– Не скажу! – с готовностью согласился малыш.
– Вот и молодец. А я тебе за это винтовку сделаю, – пообещал Хусен.
Эсет немного успокоилась. Краска отлила от щек, и лицо ее снова сделалось белым.
– Ну, иди. Поиграй, – тихонько подтолкнул брата Хусен. – А нани скажешь, что мне не скучно.
Но Эсет пробыла недолго. Боясь, как бы еще кто не нагрянул, она ушла.
В другой раз Эсет пришла после того, как стемнело. Хусен удивился, когда она вдруг протянула ему бутылку.
– Что это? – спросил он.
– Вино.
– Зачем оно мне?
– Сейчас ночи холодные. От него, говорят, человеку бывает теплее…
Хусен улыбнулся и взял ее руки в свои. Эсет не отняла их…
Время летело незаметно. Ночь отрывала влюбленных друг от друга. Эсет надо было спешить домой: не дай бог, гнутся искать. Теперь она взрослая, и все домашние читают своим долгом оберегать ее честь от недоброго лаза и от злословия.
Но есть ли на свете сила, способная помешать любящим? И Эсет, как завороженная, шла на зов сердца любимого, забывая порой об опасности.
Свиданиям у плетня пришел конец. Наступила пора долгих холодных дождей и о ночевках в огороде нечего было и думать. И снова Хусен проводил дни и ночи в Ачалуках, в доме тети, в разлуке с Эсет. В Сагопши он теперь бывал редко.
Как-то, еще затемно возвращаясь в Ачалуки, Хусен увидел одиноко сидящего у своих ворот Довта. Старик застыл, словно на страже тишины.
Хусен не смог пройти мимо. Он пожелал хозяину дома доброго утра и остановился. Ответив на приветствие, Довт пристально всмотрелся в Хусена.
– Неужто сын Беки? Да сохранит тебя бог!
– Он самый, – тихо сказал Хусен и опасливо огляделся по сторонам.
Старик понял, в чем дело, и, тоже понизив голос, сказал:
– Помоги тебе бог, сынок. Куда путь держишь?
– В Ачалуки.
– Поздно вышел, – покачал головой старик. – Уже светает. Люди увидят.
Едва он проговорил последнее слово, в конце улицы показался человек. Хусен замешкался. Человек человеку рознь. Кто знает, кого это нелегкая несет?…
– Вон, видишь, – сказал Довт, выставив вперед свою жиденькую белую бороденку, – один уже идет. Пока не поздно, заходи во двор. Сдается мне: это рыжая собака по имени Товмарза.
Хусену ничего не оставалось, как забежать во двор старика. Он последовал за Довтом. Не останавливаясь во дворе, тот прошел прямо в дом.
– Здесь у меня много места, – сказал Довт. – Живи сколько хочешь, никто тебя не хватится. Ни одного гяура к дому не подпущу, пока у меня будет хоть один патрон! – добавил он воинственно, показывая на стену, где висели ружье и патронташ.
В комнате было душно, накурено. Хусену в первый миг показалось, что он и минуты не высидит здесь, но скоро свыкся. Как ни крути, а весь наступающий день предстояло провести в этой комнате. И Довт, как умел, развлекал своего нежданного гостя: играл на дахчан-пандаре,[57] рассказывал разные истории из своей жизни.
С особым интересом Хусен слушал о том, что старик пережил в Турции. Довт, как бы и сам этому удивляясь, не переставал повторять, что все было давно-давно, когда отцу Хусена Беки не исполнилось еще и пяти лет, а он, Довт, уже был мужчиной в возрасте.
К вечеру Хусен надумал совсем остаться у Довта. Надо было только предупредить об этом Кайпу.
Наконец село затихло. Хусен вышел, огляделся и направился к дому.
Вернулся он скоро. Принес с собой свежеиспеченный сискал.
– А это зачем? – покачал головой Довт. – Не нравится моя выпечка?
Первые дни у Довта прошли даже весело. Но потом все стало как в Ачалуках. Хусен не находил себе места от безделья и от тоски по Эсет. Слушая звуки дахчан-пандара, он часто думал: «Сколько бы мелодий выучила Эсет, доведись ей побыть у Довта». Короткие часы минувших свиданий с ней казались прекрасным сном…
Как-то Довт ушел на охоту. Оставшись дома один, Хусен все стоял у окна. На улице было светло, просторно, на ярком солнце сверкал и искрился выпавший ночью снег. До чего же грустно любоваться всей этой красотой только сквозь стекло! И как тут не позавидовать всем, кто свободно ходит где вздумается. Даже воробью, что замерзший сидит, нахохлившись, на ветке, и тому лучше, чем Хусену: в любую минуту может вспорхнуть и улететь куда угодно…
Где-то теперь Эсет? И что она делает? Эх, быть бы хоть на месте воробья, что ли!..
Довт вернулся к вечеру с двумя зайцами в суме. Одного тут же освежевал и сунул в чугунок, другого подвесил в сенцах на холоде.
– Последи за огнем, сынок, – сказал старик, – заяц молодой, быстро сварится. А я прилягу. Стар стал. Прежде, бывало, в любую погоду мог целыми днями по лесу бродить, и хоть бы что. Теперь не то, ноги говорят: «Дай нам отдохнуть, устали мы».
Довт не поднялся, и когда сварился заяц. И это уже не от усталости.
– Хусен, в сенцах в правом углу черемша у меня закопана. Потолки для приправы к зайцу. Я бы и галушки сделал, да вот что-то и встать не могу… Ты поешь, не смотри на меня.
На второй день, уже к вечеру, старик сказал:
– Не подняться мне больше. Отжил, видать, свое. Долго смерть меня стороной обходила. Надоело ей кружить…
– Может, мне пойти к нани, пусть она родственников твоих позовет? – предложил Хусен.
Довт отрицательно покачал головой:
– Я сам тебе скажу, когда придет время читать яси.[58]
Не пришлось читать яси. Через неделю Довт встал с постели.
– Ошибся я, как видишь. Не пришло еще мое время умирать! – с улыбкой сказал старик. – Это она, смерть-злодейка, напомнила о себе, чтобы ждал. Боится, забуду о ней… А силы-то все-таки ушли. Раньше и понятия не имел о простуде, теперь вон как скрутила, уж думал, не поднимусь. Тебе, Хусен, спасибо, да пошлет тебе бог много лет жизни. Выходил меня.
Это была правда. Всю неделю Хусен не отходил от Довта, а Кайпа каждую ночь приносила еду. Но теперь все было позади.
В этот вечер Хусен впервые за неделю собрался домой. Там его ждала приятная встреча: у них сидел Исмаал. Они не виделись с тех самых пор, как Хусен ушел с обозом.
– Да сохранит тебя бог! – радостно сказал Исмаал, поднимаясь навстречу Хусену. – Смотри, как вытянулся! Отчего не зайдешь никогда?
Хусен укоризненно посмотрел на мать. Кайпа стала жаловаться Исмаалу:
– Да я боюсь отпускать его. Если бы он слушался меня, вообще сидел бы все время в Ачалуках. Пока власти совсем не забудут о нем…
– Думаю, они уже забыли, – сказал Исмаал. – Сейчас такое повсюду творится! Не он один сбежал из царской армии. И теперь все еще бегут. У моздокской полиции дел хватает, не до Хусена ей. И казаки тоже не все уже молятся на царя…
Скоро Кайпа и Хусен убедились в правоте Исмаала. К ним и правда больше никто не приходил с обыском.
Весна, как половодье, смыла все слухи и недомолвки. В Сагопши пришла весть о том, что в Питере наконец свергли царя. Народ встретил это известие по-разному. Одни бурно радовались, другие в страхе как бы затаились, а третьи откровенно негодовали. Но таких было совсем мало – несколько местных богатеев, и только.
Хусен радовался больше всех – теперь можно никого не бояться. Но не тут-то было. Кайпа никак не могла расстаться со своими страхами и все просила сына остерегаться.
– От властей я освободился, но от тебя мне покоя нет! – сердился Хусен. – И чего ты трясешься? Царя-то ведь скинули!..
– Другой, наверно, встал на его место, – разводила руками Кайпа, – так не бывает, чтобы совсем без власти жить. Всегда это было и есть: один уходит, другой приходит. Война, видишь, не кончилась. Землю народу обещали, так тоже не дают. Как платили, так и платим за аренду…
Хусен молчал. Возразить нечего, мать права.
Когда пришла пора пахать, Кайпа не хотела отпускать Хусена в поле. Но, спасибо, Исмаал убедил ее, что бояться теперь нечего. И все же, пока сын не вернулся домой, мать совсем извелась в тревоге: каких только страхов себе не рисовала.
А в селе между тем стали поговаривать: какая, мол, народу разница, кто сидит на троне – Николай или какой-то там Керенский. Жизнь не полегчала. Землей, как и прежде, владеют Угром да Мазай, а люди все так же платят им за аренду. И войне конца не видать…
В село приходили все новые вести: в Петрограде восстали рабочие, они требуют прекращения войны и передачи всей власти народу. Говорили и о том, что вот-вот, мол, станут давать землю крестьянам.
Кайпа, будто забыв о вечных своих мытарствах, мечтала лишь об одном:
– Бог с ней, с землей! Пусть богатеи ее себе на спины взвалят. Мне бы дожить, чтобы война проклятая кончилась и Хасан мой вернулся.
Многое передумал и Хусен. Кукуруза уродилась плохая. Разговоров о земле хоть отбавляй, а денежки за аренду вынь да положь. Только где их взять? И о Хасане ни слуху ни духу… Эсет тоже с начала лета нет в селе. Кабират, будто назло Хусену, отправила дочку к своим родственникам в дальнее село Сурхохи.
Порой Хусен просто отчаивался: не надеялся больше увидеть Эсет. «Кто знает, как сложится ее судьба? Она ведь такая красивая, – думал Хусен, – еще засватают».
