктовых садов уже пустили на дрова, но эта выходка показалась абсурдной. Отец только-только вышел, чтобы выразить протест; оставшаяся на пороге Абигейл недоуменно заметила подошедшего Джеймса. К ее вящему удивлению, с ним был очень рослый человек, державшийся чрезвычайно прямо, которого она мгновенно узнала.
Генерал Вашингтон.
Он производил сильное впечатление. Джеймс Мастер был ростом шесть футов, а генерал – почти на три дюйма выше. Он стоял как аршин проглотил, и Абигейл решила, что он очень силен. Джеймс же при виде отца указал на него генералу:
– Это мой отец, сэр. Джон Мастер. Отец, это генерал Вашингтон.
Генерал обратил свои серо-голубые глаза к Джону Мастеру и с серьезным видом поклонился. Он обладал спокойным достоинством, и при его росте, усиливавшем эффект, было легко понять, почему его избрали вождем. Абигейл ждала, что отец склонит голову в ответном приветствии.
Однако Джон Мастер решил в кои веки обойтись без приличных манер. Едва кивнув великому человеку, как требовал этикет, он указал на солдата с топором:
– Черт побери! Зачем понадобилось рубить это дерево?
