Он думал об этом, уже лежа в каюте, мучаясь бессонницей, думал, засыпая (после двойной дозы снотворного), и на пороге сна четко ответил: нет. Он не из таких. Он — вернулся. Он — возвращается.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Последняя награда
Виктор Александрович Яхонтов вернулся на Родину 22 сентября 1975 года. В Ленинград. Отсюда, из Петрограда, он уехал 14 ноября 1917 года. Внутри этого громадного срока, равного средней продолжительности человеческой жизни, он двадцать раз приезжал в родную страну. Но — иностранцем. Лояльным, дружественным, другом, но все же — иностранцем. У него в кармане был американский паспорт, он расплачивался долларами. Американский орел простирал над ним свои крылья, как некогда — романовский, двуглавый. И вот он утратил свою власть над ним.
Яхонтов пробыл в Ленинграде три дня. Он поехал в Лавру и долго стоял у могилы жены. Теперь он был уверен: что бы ни случилось, они будут похоронены рядом. Их уже не разделяли океаны и границы. А друзья, советские друзья, он знал, выполнят его волю. Наверное, это будет совсем скоро. Он приехал на Родину умереть.
И еще Виктор Александрович «навестил» своих родичей: побывал в Зимнем дворце, где в Галерее героев 1812 года висят портреты двух его предков по материнской линии — генералов Милорадовича и Депрерадовича. Из «Астории», где ему был забронирован номер, от Исаакиевской, он упрямо прошел пешком до Дворцовой, правда присев отдохнуть у памятника Пржевальскому. Каким близким казался когда-то этот путь — от Исаакия до Зимнего и как долог он теперь, в девяносто четыре.
Но он специально сделал крюк, чтобы выйти на Дворцовую под аркой Главного штаба. Опираясь на палку, Яхонтов постоял у подъезда, где когда-то он ловко, так «по-водевильному», с прятаньем за портьерой, избежал встречи с матросами, пришедшими «трясти контру».
Только не водевилем то было, а подлинной драмой. Десять дней, которые потрясли мир. VI его судьбу в том числе.
Поднимаясь по неповторимой бело-золотой парадной лестнице Зимнего дворца, Яхонтов остро ощущал, что в потоке посетителей он, без сомнения, единственный, кто приходил сюда еще не в музей, а в учреждение, по долам — сначала к царю, потом к «временному». Да, пожалуй, точно — единственный. Даже вон тому старику вряд ли больше семидесяти пяти, а раз так — значит, в главный год века он был юнцом и, судя по внешности, по тяжелым рабочим рукам, явно не мог иметь никакого отношения к царскому двору. Иначе как реликтом теперь меня и не назовешь, с усмешкой подумал Виктор Александрович.
Предки-генералы сурово взирали на него с портретов. Они в свое время проявили себя достойно, отличились в боях за отечество при Нови и Сен-Готарде, при Турбате и Фершампенуа, под Вязьмой и Красным. А он, их потомок? Что ж, он участвовал в боях, пусть и немногих. Он нес нелегкую военно-дипломатическую службу. Совсем недолго входил в военное руководство государства. Все это — до тридцатишестилетнего возраста. По меркам того времени, когда на военной службе состояли его славные предки, это было бы не так уж мало. Но сейчас другая эпоха, и генералы не удаляются сорокалетними доживать свой век в дворянских гнездах. Но, конечно, не в цифрах суть. Когда началась главная битва его эпохи, его поколения, он отказался в ней участвовать, ибо не сразу сообразил, кто за что сражается. Но солдат своих он не предал и зла им не причинил. Едва получив генеральские погоны, он добровольно снял их. И всю жизнь именовался генералом. Генералом без армии? О нет. У него была другая служба, и служил он на ней сверх всяких сроков. Так что он может прямо и честно смотреть в лицо предкам здесь, на Родине, в Галерее героев.
…Хотя Яхонтов и перестал быть иностранцем, по-прежнему заботился о нем Советский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Его сотрудники встречали Виктора Александровича в Ленинграде. С их помощью он 25 сентября приехал в Москву и удивился, что на перроне его ждало много людей. Впрочем, теперь ему предстояло удивляться ежедневно и ежечасно, хотя, казалось бы, что может удивить человека таких лет и прожившего такую жизнь. Во-первых, неожиданно быстро и удачно разрешились бытовые вопросы. Надо сказать, что у Яхонтова были довольно-таки смутные представления о том, где и на что он будет жить. Он полагал, что накоплений ему хватит и со временем что-то решится с жильем. Но в Москве он сразу же узнал, что ему назначена персональная пенсия и выделена квартира.
«Итак, последнее прибежище», — подумал Виктор Александрович, когда его повезли посмотреть квартиру. Она оказалась рядом с Комсомольской площадью. Новый 16-этажный дом в Грохольском переулке. Кругом ломаются ветхие строения, возносятся многоэтажные корпуса. Кругом — оживление, суета переездов, новоселий. Всюду стук, визг электродрелей — люди устраиваются, вешают люстры, занавески, ковры, расставляют мебель. Устраиваются прочно. А ночью слышны свистки локомотивов, лязг тормозов, перестук колес. Ах, сколько же сотен тысяч, а может быть, и миллионов километров проехал он за свою жизнь. Сколько пейзажей и городов перевидал из вагонных окон, сколько передумал ночами. Так что даже и хорошо, что рядом вокзалы, что явственно доносятся характерные звуки железной дороги. А он свое отъездил.
Он привез с собой очень мало багажа. Работники Советского комитета помогли ему с устройством, и вскоре квартира была оборудована. На полку он поставил свои книги и книги друзей, подаренные ему, на письменном столе расположил фотографии близких, а над столом — как в Хабаровске, в Токио, в Праге, в Нью-Йорке — солдатскую грамоту в рамке. Ту самую грамоту, 1909 года, он повесил в московской квартире осенью 1975-го.
Все, все хорошо, но… Грызла Яхонтова одна мысль, пришедшая к нему еще там, в Нью-Йорке, уже когда он занялся оформлением документов. Толчком послужила случайно пришедшаяся к слову русская поговорка: «где уродился, там и пригодился». Он боялся; что обычные люди, не искушенные в истории и тем паче в многострадальной истории российской эмиграции, вот хотя бы его новые соседи, обживающие дом, узнав, кто он, не признают его за своего, и он останется отчужденным от них. Рядом — но чужаком, хотя и с советским паспортом в кармане. Захотят ли они разбираться в перипетиях его жизни, не скажут ли нетерпеливо: «Ну, все ясно — сбежал, а когда мы боролись и голодали, строили и воевали, восстанавливали и налаживали, отсиживался за океаном, теперь же на все готовенькое и явился. Тот еще фрукт из «временных», дружков Керенского. Смотри-ка, до таких лет дожил на сытных американских харчах…».
Да, была такая мысль, беспокоила днем, жгла ночью. Но недолго. Ему не дали толком разложить вещи, как пришли из «Голоса Родины»— брать первое интервью по приезде, пришли с радиостанции «Родина», люди все были знакомые по предыдущим приездам. Эти визиты не удивили. Другое дело — визит Эдуарда Церковера — корреспондента «Недели». Яхонтов знал это еженедельное приложение к «Известиям» и искренне удивился. Может быть, корреспондент зря все это затеял? Но Церковер, четко делая свое дело, исполнял редакционное задание. Его статья была действительно опубликована в «Неделе». Ее прочли миллионы. Собственно говоря, именно Церковер представил Виктора Александровича советскому народу.
И обрушился шквал. Письма и телеграммы посыпались в Грохольский переулок. Только успевай получать. Телеграммы приносили в квартиру. Письмами набивался ящик в подъезде дома. Без лишних церемоний соседка отобрала у Яхонтова ключ от ящика, сама спускалась на лифте и приносила ему почту. Письма потрясали.
«Восхищен Вашей безграничной любовью к Советской Родине. О Вас рассказал сыну, курсанту мореходного училища. Пусть набирается мужества. И. Матвиенко, село Христиновка Черкасской обл.».
«У нас очень красиво. Рядом — Саяно-Шушенская ГЭС, мемориальный музей В. И. Ленина. Наш домик стоит на берегу Енисея — в нем самая чистая и вкусная вода. Напротив шумит сосновый бор, там много ягод и грибов. Владимиру Ильичу Ленину очень нравились здешние места. Приезжайте. Супруги Иртикеевы. Красноярский край, Шушенский район, село Никитино».
«Вы прожили интересную жизнь, насыщенную самыми сложными событиями и перипетиями. Пишите книгу! Она научит молодое поколение любить Родину. Готова помочь Вам в стенографии. Валентина Трушина. Москва».
Звонок в дверь. Еще телеграмма? Нет, это соседка принесла пирожки: «Только что спекла, Виктор Александрович, угощайтесь. Кстати, чай у вас есть?»
Сосед-врач пришел со стетоскопом и аппаратом для измерения давления…
В Нью-Йорке можно на улице смерить давление, сунув руку в автомат. Это гораздо дешевле, чем если бы эту несложную процедуру совершил живой врач. И вообще — посмотрев на результат измерения, вы, может быть, и не пойдете к врачу. В Москве нет еще таких автоматов. Но нет уже людей, лишенных медицинской помощи. Но даже и не в этом главное. Яхонтов видел, что для врача-соседа измерение давления было, в сущности, предлогом. В Нью-Йорке случалось, что одинокие старики умирали в своих квартирах, и проходили недели, а то и месяцы, прежде чем обнаруживали их останки. Обычно это делали не соседи, а кто-то пришедший требовать денег — квартплату или еще что-нибудь. Соседи на вопросы полиции обычно отвечали: «Ничего не видел, ничего не слышал, встречались, здоровались, да, верно, давно что-то не сталкивался, но меня это не касается». В богатой, благоустроенной Америке страшная разобщенность людей стала национальной трагедией. Люди, которые наперебой приглашали Яхонтова в свои квартиры, были, как правило, беднее его соседей по Нью-Йорку. Никто ни разу не попрекнул его поговоркой «где уродился, там и пригодился».
