— Кто там? — спросила она.
— Высочайшая, вы знаете.
Звук его глубокого голоса достиг ее сердца как всегда быстро, но она притворилась, что совсем не взволнована.
— Ах, — сказала она безразлично, — зачем ты пришел? Разве ты не видишь, что я занята?
— У меня есть причина, — ответил Жун Лу, — и я умоляю вас, ваше высочество, выслушать меня, так как до той минуты, как ворота будут заперты на комендантский час, остается мало времени.
Цыси почувствовала его прежнюю власть. Он был единственным во всем мире мужчиной, которого она бояласц потому что он любил ее и не уступал ей. Однако сейчас она была настроена так же своевольно, как когда-то в юности, будучи обрученной с ним. Она намеренно не спешила, и ему пришлось ждать, пока она не закроет нефритовой крышкой чернильный камень и не вымоет сама кисточку в мисочке с водой, хотя в другое время все эти маленькие заботы она оставляла прислужнику-евнуху. Жун Лу терпеливо ждал, прекрасно зная не только о том, чем она занята, но также о том, что его осведомленность ей известна.
Наконец императрица медленно прошла через весь зал к невысокому трону и села. Жун Лу подошел к ней и встал на колени, как требовал обычай, и она приняла это как должное, а ее черные глаза были жестокими, надсмехающимися и нежными одновременно.
— Больно тебе колени? — спросила Цыси некоторое время спустя.
— Это не имеет значения, ваше высочество, — ответил Жун Лу спокойно.
— Встань, — сказала она. — Мне не доставляет радости, что ты стоишь передо мной на коленях.
Он поднялся с достоинством, и она оглядела его с ног до головы. Когда ее глаза встретились с его глазами, она остановила взгляд: они были наедине и никто не мог запретить ей смотреть на него. Евнух стоял на расстоянии, у входа в зал на страже.
— Что я сделала не так? — Голос был заискивающим и нежным, как у ребенка.
— Вы знаете сами, — ответил он.
Она пожала плечами, укрытыми в атлас.
— Я не говорила тебе о новом Летнем дворце, потому что знала, что кто-нибудь тебе скажет — несомненно, принц Гун. Но я принимаю новый Летний дворец как подарок сына. Таково его желание.
На это Жун Лу ответил очень серьезно:
— Вы знаете, что в казне нет сейчас денег на Дворец наслаждений. Народ и так слишком обременен налогами, а чтобы строить дворец, придется обложить новым налогом каждую провинцию.
Императрица снова пожала плечами.
— Не обязательно брать деньги. Можно потребовать щебень, камень, нефрит, вызвать мастеров.
— Работникам надо платить, — сказал он.
— Не обязательно, — ответила она беззаботно. — Первый император не платил крестьянам, которые строили Великую стену. Если работник умирал, его укладывали между кирпичей и замуровывали, так что не нужно было тратиться на погребение.
— В те дни, — заметил Жун Лу строго, — династия была сильна. Народ не осмеливался бунтовать. — Император был китайцем, а не маньчжуром, как мы, и стена должна была защитить его собственный народ от набегов северных врагов. Но согласятся ли теперь провинции посылать материалы и людей только для того, чтобы строить Летний дворец для вас? И сможете ли вы находить удовольствия во дворце, стены которого станут могилой ни в чем не повинных людей. Думаю, что даже вы не до такой степени жестоки.
Один лишь Жун Лу мог заставить ее плакать. Цыси отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Я не жестока, — прошептала она. — Я… одинока.
Она взяла конец тонкого цветастого платка, свисавшего с нефритовой пуговицы ее платья, и вытерла глаза. Невидимая нить, связывающая их, натянулась. Цыси страстно захотелось, чтобы он подошел к ней, протянул руки и обнял.
Жун Лу неподвижно стоял на месте. Она вновь услышала его строгий голос:
— Вам следовало сказать вашему сыну, императору, что ему не подобает делать вам столь дорогой дар в то время, когда империи угрожают войны, бедность и наводнения в срединных провинциях. Вашим долгом было напомнить ему об этом.
При этих словах Цыси повернула к нему голову: на длинных черных ресницах блестели слезы, в глазах застыла печаль.
— Империя! — закричала она. — Одна лишь нищета!
Ее губы задрожали, и она заломила руки.
— Почему ты не скажешь ему сам? — Она не могла сдержать крик. — Ты ему отец…
— Тихо, — прошептал Жун Лу сквозь зубы, — мы говорим об императоре великой империи.
Голова Цыси повисла, и на розово-красный атлас платья упали слезы.
— Что вас беспокоит? — спросил Жун Лу. — У вас есть все, ради чего стоит жить. Чего еще вы можете желать? Есть ли на свете женщина, которая бы стояла выше вас?
Цыси не ответила, и пока он говорил, слезы ее не высыхали.
— Династия продолжается, по крайней мере в течение вашей жизни. Вы вырастили императора, вы дали ему супругу. Он любит ее, и она, будучи молодой и любящей, даст ему наследника.
Цыси подняла голову, глаза горели изумлением.
— Уже?
— Я этого не знаю, — ответил Жун Лу, — но несомненно так и будет, ведь любовь их взаимна.
Он встретил ее взгляд и долго не отводил своих глаз, полных страдания.
— Я случайно видел их несколько дней назад, совсем случайно. Было поздно, я направлялся к большим воротам, чтобы успеть до комендантского часа, и вдруг заметил их около павильона Благоприятных ветров.
— Вблизи от дворца Вдовствующей императрицы, — пробормотала Цыси.
— Двери павильона были открыты, — сказал он, — я невольно посмотрел в ту сторону и увидел их в свете сумерек, они шли как дети, взявшись за руки.
Цыси закусила губу, ее круглый подбородок затрепетал, а на глаза вновь набежали слезы. И в горе лицо ее было прекрасно. Жун Лу не мог сдержать себя.
Он сделал три шага, затем еще два и оказался ближе к ней, чем когда-либо за эти годы.
— Сердце мое, — сказал он так тихо, что никто, другой не смог бы их услышать, — у них есть то, чего лишены мы. Помоги им сохранить это. Направляй их на правильный путь, вложи всю свою силу и власть в этот союз, ибо он основывается на любви.
Больше Цыси не могла вытерпеть. Она укрыла лицо ладонями и разрыдалась.
— Ох, уходи, — причитала она. — Оставь меня, оставь меня одну, я привыкла быть одна!
Она так безутешно рыдала, что он вынужден был подчиниться, иначе евнухи бы полюбопытствовали, почему императрица плачет. Вздохнув, Жун Лу сделал шаг назад, чтобы оставить ее, как она о том умоляла.
Не переставая плакать, она наблюдала за ним сквозь пальцы, и когда увидела, что он уходит, не утешив ее, отбросила руки от лица с такой горячей яростью, что слезы сразу же высохли.
— Полагаю… Полагаю… что ты никого не любишь теперь, кроме своих детей! Сколько у тебя детей с… с…
Жун Лу остановился и сложил руки:
— Ваше высочество, у меня их трое, — сказал он.
— Сыновья? — спросила она.
— У меня нет настоящих сыновей, — сказал он.
На долгий миг встретились их глаза, кричащие о взаимной боли и желании, затем он ушел, и она осталась одна.
Под конец шестого солнечного месяца император Тунчжи принял послов с Запада. Мать императрица, выслушав рассказ Ли Ляньиня, ничего не сказала.
Аудиенция началась в шесть часов, рассказывал евнух, вскоре после восхода солнца, в Павильоне пурпурного света. Император сидел на помосте за низким столом, перекрестив ноги. Он с интересом разглядывал странные белые лица высоких людей, посланников Англии, Франции, России, Голландии и Соединенных Штатов. Все, кроме русских, были одеты в простые темные одежды из шерстяной ткани: ноги обтягивали штаны, а верхнюю часть туловища короткие камзоты, как если бы посланники были простолюдинами, и никто не носил халатов. Каждый посланник вышел вперед и поклонился императору, но не встал на колени и не стукнулся головой об изразцовый пол, и стоя каждый передал принцу Гуну Приветственный адрес для зачитывания вслух. Текст всех адресов был написан на китайском языке, а смысл сводился к приветствию западной страны императору Китая по поводу его восхождения на престол и добрым пожеланиям процветающего мирного правления.
Император должен был ответить всем одинаково. Принц Гун поднялся на возвышение и, прежде чем взять из рук императора заранее подготовленный ответ, с крайней церемонностью упал на колени и склонил голову до полу. Когда принц Гун сошел с возвышения, то подчеркнуто старался перед иностранцами вести себя сообразно правилам поведения, установленным много веков назад мудрым Конфуцием. Он изображал спешку в выполнении своего долга, распахивал руки как крылья, а полы его халата развевались, лицу он придал обеспокоенное выражение, чтобы показать, как стремился он услужить своему повелителю. Каждому иностранному посланнику принц Гун передал императорский документ. Затем посланники положили свои верительные грамоты на специальный столик. Они были довольны. Несомненно, они думали, что добились своего, не подозревая, что место, где они стояли, было не дворцом, а просто павильоном.
