Кайпа замолчала. Но ненадолго. И скоро завела вроде бы про себя все о том же:
– С властью не сладить! За падишахом большая сила. Говорят, их род триста лет царствует. Завтра в Пседахе народ собирают. Слыхала я, что будет большой праздник. Триста лет сидят. Это, сынок, что-нибудь да значит.
– А раньше разве не было падишахов? Триста лет назад? – спросил Хусен.
– Не знаю, возможно, и не было, – пожала плечами Кайпа.
Все замолчали. Каждый думал о своем. Хусен о том, был ли и раньше царь, а если нет, то как тогда люди жили без царя? А у Хасана невольно екнуло сердце. На праздник, наверно, и Саад явится. Ему же, Хасану, туда и носу нельзя показать. Да хоть бы и можно, какой толк? Винтовки-то ведь все равно нет.
Кайпа будто разгадала мысли старшего сына.
– Ради бога, Хасан, – взмолилась она, – только не вздумай пойти в Пседах! Тебя могут арестовать. Доносчиков везде хватает!
– Не волнуйся, нани, не пойду я туда. Подожду, когда будет праздник по случаю свержения падишаха. На него-то я схожу!
– Хорошо, хорошо, – обрадовалась Кайпа тому, что хоть на этот раз сын ей не перечит. – Хусен сходит, потом нам расскажет, что там было. Может, падишах хоть в такой день что-нибудь хорошее сделает народу.
– Эх, нани, – улыбнулся Хасан, – и ты ждешь от него добра? Ну что ж, снимай платок и получше слушай, чтобы не пропустить мимо ушей хорошие новости!..
– Все люди ждут, говорят, выйдет помилование осужденным. Может, и тебе после этого простят, будешь опять как человек дома жить. Вся душа у меня изболелась.
Хасан промолчал.
– А еще, слыхала я, земли дадут.
– Нани, ну что ты говоришь! – обозлился Хасан. – Кто даст тебе земли? Угром или Мазай?
– Падишах даст. У них лишнее отберет и даст!
– Не дождешься ты этого. Болшеки, знаешь, что говорят? Оружием можно забрать у них землю! И только!
– А, это разговоры Дауда!
– Он не из своей головы выдумал. У него и в Грозном и во Владикавказе есть знакомые болшеки. Они все знают!
Кайпа приблизилась к сыну, положила ему на голову свою худую руку. И ласково, как в детстве, стала гладить.
– Будь осторожным, сынок. Не дай бог с тобой что-нибудь случится. Этого я уже не перенесу. Сколько выстрадала, чтобы вырастить вас. И вдруг теперь, когда мне уже казалось, что самое трудное позади…
Комок подкатился к горлу, и Кайпа не могла больше ни слова сказать.
И Хасан растрогался.
– Да что ты, нани, – обнял он ее, – ничего со мной не случится!
Кайпа еще долго утирала глаза краем платка, потом, немного успокоившись, сказала:
– Ложись, Хасан, поспи немного. Отдохни. Сегодня гяуры не придут. Не до того им перед завтрашним днем. Все, наверно, сидят в Пседахе.
– Пожалуй, и верно, – согласился Хасан. – Уйду с рассветом.
Всю эту ночь Кайпа глаз не сомкнула. Перештопала одежду Хасана и все думала, думала…
Перед рассветом Кайпа с трудом добудилась его.
– Вставай, Хасан, – шептала она, – пора уже.
Мать проводила сына все с теми же напутствиями об осторожности. И осталась посидеть у порога. Еще не совсем рассвело, когда вдруг явился Мажи.
– Вададай! Ты что в такую рань? Не случилось ли чего?
– Мы же идем в Пседах! – удивленно посмотрел на нее парнишка.
Без Мажи не обходится ни одно событие: ни похороны, ни свадьба. А в день байрама, едва мулла прокричит с минарета, он уже успевает обежать все дворы, в иные и по два раза заглянет в надежде, что в темноте, да среди других ребятишек его не разглядели и не запомнили.
– А Хусен разве не встал? – спросил Мажи.
– Да еще ведь и не рассвело!
– Мы вчера с ним договорились, что пойдем пораньше. Когда все закончится, там делать нечего.
Пока собрался Хусен, и солнце взошло. Мажи не дал ему позавтракать.
– Там поедим. Говорят, столько скота зарезали, всех накормят, идем только быстрее.
За воротами ребята увидели людей, идущих в Пседах. Мимо пронеслась тачанка с девушками. Одна из них играла на гармошке.
– Они тоже туда? – спросил Хусен.
– Ну конечно. В такой праздник там, наверно, и танцы будут.
Самого Мажи занимали, разумеется, не танцы. Ему бы только наесться до отвала.
У своих ворот стояла Эсет.
– А ты что здесь, Эсет? – спросил Хусен. – Видишь, все идут в Пседах! Пошли с нами?
– Нани не пускает меня. – Эсет захлопала метелками-ресницами – того и гляди, расплачется.
– Зачем же они тогда гармошку тебе купили?
Эсет пожала плечами.
– Там, говорят, не хватает девушек с гармошками, – пошутил Хусен. – Может, пирстоп пришлет за тобой фаэтон? Уж тогда-то, я думаю, мать отпустит тебя!
Эсет опять смолчала. Но по лицу было видно, что она уже сердится. А тут еще Мажи подлил масла в огонь:
– А может, за тобой и приедут. Кто еще, кроме тебя, сыграет «хаэца-обилла»? [54]
Вся обида девочки обрушилась на Мажи.
– Уж ты бы помолчал, плешивая голова! Тоже умник нашелся!
– Гусиные глаза! – огрызнулся Мажи, пониже натягивая свою старенькую шапчонку.
– Не старайся, не тяни шапку. Плешь твоя все равно видна.
Мажи покосился глазом, не находя, что ей ответить. Выручил Хусен. Он потянул за собой приятеля, напомнил, что надо торопиться.
– Спеши, тебя там заждались, – крикнула вслед Эсет, – хотят посадить тамадой! Но едва ли тебе удастся набить свой живот.
Мажи весь перекосился, обернулся назад, и неизвестно, что бы он сделал, если бы не Хусен.
– Ну что ты, Мажи, – сказал он, – будешь с девчонкой связываться? И вообще, зачем надо было про «хаэца-обилла» говорить? Ей же совсем недавно купили гармошку. За такой срок не научишься играть.
А в душе Хусен ругал себя. Это он все начал своими глупыми шутками.
8
В центре Пседаха собралось очень много народу, точно в базарный день. По обе стороны установленных вдоль площади столов сидели люди. На почетном месте восседали пристав, старшины и самые зажиточные люди из окрестных сел. Хусен рассмотрел среди них Саада и Соси.
Дальше устроились все остальные.
Поближе к именитым гостям и к тамаде ставили фаянсовые и фарфоровые тарелки, а дальше пошли глиняные чашки и даже деревянные, в которых замешивают тесто. Но какое имеет значение, в чем подадут, важно получить угощение.
У Мажи слюнки потекли, когда он увидел мясо.
В стороне сгрудились девушки. Нарядные, все в шелковых платьях и в шелковых же платках. Многие с гармошками. Звучит музыка. Тут же, как пчелы вокруг цветов, вьются молодые люди. Этим не до яств – им бы потанцевать, перекинуться взглядами, перемолвиться словом.
Но Хусену это ни к чему. Не думает он и о еде, хотя голоден. Глаза его прикованы к Сааду. Сообщить бы Хасану, что он здесь. Но как?…
На столы ставят кувшины, большие и маленькие бутылки с красным вином и так много стаканов, что кажется, будто их собрали со всего света.
Наконец поднялся пристав – хозяин пиршества. Хусен с удивлением посмотрел на его живот. Похоже, Сахаров уже выпил целую бочку – такое у него брюхо.
Пристав поднял руку. Все вокруг стихли.
– Налейте стаканы! – распорядился он.
Приказ выполнили не все. Старики не притронулись к вину. Пристав зло обвел их взглядом.
– Горцы!.. – крикнул он. – Граждане великой и могучей России!
На этот раз переводил какой-то молодой офицер-ингуш. Он это делал куда расторопней, чем Ази.
– Славному царствованию дома Романовых исполнилось триста лет!.. – продолжал пристав.
– Это он о ком же? – спросил соседа какой-то старик.
– А я откуда знаю! – услышал он в ответ.
– Это фамилия царей! Царь Николай тоже Романов, – пояснил человек, сидящий напротив.
Хусен старался не пропустить ни слова. Его ведь будут обо всем расспрашивать. К тому же и он слыхал, что в этот день должно быть от царя народу что-то хорошее. Но пока пристав все только славил дом Романовых.
