Он совершенно неожиданно для Николая Герасимовича поспешил сесть в кресло.
— Подождем, пока изволят проснуться.
— Так ты честью уйти не хочешь?.. Хорошо, — подскочил к нему Савин и, схватив за шиворот, приподнял с кресла и понес через гостиную и залу в переднюю.
Эразм Эразмович барахтался и руками и ногами, но Николай Герасимович, обладавший, особенно в припадках гнева, колоссальной силой, нес его на весу и так, видимо, затянул ему ворот рубашки, что и без того красное лицо Строева сделалось сине-багровым.
Отворив дверь на парадную лестницу, Савин выпустил отставного капитана и пинком ноги сбросил его с лестницы.
Эразм Эразмович покатился вниз, колотясь головой о ступени.
— Караул, убили! — раздались его крики по всей лестнице.
Два каких-то господина, поднимавшиеся в это время по лестнице, бросились на помощь к кричавшему Строеву; явился швейцар.
— Это я спровадил этого нахала! — крикнул последнему Николай Герасимович. — Если он вздумает явиться второй раз — не пускай, не то совсем убью.
Он вернулся в квартиру и запер дверь.
Возвратившись в кабинет и несколько успокоившись, Савин позвонил.
Явился лакей.
Он улыбался во весь рот.
— Маргарита Николаевна не должна знать, что этот господин был здесь… Слышишь, Петр?
— Слушаю-с… А на отличку вы его попотчивали, Николай Герасимович… Вся голова разбита и рыло в крови.
— А почему ты знаешь?
— Дворник прибегал на кухню, сказал. К мировому жалиться идти грозился. Имена и фамилии записал швейцара и двух господ, которые видели, как он по лестнице ступени считал. Умора-с.
— Скажи всем людям, чтобы ни гугу барыне, а не то разочту мигом.
— Слушаю-с, зачем говорить, не скажут.
Скрыть однако этой истории от Маргариты Николаевны не удалось.
Через несколько дней была получена повестка от мирового судьи, которой отставной корнет Савин вызывался на суд по обвинению в нанесении побоев отставному капитану Эразму Эразмовичу Строеву.
Повестку принесли после обеда, когда Николай Герасимович спал, и она попала в руки молодой женщине.
Проснувшийся Савин, получивший повестку из рук Строевой, поневоле должен был ей рассказать подробно всю историю расправы, которую он произвел с ее мужем.
— Зачем, зачем ты это сделал?.. Ты не знаешь его, это не человек, а сам дьявол. Он будет тебе мстить всю жизнь. Это не ограничится одной жалобой.
— Пусть себе, я не боюсь, но зато сюда он, надеюсь, позабудет дорогу. Я его проучил как следует.
— Ах, Нике, я боюсь.
— Чего?..
— Всего… И этого суда… И его… мести…
Молодая женщина с трудом произнесла последние слова.
— Какие глупости… Мировой оштрафует… Жалобщик ведь сам вломился в чужую квартиру… Это смягчающее обстоятельство…
— Ты забываешь: он пришел к жене, — заметила Строева.
— Забываю и хочу забыть о том, что ты жена… такого плюгавого отродья… — брезгливо сказал Николай Герасимович.
Маргарита Николаевна тяжело вздохнула. Слезы показались на ее чудных глазах.
— Разве я виновата в этом? — прошептала она. Савин опомнился.
— Голубчик, Муся, прости меня, я тебя обидел… Я не хотел этого… Но когда я вспомнил его фигуру, вся злоба прилила к моему сердцу при одной мысли, что эта гадина могла сметь приблизиться к тебе… Не плачь, моя ненаглядная.
Он сел с ней рядом на диван, обнял ее и привлек к себе, покрывая ее руки и лицо нежными поцелуями.
— Не буду, не буду! — сквозь слезы улыбалась она.
— Забудем о нем.
— Он о себе напомнит.
— Не беспокойся, я сумею отделаться от него.
— А теперь все же предстоит скандал… суд.
— Пустяки… кончится ничем… говорю тебе.
Она вытерла слезы и скоро действительно развеселилась или, по крайней мере, приняла веселый вид.
На другой же день Николай Герасимович поехал к одному из лучших петербургских присяжных поверенных, которому и поручил дело.
— Надо будет несколько протянуть его, — заметил адвокат.
— Это как же?
— Очень просто… Я не являюсь на первое заседание, постановят заочное решение… Затем я подам отзыв, а в случае решения не в нашу пользу — апеллирую в съезде.
— Это уж как вы сами находите лучше… Только нельзя ли, чтобы ограничились штрафом.
— Постараюсь.
— Уж пожалуйста… За гонораром я не постою.
— Придется являться два раза, написать две бумаги, это вам будет стоить триста рублей.
— Прикажете сейчас?..
— Да, по обыкновению, за уголовные дела я беру вперед, в мировых учреждениях я собственно и не веду, только для вас.
— Благодарю вас.
Савин вынул бумажник, отделил из пачки денег три радужных и подал адвокату.
Тот небрежно бросил их на роскошный письменный стол и написав расписку и доверенность, передал их Николаю Герасимовичу.
— Доверенность засвидетельствуйте и оставьте у нотариуса, я заеду получить сам.
Адвокат назвал нотариуса.
Савин положил в карман бумаги и уехал.
Заехав по дороге к указанному нотариусу, он подписал доверенность, расписался в ее получении и оставил в конторе для выдачи поверенному.
Время шло.
Николай Герасимович и даже, как по крайней мере казалось, и Маргарита Николаевна позабыли об этом деле.
Он считал его пустяками и сумел убедить ее в этом.
Вскоре оказалось иное.
Через два месяца Савин получил от своего поверенного письмо, в котором тот уведомлял его, что по приговору мирового судьи, утвержденному съездом, он, Николай Герасимович, приговорен к двухмесячному аресту.
«Если вам угодно подать кассационную жалобу, то благоволите пожаловать ко мне для переговоров, так как принятые на себя мною, по нашему условию, обязательства окончены» — так заканчивалось письмо присяжного поверенного.
Савин, несмотря на то, что был поражен приговором, невольно улыбнулся.
— Каков гусь… Взял за два месяца ареста триста рублей и хочет сорвать еще.
Он не отвечал адвокату и на другой же день уехал с Маргаритой Николаевной из Петербурга в Харьков, отметившись выбывшими неизвестно куда.
Они отсутствовали в Петербурге около трех месяцев и вернулись, рассчитывая, что капитан Строев, потеряв их из виду, не будет настаивать на приведении приговора в исполнение.
Расчеты эти оказались неверны — капитан сторожил Савина, как ястреб добычу.
В первых числах марта месяца, на третий день после приезда Савина и Маргариты Николаевны в Петербург, где они думали пробыть не более месяца, рано утром, в спальню господ вбежала перепуганная горничная.
— Барин, а барин… — начала она будить Николая Герасимовича.
— Что такое? — проснулся тот.
— Там полиция… — тревожным шепотом сообщила горничная.
— Какая полиция?.. Что за вздор… — спросонок, но также шепотом, боясь разбудить Маргариту Николаевну, заговорил Николай Герасимович.
— Помощник пристава… пришел за вами… Приказал разбудить…
Савин понял, что пришли его арестовать. Он быстро вскочил, надел туфли и накинул халат, но тотчас же снова сел на кровать.
Несколько секунд он, видимо, что-то обдумывал.
— Они где? — спросил он горничную.
— В кухне…
— Петра там не было?..
— Никак нет-с… Петр убирает комнаты…
— Позови его ко мне в кабинет, а помощника пристава в залу, скажи, что барин сейчас выйдет…
— Слушаю-с… — сказала горничная и вышла.
— Но сперва Петра в кабинет… — бросил ей вдогонку Николай Герасимович и сам прошел к себе в кабинет, находившийся через комнату от спальни.
Эта комната служила гардеробной. В кабинете уже стоял Петр.
— Что прикажете?..
— Ты меня любишь? — вместо ответа спросил Савин.
— Это то есть как же?.. — удивленно вытаращил на него глаза Петр.
— Ну, так же… Русским языком тебя спрашиваю, любишь?..
— Конечно же люблю… За что мне не любить… Вы барин хороший, на отличку…
— А деньги любишь?
— Хе, хе, хе… Кто же их не любит…
Николай Герасимович подошел к письменному столу, отпер один из ящиков и, вынув двадцатипятирублевку, подал ее Петру.
— За что жалуете?
— Конечно, не даром… Прячь, прячь в карман, — добавил он видя, что лакей нерешительно держит в руке бумажку, — пригодится. Прячь и слушай…
Петр опустил бумажку в карман.
— Что прикажете?..
— В зале дожидается меня помощник пристава. Он пришел меня арестовать, по делу того негодяя, которого я спустил с лестницы… Помнишь…
— Как-с не помнить… Умора-с… — осклабился Петр.
— Ну, вот за него меня присудили на два месяца под арест, а мне садиться не хочется…
— Вестимо, кому хочется…
— А для этого мне надо выиграть время, чтобы уехать…
