— Николюшка, голубчик! — обрадовалась Марья.
— Матушка, неужели это ты?
— Я, родной, я…
— Как же ты очутилась здесь?
— Приехала, стосковалась я по тебе, сынок, крепко стосковалась… — Марья кинулась обнимать своего сына.
Старый князь молча смотрел на эту сцену.
— И вы, князь, вы тоже приехали?
— Да, Николай, я приехал, чтобы освободить тебя.
— Спасибо, ваше сиятельство!
— Ты знаешь, Николай, кто я тебе? — тихо спросил у Цыганова князь.
— Знаю, ваше сиятельство, — так же тихо ответил молодой человек.
— Зови меня отцом.
— Как! Мне звать вас отцом? — обрадовался Николай.
— Ты мой сын.
— Господи, Господи! У меня есть отец, мать! О, я так счастлив! — Молодой человек плакал слезами радости; он обнимал и князя и свою мать.
Князь Владимир Иванович сам был тронут, он не сопротивлялся ласкам сына и сам крепко его обнимал.
Князю не составило больших трудов освободить из заключения сына. Губернатор, по его просьбе, остановил следствие и отдал приказ выпустить из гауптвахты Николая Цыганова, а Петруху и Кузьму как соучастников преступления этапным порядком отправить на поселение.
Мы уже знаем, что Пётр Петрович, по просьбе приятеля, тоже отправился в Кострому; он хотел увидать Николая, но его почему-то не допустили к заключённому. В Костроме Зарницкий встретился с князем Владимиром Ивановичем, и вот в квартире полковника, которую он нанял на несколько дней, собрались сам князь, полковник, Цыганов и его мать для семейного совета. На этом совете положили, что Николай с матерью будет жить в Москве, в купленном на княжеские деньги доме; князь обещал положить на имя Николая в опекунском совете порядочную сумму денег для обеспечения как молодого человека, так и его матери; при этом Марья и её сын должны держать в строгом секрете, что он побочный сын князя Владимира Ивановича Гарина, и не предъявлять никаких прав.
Князь обещал не забывать ни Марью, ни её сына и при удобном случае их навещать в Москве; но ни Цыганов, ни его мать не должны ходить в княжеский дом, чтобы не было пересудов.
— Я не отказываюсь — ты мой сын, и говорю это при постороннем человеке, — сказал князь, показывая на Петра Петровича, — но ты, Николай, не должен этого разглашать.
— Зачем? Я и так безмерно счастлив. Вы называете меня сыном, — с чувством проговорил Цыганов, целуя у князя руку.
— Да, да, ты мой сын.
— Господи, какая неожиданная радость. Какая радость, теперь для меня настанет новая жизнь… Князь, ваше сиятельство, вы подарили меня таким счастием…
— Зачем, Николай, называешь меня князем, зови отцом.
— Вы дозволяете?
— О, понятно.
— Батюшка милый, дорогой батюшка…
Полковник Зарницкий был тронут до слёз, будучи свидетелем этой трогательной сцены.
В тот же день Цыганов с матерью радушно простились с князем и с Зарницким и поехали по дороге к мельнице Федота, а старый князь, в сопровождении Петра Петровича, направился в свою усадьбу Каменки.
Недружелюбно встретил старик мельник Николая и его мать.
— Что надо? Зачем приехал? — сурово спросил он у молодого человека.
— Мириться с тобою, дед, приехал.
— Плохой у нас будет мир.
— Что так! Плохой мир, а всё лучше доброй ссоры. Где дочь-то, что её не видно? — спросил Цыганов у мельника.
— А тебе зачем?
— Если спрашиваю, стало быть, надо!
— В лесу… Чай, скоро придёт.
— Подождём…
Старик Федот пристально посматривал на Марью; он не узнал её и, обращаясь к Николаю, спросил:
— А это кто с тобою?
— Мать.
— Как мать… Разве отыскалась твоя мать?
— Отыскалась, дед, отыскалась.
— Чудо… Право, чудо! — удивлялся старик. — А как звать-то тебя? — спросил он у Марьи.
— Марьей, — тихо ответила та; ненавистен был ей этот старик. Вспомнила она давно прошедшее, вспомнила про свои свидания с князем на мельнице. Николай рассказал матери про свою любовную связь с дочерью мельника, не умолчал и о положении бедной девушки.
— Нехорошо, сынок, нехорошо… обидел девицу, прикрой грех венцом, — с лёгким упрёком говорила Марья; она настояла, чтобы сын женился на Глаше; Николай Цыганов, уступая желанию матери, согласился. И с этой целью приехал он на мельницу.
— Марьей тебя звать, Марьей…
Старик мельник хотел что-то припомнить, лицо Марьи было ему знакомо. Он часто видал эту женщину, но где и когда — не вспомнит.
— Что, дед, или я знакома тебе?
— Видал я тебя… видал… Давно это было, давно, не припомню.
— А я, дед, в первый раз тебя вижу.
Марья не хотела говорить старику, кто она; согласно воле князя она и её сын должны были это скрывать.
«Не признал, и хорошо; меньше, разговору, меньше пересудов», — думала она.
Вошла Глаша; её удивлению и радости не было конца; молодая девушка никак не думала встретить у себя Николая, которого она ещё любила, хотя и хотела побороть свою любовь к нему.
— Николай… ты ли?
— Здравствуй, Глаша!
— Постой, постой, прежде скажи, зачем пожаловал? — сухо спросила красавица, отстраняя молодого человека, который хотел её обнять.
— За тобой, Глаша, приехал.
— За мною… Что-то чудно! Зачем тебе я?
— Жениться на тебе хочу…
— Вот как… Не поздно ли, парень, хватился. Было время, сама я за тобою гонялась, а теперь ты мне не надобен.
— Что ты, Глаша!
— Надругался над моею любовью, насмеялся. Верно, лучше не нашёл… так я пригодилась! Ошибся, парень! Ты лучше ступай, покажись князю. Князь наш давно тебя разыскивает, — со злобою в голосе говорила молодая девушка. — Хорош ты стал: на честных девушек в лесу, как разбойник, нападаешь!
— Подожди, Глаша, упрекать меня, а ты скажи — хочешь быть моей женой?..
— Былое, красавица, что вспоминать, а ты вот сынку-то ответ дай, — проговорила дотоле молчавшая Марья.
— Как! Разве Николай твой сын? — удивилась Глаша.
— Сын, красавица, а ты дочкою моею будешь.
— Как же это? Ведь его маленьким подкинули к княжеским воротам?
— Об этом, Глаша, узнаешь потом. Говори, я жду; молви: люб ли тебе я.
— Любила тебя я, Николай, пуще жизни любила.
— А теперь? — спросил у неё Николай.
— Теперь разлюбила я.
— Неправда, и по глазам вижу, что любишь! Ведь так, узнал я?
— Узнал… — тихо ответила красавица.
— Стало быть, согласна быть моею женою?
— А как же князь? Ведь он на тебя озлоблен.
— С князем я давно примирился. Теперь он на меня не сердится.
— Так ли, парень? — усомнился старик Федот.
— Что же? Или божиться заставишь? Поди сам спроси князя.
— И то, пойду.
— А теперь нас благослови.
— До тех пор не благословлю, пока мне князь разрешения не даст на это, — проговорил упрямый старик. Федот не замедлил побывать в княжеской усадьбе и вернулся оттуда с весёлым лицом.
Князь Владимир Иванович не препятствовал жениться своему побочному сыну на дочери мельника, даже был рад этому: князь знал Глашу как умную, рассудительную девушку и хорошую хозяйку; Владимир Иванович не сказал, разумеется, старику Федоту, что Николай ему сын, а только обещал быть и жениху, и невесте посажёным отцом.
Теперь мельник с радостию благословил свою дочь и Николая.
Свадьбу решили сыграть осенью. Так и сам князь советовал; к тому времени мельник с дочерью должны были приехать в Москву.
Князь Сергей, проводив сестру до Москвы, поторопился вернуться в Каменки — его с нетерпением ждал Пётр Петрович.
— Ну, брат, заждался я тебя, — такими словами встретил полковник своего товарища.
— Что, соскучился?
— Без тебя — скучища страшная — собрался было ехать домой, да князь Владимир Иванович не отпустил.
— Ну, скажи, Пётр Петрович; видел ты Николая или нет? — спросил Сергей у Зарницкого.
— Как же, видел. Всё, брат, хорошо устроилось.
Пётр Петрович рассказал молодому князю о том, как его отец сам ездил в Кострому и хлопотал об освобождении Николая; не умолчал и о том, как мать Цыганова приходила в усадьбу и просила старого князя о своём сыне.
— Отец ещё не знает, что Николай его сын?
— Как не знает, знает. Всё знает. Марья ему сказала.
— Ну, что же отец? — меняясь в лице, спросил у приятеля князь Сергей.
— Да ничего особенного. Поволновался старик первое время, разнежился, плакал… Ну, а далее отлично устроил Николая и его мать, вполне их обеспечил.
— Молодец отец, честно поступил!
— Ну, а ты что думаешь делать? — спросил у молодого князя Пётр Петрович. — Не думаешь жениться?
— На ком? Что ты!
— А на губернаторской дочке.
— Не говори глупостей, Пётр Петрович.
— Какие глупости, любезный друг, барышня по тебе с ума сходит! Разве ты не замечаешь?
