Евреи в Латвии вдруг стали очень популярны. В ресторанах Риги и Юрмалы исполнялись модные еврейские песни «Хава нагила» и «Тумбалалайка». В день Симхат-Тора массы евреев столпились в единственной уцелевшей после Холокоста синагоге, заполнили прилегающие переулки, молодежь пела и танцевала на улицах. Я видела много людей, о которых никогда бы не подумала, что они евреи.
Бранные и оскорбительные слова, которые власти обрушили на Израиль и на сионизм, только усилили нашу гордость. Более того, враждебность властей к Израилю породила в нас настоящую ненависть к государству, в котором мы жили.
Понятно, что не все евреи испытывали такие чувства. Были приближенные к власти, были идеологические противники идеи сионизма, были просто равнодушные. Но я говорю об атмосфере в широких кругах общества.
Если бы Советский Союз занимал нейтральную позицию в конфликте между Израилем и его соседями, наши чувства, возможно, были бы иными. Но в создавшейся ситуации мы превратились в сторону в конфликте, в котором советское государство было на противоположной стороне. Мы чувствовали себя как пленные в руках врага. Каково главное желание пленного? Бежать! Вырваться из плена! Но власти не разжимали свою железную хватку.
После Шестидневной войны в Москве и в прибалтийских республиках возникли группы борцов за свободу выезда. Вначале они действовали в рамках движения диссидентов, требовавших общей демократизации, но в конце 60-х годов выделились в отдельное движение. В Советском Союзе живут многие народы, в том числе русский народ, и их дело – бороться за демократизацию у себя дома. Борцы за свободу выезда больше не считали Советский Союз своим домом.
В тот период я впервые услышала слова «Let my people go!» («Отпусти мой народ!»), взятые из Торы. Эти слова были на устах у всех, их повторяли на многих языках, песни с этими словами стали шлягерами и исполнялись знаменитыми певцами мира. Повсюду, куда прибывали советские делегации или художественные ансамбли и коллективы театров, они сталкивались с демонстрантами, которые несли плакаты со словами «Let my people go!». Иногда советские представители и артисты попадали в неловкое положение и оказывались вынужденными отменить свои выступления.
Советские руководители испугались этого нажима, поддержанного мировой общественностью, и утратили уверенность в себе. Раньше они были уверены, что под их тяжелой рукой национальные меньшинства «приручены» и не посмеют требовать свои права. В панике они начали фабриковать «письма знатных евреев», якобы осуждающих проявления «националистического сепаратизма». Представители власти обращались к именитым евреям из области науки и культуры и требовали, чтобы они поставили свои подписи под текстами, заготовленными заранее. Это превратилось в тяжелое испытание для знаменитых евреев: они были поставлены перед выбором между личной порядочностью и потерей своего положения, дела своей жизни и источника заработка. Все знали, что власть умеет с молниеносной быстротой сбрасывать людей с вершины успеха в яму бедности и забвения. Многие предпочли подписать и обойти эту опасность. Но были также люди, сильные духом, которые отказывались подписывать эти фальшивки.
Мы не осуждали тех, кто подписывал эти письма. Скорее, мы жалели их за позорную роль, которую им пришлось сыграть. Мы – те, которые были полны решимости уехать, – знали, какой горькой может быть судьба человека, оказавшегося в опале. Ни прошлые заслуги, ни простое сочувствие им не помогут. Этим людям было что терять.
А главное – эти письма ни на кого не влияли. Они только усиливали в людях ненависть к режиму.
Другим видом пропагандистских произведений были «письма из Израиля», в которых описывались ужасающие трудности жизни в еврейском государстве. Мнимые авторы выражали желание вернуться в теплые объятия советской родины.
Однажды директор Сарра Гуревич вызвала меня в свой кабинет, предложила сесть и начала задавать вопросы о моих родителях.
– Я слышала, что ваши родители уехали в Израиль, – сказала она со своей слащавой улыбкой, за которую ее удостоили иронического прозвища «Мама». – Расскажите, что они пишут.
Ничего не подозревая, я ответила, что у них есть трудности, как у всякого, кто пытается устроиться на новом месте.
Ее улыбка сделалась еще слаще.
– Да, – сказала она, – многие уезжают, оставляют все, что имели, думают, что там рай, а вместо этого сталкиваются с трудностями.
Мы обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами, после чего она прямо приступила к делу:
– Вы уже знаете из их писем, что жизнь в Израиле очень тяжела. Поэтому я прошу вас помочь нам объяснить людям, что они совершают ошибку, покидая советскую родину!
Я поняла, каково ее намерение, и испугалась.
– Когда вы говорите «помочь нам», кого вы имеете в виду? – спросила я. – Кому именно я должна помочь?
– Вы ведь знаете, что среди евреев Риги в последнее время распространились националистические и даже сионистские идеи. Мы, коммунисты, боремся против этой волны, которая только делает людей несчастными. Если вы поможете нам, это пойдет на пользу таким людям и всему государству.
– Я не знаменитая личность, пользующаяся влиянием, – пыталась я уклониться. – Какого рода помощь вы имеете в виду?
– О, это очень просто. Вы можете написать письмо или несколько писем от имени ваших родителей, описать в них, с какими трудностями они столкнулись в Израиле, и в заключение подчеркнуть, что они сожалеют о своем отъезде. Если вы затрудняетесь составить такой текст, вам помогут.
Я встала и сказала:
– Мои родители не сожалеют, что уехали. Большую часть трудностей, связанных с устройством на новом месте, они уже преодолели. Если бы я написала такое письмо, это была бы прямая ложь, да еще от их имени. Они не простили бы мне злоупотребление их именем. Нет никакой причины, которая заставила бы меня написать такое письмо.
Улыбка сползла с ее лица, как надпись мелом, стертая со школьной доски. Сухим и деловитым тоном она выразила надежду, что я еще изменю свое мнение. Я сказала, что подумаю. Я не хотела быть резкой, ведь она директор типографии, где я работаю, и мне не хотелось терять место работы. Но обе мы чувствовали, что это только слова и что вопрос решен.
Гражданин, желающий покинуть пределы СССР, должен обратиться в ОВИР (аббревиатура слов «Отдел виз и регистраций»). Потенциальный эмигрант должен представить приглашение от граждан государства, в которое он собирается уехать, желательно от родных первой степени – так называемый «вызов». Без вызова никто в ОВИРе с ним и говорить не станет. После предъявления вызова желающий уехать получает множество анкет и список документов, которые он должен представить: биографию, характеристику с места работы или учебы и еще ряд справок. Когда досье со всеми бумагами готово, ОВИР отсылает в его Москву, и остается ждать ответа – положительного или отрицательного.
Мы хотели подать прошение о разрешении на выезд, но у нас не было вызова. Многие евреи подавали прошения; большинство их получило отказ, но важно было создать давление, показать властям, что роман между ними и евреями пришел к концу.
Мои родители не хотели посылать нас вызов. Они полагали, что по приезде мы вновь «сядем им на головы». Жить в одной квартире со мной, моим мужем и детьми – это последнее, чего они желали для себя. С них достаточно было нашего вторжения в их квартиру в Риге; они не хотели оказаться вновь в таком же положении. Кроме того, они почему-то считали, что мы не приспособлены ни к какому виду работы в Израиле и что им придется нас содержать.
Протесты в мире и внутри страны против насильственного удерживания евреев нарастали, и под двойным нажимом ворота железного занавеса закачались. Они не отворились настежь, но в 1969 году евреев по капельке начали выпускать. В основном это касалось Москвы и Прибалтики. Моя свекровь Ходая вместе с двумя дочерьми, зятем и внуком получили разрешение и уехали. В числе получивших разрешение была и одна из моих подруг со времен Парабели, Ита; она уехала вместе с матерью и семьей брата.
Именно Ита сумела убедить моих родителей послать нам вызов. Она сказала им, что каждая семья иммигрантов получает квартиру за очень низкую квартплату; поэтому нет никакой «опасности», что мы захотим занять комнату в их квартире. Она писала и мне об этом, и ее письма убедили меня: я очень боялась оказаться вновь бездомной и зависимой от родителей. Благодаря вмешательству подруги мы получили желанный вызов.
Замечу, что иммигрантов в Израиле называют «олим», что означает «восходящие»: приезжая из стран диаспоры в Израиль, люди как бы совершают восхождение, поднимаются на более высокую ступень, и сам процесс называется «алия» (восхождение). Среди русскоязычных олим имеет хождение также термин «репатрианты».
Как все потенциальные олим, мы прошли изнурительный процесс подготовки документов для подачи в ОВИР. Чиновник, принявший наше досье, был полон сарказма.
