- Чур меня, бес, не трогай!
А бес стоял над ним, и душный жар из поганого рта ударял Мирошке в затылок.
- Не трогай меня… сдаюсь! - завопил в отчаянье парень.
А бес молчал.
- Бери моё тело… не трогай душу! - вскричал тоскливо Мирошка.
Потом он подумал:
«А может, бес тот не зол, если стоит и лишь тяжко дышит, а трогать - не трогает, не грозит?»
Подумав об этом, он поднял голову и взглянул на беса. Над ним, на фоне ещё не тёмного неба, стоял приблудший покорный воинский конь, ожидая хозяйского слова…
Теперь, возвращаясь домой, воины вспоминали об этих случаях с громким смехом, стараясь не думать о тех друзьях, которые не ушли от смерти, остались на поле брани. Не думали они и о собственных болях, о ранах и многих лишениях: чего об них думать в прекрасный весенний день? Плыви да иди, иди да плыви - гони князю «рог с копытом» и новых засельников, связанных и собранных в большую толпу.
И воины шли, а с ними шёл и Мирошка.
Любаву он встретил, как люди встречают счастье: идёт Весна - Золотое Солнце, несёт Весна тепло да удачу, поёт Весна широкую песню!..
На расчищенном месте, где намечалось поставить избу Страшковой семье, под зелёным кладбищем, они просидели вдвоём всю ночь.
И будто бы ничего не сказали, будто бы не касались друг друга и будто бы краткий час лишь прошёл, - однако ночь пронеслась, как песня!
Заря над Заречьем встала.
Из-за лесов, сверкая, взошло прекрасное солнце. То солнце - Петух огромный в великом дворе великого мира! Недаром о нём говорят премудрые люди:
Солнце есть Петел-кур,
Его же глава до неба,
А море ему по колена.
Когда, после дня пути,
Солнце доходит до моря
И окунётся в синие воды, -
Вода всколыхнётся, а волны
Ударят кура по жарким перьям…
Тогда он вскинет алые крылья
И закричит: «Ко-ко реку!
Да будет свет всему мирови!»
За ним воспевают петелы всей земли,
Возвещая рассвет…
Любава, жмурясь, сказала с улыбкой:
- Гляди-ка, Мирошка… утро!
- Да… ночи тень пала, - ответил парень и тоже ласково улыбнулся: как славно встречать здесь утро!
Они помолчали.
Потом Любава зевнула, вытерла светлые, мелкие слезинки, вызванные зевком, радостно потянулась и, глядя на розовый край небес, сказала:
- На золотой колеснице на трёх конях въезжает на небо жаркое солнце…
- Люблю я солнце! - ответил парень, хотя до того он ни разу по-настоящему и не думал о том, что любит - ночь или солнце. Но девушка поняла его сразу, поэтому живо взглянула ему в лицо, будто не небу, а ей он сказал «люблю», и доверчиво, с радостным удивленьем спросила:
- А правда, что солнце не только есть Петел-кур, но и бог, хоть лик имеет, подобный людскому?
Парень серьёзно взглянул в лицо премилой Любавы. Свет глаз её сладко ранил влюблённое сердце, но он сдержался и вразумительно объяснил:
- Нет, лада. Солнце не Петел-кур, не бог, и людского лика оно не имеет.
- Что же есть солнце? - вновь спросила Любава, всем существом восхищаясь парнем, который не только мил, но знает все тайны мира.
- Солнце есть огнь, - ответил Мирошка, припомнив то, что слышал от Данилы-книжника ещё осенью на холме. - Вернее, круг огненный… А видом он мал оттого, что стоит от земли высоту велику!
Наглядевшись на милого парня, выслушав мудрое слово, она опустила глаза и, вспомнив обо всём, что было здесь в эту быструю ночь, сказала:
- С ним людям всем славно… и нам!
- А ночью иль худо было? - лукаво спросил Мирошка, припомнив ту же счастливую ночь, о которой подумала и Любава.
И девушка, не таясь, протянула:
- С тобою и ночью славно…
- Да, солнце и ночью ныне сияло! - жарко сказал Мирошка.
Любава сделала вид, что слова парня ей непонятны.
- Где же ты видел солнце? - с лукавым видом спросила она Мирошку. - Я помню: лишь звёзды были на небе…
- На небе - звёзды, а солнце - ты! Он тихо, нежно добавил:
- Тобою и мир прекрасен… Не небу - тебе молюсь! Девушка вспыхнула и смолчала. Потом быстро взглянула на парня и с прежним лукавством весело погрозила:
- Смотри! Услышат про это боги - взъярятся!
- Не будут яриться боги! - бледнея от счастья, ответил Мирошка. - Лишь взглянут они на тебя и сами скажут про то же: «Не небу - тебе молюсь!»
Любава быстро вскинула руки и положила их на худые плечи Мирошки.
- Мой лада! - сказала она приветливо. - Мой радостный лада!
И сразу же отодвинулась, испугавшись сверкнувших глаз любимого парня. Но он успел схватить одну из Любавиных рук. Схватил - и сказал, как стихи, неотрывно глядя в глаза Любавы:
- Небом тебя назову?
Но очи твои синее вешнего неба!
Зарей тебя назову?
Но щёки - ясней зари!
Солнцем тебя назову?
Но ты благодатней и жарче солнца!
Только тебя увижу - и сразу я буен,
И кроток, и радостен, и печален...
А дух мой палит любовь!
Чувствуя, как уходят из тела силы, готовая сладко прильнуть к Мирошке, девушка еле слышно пролепетала:
- Ох… речи твои будто ветер весенний!
Но тут её зоркий глаз увидел группу людей, идущих на взгорье от чёрного пепелища. Сила опять возвратилась в тело, сердце окрепло, на губы сошла улыбка. Она вздохнула, украдкой любуясь горячей бледностью парня, потом с сожалением встала с бревна, на котором они сидели, перекинула русую косу через плечо, указала:
- Вон, вижу, подходят люди… пора! Мирошка с пылкой досадой крикнул:
- Когда нам не надо будет бежать от людей?
- Уж скоро…
- Нет силы ждать! Поскорей бы…
Он взял её некрупные розовые ладони в свои огрубевшие руки и потянул к себе:
- Я, как язычник, хочу умыкнуть тебя, лада… Она счастливо зарделась:
- Ой! - но руки не отняла.
А он всё настойчивей, твёрже сближал её грудь со своею:
- Да, умыкнуть… и трижды пройти с тобой вокруг дерева, дабы стать мужем…
Парень настойчиво потянул её к длинной обструганной жерди, стоявшей на месте будущего двора, и смело провёл вокруг дерева полных три раза… И опять притянул к себе:
- Да, быть твоим добрым мужем!
Знакомый обряд вернул Любаву к рассудку. Она с деловым любопытством взглянула на жердь, прикинула: точно ли трижды провёл её парень Мирошка вокруг обструганной братцем Никишкой осинки? Слова любви утеряли своё волшебство, и она скорее с улыбкой, чем с восхищением протянула:
- Лукавый Лель твой разум смущает.
- Не Лель, а ты, моя лада! - по-прежнему пылко сказал Мирошка, ещё не почуяв спокойной улыбки в Любавином трезвом голосе. - Затем и песню твержу всечасно:
Ты не куй, кузнец,
Мне копьё-булат:
Ты прикуй ко мне
Сердце девицы!
Ты не жги, кузнец,
Дрова-уголье:
Ты сожги ретивое
У девицы…
Любава совсем спокойно, с весёлой усмешкой взглянула на парня. Тайно ещё сожалея, что безумство ушло из сердца, но уже чувствуя, что не в силах в такое трезвое утро вернуться к тому безумству, она кивнула на шумный лес:
- Соловей песнь свою кончил, ты - начал. Ветер - в лесу, ты - тут!
- Птицы радуются ночной поре или ясной заре, а я тебе, лада! - ответил пылкий Мирошка.
Любава в последний раз тихонько вздохнула: вот и кончилась эта ночь. В делах начиналось новое утро: вон идут на просторный холм деловитые люди с вострыми топорами…
Любава увидела среди этих людей Симеона, отца своего Страшко, покрытого синяками после погрома, рослого, как и отец, Никишку, премудрого старца Демьяна, рыжего мужика Михаилу, а возле него - Вторашку с Ермилкой. Увидела и смахнула с лица последнюю тень томленья. Скорее разумом, чем душой, но тем убеждённей, она сказала Мирошке:
- Мил мне и ты…
Сказала и отошла. Оттуда опять сказала:
- До самого гроба мил… Потом добавила тихо:
- Ликом прекрасен, душою смел… Вовек бы мне быть с тобою!
Мирошка кинулся к ней.
- Постой… не беги! Но девушка отбежала.
- Чай, снизу батя с братцем идут! - сказала она. Мирошка остановился. Тогда Любава, будто дразня, готовая кинуться прочь при первом его движенье, но вдруг открывшись, как открывается цвет под утренним солнцем, жарко, сильно сказала:
- Когда тебя вижу, то вся дрожу… и пылаю, и мыслю, что нет тебя краше, сильней, разумней. Так ты мне мил, Мирошка!
