Другая гостья, которая выдвигала эту версию, не согласилась с ней.
– А мы сейчас спросим, – сказала она. – Махин-ханум, уважаемая! Расскажите же нам, какие новости есьт о Шахин?
– Слава Аллаху, все в порядке! – ответила хозяйка. – Говорят, по-французски они уже совершенно свободно болтают. Дочь в колледже учится…
– И после колледжа сразу назад?
– Нет, думаю, это еще нескоро будет. Она ведь на врача учиться собралась.
– Женщина-врач! Это новость для наших краев. А чего ждать от Марьям Фаттах? Вообще пишут они?
– Да, регулярно! Как раз недавно получили фотографии: Шахин и Марьям вместе на фоне некоего железного строения в Париже, которое и мусульманам странно, и неверным необычно. Здание не имеет ни окон, ни дверей, но нельзя сказать, что оно не достроено. Просто такой вот тип здания, вроде сушилки для белья, только белья на ней нет. Бабушка Шахин удивлялась: как, говорит, девчонки не боятся, что оно им на голову не свалится, зачем так близко подошли к железяке этой? Но мой муж объяснил, что у французов все рассчитано, так что опасности никакой нет, красавицы наши не пострадают…
(…Эту женскую беседу можно еще страниц пятьдесят продолжать, но какой в этом смысл? Тем более этот тип текста относится к главам «Она»…)
* * *
Узнать о здоровье матушки приходили пожилые женщины – ее знакомые; женское чутье сразу им подсказало, что те версии, которые обсуждались на посиделках у Махин-ханум, ошибочны. Однако в чем действительная проблема, пока было неясно. Кроме самых проницательных, например супруги господина Таги, все остальные ничего не знали о проблеме Али и Махтаб. И в Сахарной мечети не все знали, хотя здесь, на женской половине, тоже упоминали о нездоровье матери Али.
– …Мужа Аллах прибрал, дочь за тридевять земель… Молодая женщина – с чего ей радоваться-то теперь? Но, пока на ногах держалась, она Аллаха не гневила!
– Я от мужа слышала, что на их кирпичной фабрике дела не очень. Хадж-Фаттах совсем сдал…
– Вы правильно изволите говорить. Аллах всеведущ! А может, еще и сглазили их…
– Тогда куриное яйцо надо разбить – от сглаза…
– Или сходить получить у муллы молитву письменную…
– Или пойти в иудейский квартал, выпить воды особенной от сглаза и опрыскаться ею.
– Прежде всего я бы на их месте погадала, вреда ведь в этом нет …
– Хадж-Фаттах с дервишем Мустафой дружит, попросил бы, чтобы тот новый амулет ему дал…
– Но дервиш Мустафа этими вещами не занимается…
– Старушки у них в доме нет, вот в чем беда. Старушечье дыхание джиннов отпугивает.
– Нани есть на это, Искандерова жена. Хозяйством она заведует, Фаттахам в помощь…
– А еще внучок их бегает за дочерью этой самой Нани, там, говорят, сильная страсть охватила его!
– Милая моя! И неудивительно! Есть ли такая девочка, что от рук хозяйского сынка ушла? Если есть хоть одна в мире, то вот эта будет вторая!
– К тому же девочка-то видная, синеглазая!
– Невесть какой подарок…
– Но суть-то в том, что от этого, наверное, и слегла мать Али!
Тут раздался голос еще одной посетительницы мечети, которую вывели из себя эти речи:
– Да воззрит Аллах на вас, женщины! Вы ведь в мечеть пришли – так молились бы! Немного уважайте присутствующих, прекратите этот вздор… Дервиш Мустафа правильно говорит: для женщин нужно специальные кофейни открывать, иначе они в дом Божий всякий вздор несут…
– Ладно– ладно! Еще дервишем слабоумным будете попрекать…
* * *
От мужчин тоже не ускользали эти толки да разговоры. Кто-то верил всему, кто-то доискаться до истины хотел – больше, впрочем, из чистого любопытства… Как, например, Дарьяни, который спрашивал у Нани:
– Что скажешь, Нани? Как твое здоровье и как хозяйкино?.. Говорят, слегла она?..
Нани в разговор с ним не вступала, называла лишь нужные товары, которые он один за другим подавал ей. Упаковывая черный перец, он опять сделал заход:
– Но болезнь-то у нее какая? Не очень чтобы… того?..
Нани упорно молчала, чем сильно обидела бакалейщика.
– Я ведь не из праздного любопытства! – ворчал он ей вслед. – Задеть не хотел. Да поможет Аллах всем страждущим…
* * *
Мусе-мяснику тоже не давала покоя мысль, почему слегла невестка Хадж-Фаттаха, и не в любопытстве тут было дело. Он думал о том, чем мог бы конкретно помочь этому семейству, которому чувствовал себя обязанным. Сестра Мусы что-то ему говорила насчет матушки Али, но как-то малопонятно: Искандер за мясом не раз заходил, но из него слово клещами не вытащить. Наконец, Мусе пришло в голову порасспросить самого Али, который каждый день, возвращаясь из школы, проходил мимо крытого рынка Ислами и лавки Мусы.
И вот, сообразив об этом, Муса тут же начал выглядывать из своей лавки и высчитывать, когда же у школьников звонок на обеденный перерыв. После этого звонка мальчишки неслись по домам, обедали, а потом возвращались в школу на вторую часть занятий. И вот Муса стал внимательно вглядываться в их лица: все прошли, но Али не было. Потом настала очередь звонка в школе «Иран» для девочек: он был на четверть часа, позже чем у мальчиков.
И потянулись девочки по домам: в одиночку, парочками и группками. Последней появилась группка из пяти девочек, которых Муса часто здесь видел: они покупали что-нибудь или просто крутились возле лавок – все торговцы их узнавали. Но вот и они ушли, и Муса спросил сам себя: «Где же внук Фаттаха? Неужели он так медленно тащится, что от самых лентяев и лентяек отстал? Или сегодня в школу вообще не ходил, или обедает в школе…»
И тут Муса увидел Али. Через плечо у него висел маленький девчачий портфель, в руках Али держал книги. Он как раз рассчитался за что-то в бакалейной лавке и тут тоже увидел Мусу.
– Как здоровье господина Фаттаха-младшего?
– Спасибо, господин Муса! – Али заулыбался. – Все хорошо, как у вас?
Муса провел правой рукой по своему окровавленному фартуку, вытирая ее.
– Вашими молитвами!
Али переминался, словно спешил, но Муса не отпускал его:
– Кстати, Али, дорогой! Может, это и нескромно, но как здоровье хозяюшки твоей?
Али сначала уставился на него, потом с хитрой улыбкой ответил:
– Тысячу раз спасибо за интерес, хозяюшка в полнейшем порядке!
– Да ну? – удивился Муса. – А слышно было – слегла она…
– Нет-нет, в полном порядке, как огурчик! Да вон она стоит! У выхода с рынка…
И Али отправился к этому самому выходу, удивленный Муса даже немного следом за ним прошел. И увидел эту самую «хозяюшку», но не хозяйку дома, а девочку, которая приходила звать Али домой в тот вечер, когда они здесь ели свеклу…
И вот Али подошел к ней и с учтивым поклоном протянул купленные конфеты. Девочка приподняла обеими ручками подол юбки и сделала книксен, а потом сказала Али:
– Благодарю! Но это не вполне прилично для девочки – кушать сладости на улице…
– Как удобнее вашей милости, так и поступайте, – сказал Али, а она попыталась снять свой портфель с его плеча, да так неловко, что Али чуть не оступился.
– Опа! Вы меня, кажется, хотите в канаву сбросить?!
Муса тихонько рассмеялся и, почесывая в затылке, вернулся к своей мясной лавке. Бакалейщик, сидевший, развалившись, за своим прилавком, прокомментировал:
– Смотри, мясник! Вот они, дети нынешней эпохи!
– Да, в наше время такого не бывало…
Бакалейщик, несколько раз помянув Аллаха, похлопал по коленке.
– Страсть этого парня сильно прихватила, – сказал он. – Каждый день ведь это повторяется. Приходит сюда и берет пачками конфеты, козинаки, помадку, воду абрикосовую, да еще так шикует: сдачи, мол, не надо…
Муса тяжело вздохнул и невольно вспомнил прошлое, сказав бакалейщику:
– Что-то есть в нем от покойного отца: душа нараспашку. Да помилует его Аллах. Впрочем, и сам Хадж-Фаттах денег не считает: приходят, уходят… Но эта история его с девочкой – это нечто…
– Да какое там нечто, мясник?! О чем ты говоришь?! У парня гон любовный, как у самцов, у бычков по весне!
Муса рассмеялся, а бакалейщик, наоборот, заговорил еще серьезнее:
– А что, юноши – те же самцы. Как моча в голову вдарит, так словно пьяные верблюды в страсти, удержу им нет. Пока не узнает женщину, да не рассмотрит, да не попробует на вкус… Нескоро еще поймет, что ничего в них такого уж нет… Потом-то успокоится… Лекарство есть одно от этого, у меня где-то был рецепт: там и камфара, и цветки определенные, и высушенный бараний сычуг, и еще что-то, – но лучше всего помогает сама женщина! Это лекарство, впрочем, для взрослых, а тут… Окрутила девчонка парня, ничего не скажешь!
И Муса задумался. Замолчал и бакалейщик…
* * *
Вечером, продав последнюю порцию мяса, Муса запер лавку и отправился в поварню Исмаила-усача. По вечерам над входом в свое заведение Исмик-усач вешал зеленый фонарь, который не снимал до последнего посетителя. Вот и сегодня фонарь горел – видимо, только что вывешен. Частенько прямо сюда шел Муса-мясник после работы, а нередко шел сюда не сразу, а завернув вначале в квартал Авляд-джан, к Ицхаку-еврею, и прихватив у него две пузатые бутылочки виноградной водки – для себя и для Исмика-усача. В таких случаях Исмик снимал свой зеленый фонарь и закрывал все ставни заведения, отправив по домам помощников. И они садились с Мусой друг против друга, перед каждым, кроме бутылки, еще и блюдо с потрохами, рубцом, сычугом, и большой стакан лимонного сока…
