— Да, — невинно ответил Григорий Самойлович. — В «Новом русском слове» есть подшивка, я просмотрел.
Виктор Александрович помедлил, подумал — не произнести ли гневную тираду, решил — и недостоин его гнева этот тип, да и любопытно было кое о чем еще его спросить. Поэтому сказал спокойно, даже убавив холодности:
— Простите, тогда мне не совсем понятны ваши мотивы. Мы поддерживаем миролюбивые акции Советского Союза, выступаем за мир, за разрядку, за американосоветское сближение. Мы широко используем материалы ТАСС, АПН… Вы же, судя по вашему… э-э-э…решению эмигрировать, придерживаетесь антисоветских взглядов. Боюсь, что у нас вы будете, как говорится, не совсем в своей тарелке.
Но, видно, Григорий Самойлович был из тех, о которых говорят — им хоть в глаза наплюй.
— Да боже ж мой! — воскликнул он. — Какая вам разница, какие у меня взгляды. Вы лучше посмотрите, какое у меня перо. Дайте мне пробное задание. Увидите — справлюсь. Я гибкий журналист. Что скажете — то и напишу. Скажете Варшавский пакт похвалить — пожалуйста. Скажете восславить НАТО — ради бога. Вторая древнейшая!
Яхонтов улыбнулся, сказал мягко:
— Видимо, вы еще недостаточно хорошо уяснили себе дух нашей газеты. Здесь свои традиции, свои принципы, боюсь, вам трудно будет в них вписаться. Да и оплачиваемой должности сейчас нет, а в порядке, так сказать, добровольном и безвозмездном вы, я полагаю…
— Да, да, — кивнул соискатель, — мне нужны деньги, нужна работа.
Яхонтов подумал, что гость может встать и уйти, поэтому поспешил задать вопрос, который вертелся у него на языке почти всю беседу:
— Если можно, расскажите, почему вы эмигрировали.
Григорий Самойлович удивился:
— Но здесь же лучше жить!
— Смотря кому, — осторожно сказал Яхонтов. Ему хотелось по возможности глубже заглянуть в душу этого субъекта. Тот пожал плечами:
— Даже наша, я хотел сказать — советская пропаганда признает, что жизненный уровень американцев выше. Здесь больше возможностей. Есть выбор, по-научному говоря, здесь плюралистическое, а не тоталитарное общество…
— Это все вообще, — настаивал Яхонтов. — А мне было бы любопытно узнать ваши личные мотивы. Я сам когда-то уехал с Родины и по личному опыту знаю, что у медали эмиграции две стороны. Одна — что вас гнало оттуда, вторая — что влекло сюда. У каждого человека свое, личное.
— А у вас как было? — ответил вопросом на вопрос Григорий Самойлович. Это было совершенно неприлично, однако Яхонтов сдержался, но сказал подчеркнуто сухо:
— Это долгая история. Я написал об этом целую книгу. Прочтите, если вам интересно.
Новый американец усмехнулся:
— Зачем городить какие-то сложности, когда все просто. Войдите в любой здешний магазин — и все что душе угодно. Джинсы штабелями лежат. А там (он повторил характерный жест, как бы указывая в сторону Советского Союза) я доставал для дочери фирменные джинсы через знакомого знакомых соседа одного моего сослуживца. Вот так! Левой рукой чесал из-за спины правое ухо. А здесь пошел и взял. Да и ходить не надо. Можно, оказывается, заказать по каталогу. Доставят на дом.
— Это верно, — едва скрывая иронию, отозвался Яхонтов. — Были б деньги.
Григорий Самойлович осекся. Он понял, что оказался в смешном положении. Чуть было не вспылил, но поостерегся. Не плюй в колодец, Гриша, сказал он сам себе, тут со всеми нужно держать ухо постро. Любезно улыбнулся:
— Что ж, гуд бай. Не буду задерживать. Извините, а других газет в Нью-Йорке нет? — И добавил, вставая: — Русских газет.
— Нет.
Потоптавшись, «вновь приехавший» опять сел. Заговорил доверительно, чуть ли не заискивающе:
— Говорят, тут где-то поблизости есть филиал Форда? (Яхонтов кивнул). Мне там обещали место — в технический персонал, конечно. Попросту говоря — убирать какие-то помещения. Потом продвинут, когда язык подучу. Вы не знаете, здесь на заводах многотиражки есть? Может, со временем хоть туда удастся перейти.
— Многотиражки есть, рабочие их называют хозяйскими газетами и обычно не читают. А что касается Форда… — усмехнулся Яхонтов. — Если вы прочтете мою книжку, вы узнаете, что был у меня здесь пятьдесят лет назад ярый враг по имени Борис Бразоль. Из русских белоэмигрантов. Форд ему, можно сказать, отдал газету — «Дирборн индепенденс». Бразоль печатал там антисемитские статьи. Но это старый Форд. Позиция нынешнего мне, право, неизвестна.
И с трудом поднялся, показывая, что разговор окончен. Григорий Самойлович, кажется, его и не слушал.
— Придется, видимо, велферовцем стать, — хмыкнул он, закрывая за собой дверь.
Русское слово «велферовец» возникло от английского «велфер»— пособие неимущим. В Америке велферовец находится на противоположном от Фордов краю широчайшего финансового спектра.
В тот день вечером Виктор Александрович долго сидел дома в своем любимом кресле, не включая лампы, размышлял о встрече с «вновь приехавшим». Он испытывал недоумение. За долгие десятилетия на чужбине Яхонтов выстрадал формулу «Эмиграция — это прежде всего трагедия». Ах, сколько персональных трагедий он знал, боже мой! Какие изломанные судьбы, какая ломка людей, какое перенапряжение психики, сколько самоубийств, преступлений, сколько бездн… А здесь — джинсы по каталогу. И ведь не малограмотный и не обиженный судьбой. Московский университет, центральная печать. Кстати, видно, из-за таких-то и немало, чего там говорить, серятины в советской печати. Хотите — за Варшавский пакт, хотите — за НАТО. А сам за кого? Да ни за кого, за собственный карман. Так что, рассуждал Яхонтов, такие Григории Самойловичи — новая экономическая эмиграция? Как покойный Федя Плотников? Нет ведь! Что-то другое. Разве бы Федя уехал из своей Калужской губернии, если бы не отчаянная нищета. Если б мало-мальски можно было жить, просто выжить, он бы не бросил Родину. Ага, вот оно, ключевое слово, Родина! А у этого родины нет. Ну что ж, подобные людишки встречались во всех слоях эмиграции. Еще в двадцатые годы ходил по рукам такой стишок:
Что родина? По мне — корыто,
Где пойло вкусное, где щедро через край
Для поросят моих и для меня налито.
Вот родина моя! Вот светлый край!
Забылось, кто его написал, да и был ли известен автор? Но хорошо помнится, как дружно возмущались этим свинским манифестом и левые и правые… Да, были искатели полных корыт, были. Но среди других. А эти, взыскующие джинсов, — сплошь такие? Виктор Александрович уже прочел много статей, написанных о таких, как Григорий Самойлович, или ими самими. И в англоязычной печати, и, конечно, в НРС. Какое духовное убожество! Ни страстей, ни сложностей, ни поисков, пусть на ложных путях — джинсы. Но на этих пустышках делают большой идеологический бизнес. Опять пошла волна — порочить Россию, из которой вечно бегут.
Зато никогда никакого шума, когда в Россию возвращаются. Яхонтов мысленно перебрал всех своих друзей и знакомых, вернувшихся на Родину. Первые, конечно, это граф Алексей Игнатьев с милой Наташей. Давно уже лежат они вместе на Новодевичьем, над Москвой-рекой. А в Псково-Печерской лавре похоронен митрополит Вениамин, соратник по митингам времен войны. Ах, как они выступали! Какой жар сердец вкладывали в свои речи. Иван Афанасьевич, как в миру звали митрополита, вернулся в Россию еще в 1946 году, что за проводы были!
Кажется, весь русский Нью-Йорк собрался, да ис только Нью-Йорк — приехали из Нью-Джерси, Пенсильвании, Массачусетса, Вирджинии, из всех восточных штатов. Да не только восточных… Потом уехал Курпаков, бывший ротмистр Дикой дивизии, которая когда-то слепо, не рассуждая, как хорошо выдрессированный зверь, выполняла любые приказы царя. В шестидесятом уехал Сосинский, работник ООН, в войну — участник французского Сопротивления. Живет-здравствуст в Москве. Там же теперь и Казакевич, с которым связано так много. Вот кого хочется увидеть больше всех — Казакевича. Слушай, Виктор Александрович, а не пора бы и тебе? Или еще повоюем?
Девяностолетие Яхонтов, торжественно отмечал дважды — в Нью-Йорке и в Москве, куда он приехал в канун юбилея. К 1971 году он был уже совсем своим человеком в Советском комитете по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Здесь его знали, глубоко уважали и любили. Сюда встретиться с ним приходили его знакомые — и старые и новые. Дни пребывания в Москве были недолгими, забот и хлопот в связи с группой всегда хватало. Не хватало времени. И сил. В особняке Советского комитета у Чистых прудов и чествовали Виктора Александровича в его славный юбилей. Много было сказано речей, теплых слов, подарено подарков.
— Дорогие друзья! — сказал в ответной речи растроганный Яхонтов. — Да, дорогие друзья! Дорогие многолетние друзья! Ничего не может быть дороже сознания выполненного долга. Ничего не может быть дороже, как признание друзьями, а особенно соотечественниками, что человек выполнил свой долг, как умел, как старался. Честно говоря, всю жизнь я старался быть верным сыном своей Родины. И если мне на самом деле это удалось, я что-нибудь сделал — я счастлив, что прожил не зря. Верно, что нет ничего дороже Родины, родного народа. Этим я жил, этим живу. Люблю Родину, хочу добра родному народу, верю в силу, в мощь, талант, честность моего народа и желаю ему дальнейшего процветания… Спасибо вам, дорогие родные, близкие моему сердцу люди, живущие на моей Родине, работающие для блага моего народа. Спасибо вам, дорогие, спасибо!
