Никак я не сумела бы этого вообразить. В самых вольных полетах мысли я могла увидеть, как нечто подобное делает Эльга, а я лишь стою рядом, подаю ей чаши или соломенные жгуты…
Благо, мы всему учились вместе, и я знала, что как делать.
И все же первые месяцы замужества я тогда прожила как во сне.
Мне повезло, что боги послали мне Держану.
Это была хорошая женщина. Другая на ее месте, за много лет привыкнув быть хозяйкой в этом доме и ревнуя память сестры, постаралась бы испортить мне жизнь, навести остуду между мной и мужем, а то и вовсе сжить со свету. Она ведь годилась мне в матери и, конечно, как княжья дочь и вдова, ведала очень много.
Но мы жили дружно. Я охотно спрашивала у нее совета во всем, чего сама пока не знала, а она наставляла меня ласково, как родная мать.
А ведь я сделалась не просто женой, но и княгиней, то есть матерью целого племени!
И пятерых детей Дивислава от первой жены.
Из них старший, Зоряшка, был всего на год меня моложе – вздумай Дивислав взять меня за него, а не за себя, никто бы не удивился. Не я наставляла его, а он учил меня, из каких родов слагается племя зоричей и чем они славны. Он был толковый отрок. Мы с Держаной порой мечтали, как через год-другой подберем ему невесту…
Видела бы меня Эльга!
Вот бы она удивилась, глядя, как я сижу в обчине на почетном месте во главе стола, в красном уборе молодухи, в шелку и серебре, а седые старики именуют меня «матушкой»!
И, как ни удивительно, у меня все получалось. Когда они смотрели на меня, я чувствовала, что через этих людей, своих старейшин, земля зоричей чествует во мне свою ниву, в эти дни украшенную сотнями Велесовых снопов.
И когда ночами после этих пиров мой муж трудился надо мной, я ощущала себя этой землей, в которую Перун небесный вливает силу взамен растраченной на урожай…
Я не родилась княгиней, но сумела ею стать.
Это произошло, когда мой муж бросил в мою ниву свое семя и в моих жилах потекла его княжеская кровь.
На дожиночных пирах меня огорчало только одно. Я так надеялась, что в новолуние на моей сорочке не появится пятен и к Яриле Молодому следующей весны я смогу принести мужу моего собственного ребенка.
Всякая молодуха, пуще смерти боясь славы неплодной, надеется, что понесет прямо сразу и ей не придется ходить в красных мохрах[14] годами, вызывая косые, жалостливые и презрительные взгляды.
Я, как могла, скрывала свое огорчение. Меня тревожило: а вдруг я так никогда и не понесу, потому что боги накажут меня за… ну, за все то, что случилось в лесу?
Еще рано было думать об этом «никогда», но я думала.
Но после дожиночных пиров все получилось.
Муж бросил в меня озимое зерно, и оно могло бы прорасти.
Однако судьба прошлась по нему, будто ярый вепрь, и растоптала, еще пока даже я сама ничего не успела понять…
Когда я теперь вспоминаю то время, оно кажется мне долгим, очень долгим.
Я даже не успела привыкнуть к этой совершенно новой жизни – в новом месте, с новыми людьми, сама я стала иной, – и потому всякий день был долог и насыщен.
Даже не верится, что все уложилось в какие-то несколько месяцев. Князь Дивислав был добрым и достойным человеком и всегда обращался со мной ласково. Ни разу не дал мне понять, что столько лет собирался взять в жены другую девушку – и знатнее, и красивее меня. Ни разу он, казалось, даже не вспомнил, что я вовсе не княжья внучка.
Я потом поняла, зачем он в день моего появления в Зорин-городке спрашивал, пойду ли я за него. Эльгу ему обещал ее отец, и она от него сбежала. Попросив моего согласия, он хотел быть уверен, что я не поступлю так же.
И я… да, я сдержала слово.
От меня зависело немногое, совсем ничего, но я не покинула моего мужа.
Только это меня и утешает, когда я вспоминаю все, что произошло.
Я могла бы прожить с ним счастливую жизнь.
Но, видать, это была не моя судьба, а не свое надолго удержать никогда не получится.
Это была самая добрая, всеми любимая пора года: урожай убран, закрома полны, столы обильны. К весне все истомятся от печного дыма и захочется на волю, а сейчас работники лежат по своим избам, давая отдых спинам и рукам после жатвы. Женщины мочат и сушат льны, ожидая скорых супрядок. Молодухи, уведенные мужьями с Ярилиных игрищ, уже прячут под завесками округлившиеся чрева, девочки-доросточки впервые входят на девичьи павечерницы взамен ушедших в молодухи, а девки-невесты, кого отцы отдают по уговору, сидят на укладках и с нетерпением поглядывают в оконца…
Но к нам приехали другие сваты.
Те, кого заслала сама Мара – Черная Невеста.
И не меда стоялого она в чаши наливала, а крови горячей. И не на снопах ячменных она постель женихам молодым стелила, а на краде огненной. И не куньим одеялом укрывала, а покровом матери сырой земли…
Как хорошо, что уже было убрано все жито!
Если бы они пришли раньше и сожгли поля, насколько больше людей не пережили бы ту зиму!
Однажды, когда мы уже собирались мять вымоченный и высушенный лен, в Зорин-городок примчался верхом отрок из Моиславлей веси. И сказал, задыхаясь: им передали весть от Любонежичей – по Ловати идет на лодьях войско киевского князя Ингоря. Направляясь, конечно же, сюда.
Я так и замерла с охапкой льняных стеблей в руках.
Все это время я надеялась, даже почти верила, что вуй Гремята и Бельша уладят дело в Киеве: ведь Ингвар получил невесту, которую хотел!
И я получила самого лучшего мужа, о каком могла мечтать, поэтому мне хотелось верить, что теперь мы будем жить-поживать да детей наживать…
Но по тому, как переменилось лицо мужа при этом известии, я поняла, что он в наше мирное будущее не слишком верил.
Он не удивился.
– Рассылайте гонцов, собирайте людей! – Дивислав нашел глазами кого-то из своих кметей и кивнул.
– Но может быть… – Я подошла к нему, прижимая льняной сноп к груди: не могла бросить наземь, но и не соображала, куда деть. – Он хочет только пройти на Нарову – ему ведь нужно отомстить…
Я уже рассказала мужу обо всем, что предваряло бегство Эльги.
Он знал: Ингвару, прежде чем взять ее в жены, придется найти тех викингов, что убили Вальгарда.
Теперь я сообразила: Дивислав молчал, когда я говорила об этом. А я по глупости думала, что он просто не придает этому значения: ведь месть за отца Эльги взял на себя другой человек, а меня отдавали замуж родичи матери и не ставили такого условия.
– Он-то хочет пройти, – Дивислав кивнул, – но я-то не хочу его пропускать.
Я услышала в его голосе сожаление, но и уверенность, что иначе нельзя.
Он понимал, что это огорчит меня, но ничего не мог изменить.
Я понимала его.
Ингвар нанес ему тяжкое оскорбление, похитив невесту, которую ему обещали по уговору. Дивислав никак не мог ради собственной чести позволить тому пройти на Нарову, выполнить условие и сыграть свадьбу.
А ведь и Ингвар никак не мог обойти Зорин-городок! Ему нужно было получить назад приданое Эльги.
Их столкновение было неизбежно, они оба это знали, и оба желали исполнить свой долг перед предками, родом и дружиной.
Разве я могла его отговаривать?
Нет, ведь честь рода была и мне дороже всего.
Да и не стал бы он меня слушать.
По расчетам мужа, у нас было еще два-три дня в запасе. Разослали гонцов ко всем гнездам, кого можно было успеть оповестить за это время.
Тем временем разошелся слух, будто не то киевский князь, не то хазарский каган идет сюда с войском, чтобы отнять у Дивислава жену молодую – меня!
Я не знала, плакать или смеяться.
Люди все перепутали, но что за важность? Полевые труды были закончены, и мужчины охотно брались за топоры «ради княгини молодой». Я была так благодарна этим людям, которые готовы были отдать жизнь, как им казалось, за меня, и так жалела их, кому пришлось покинуть дома в такое время. Идти на бой вместо того, чтобы пить пиво на свадьбах дочерей…
Вои стали собираться почти сразу.
Зрелые мужи, безусые отроки – они шли к нам с топорами, наскоро пересаженными на более длинные рукояти, с рогатинами, с охотничьими луками, в серых валяных свитах и таких же шапках.
Скоро все избы в Зорин-городке были заполнены, как и в ближних трех весях. Я сбивалась с ног. У меня было столько дела в эти дни – всех накормить, устроить, выдать из одежды кому чего не хватает, – что даже было некогда бояться.
Мужа я почти не видела: выстроив вновь прибывших на пустыре под воротами, он обучал их премудростям ратного строя.
Даже поспать немного, когда уже совсем нет сил, мы с ним приходили в разное время.
Держана в ту пору хворала: кашляла, ее лихорадило. Я боялась, что не успею ходить еще и за ней, но она сама встала и принялась помогать мне. Она исхитрялась и заниматься детьми, и присматривать за нашим хозяйством, пока я кормила ратников. Что бы я делала без нее!
