По ровной зимней дороге дружно неслись кони. Дивинский торопился. Гулко стучали копыта коней. Широкая дорога была ярко озарена луной. Было пустынно. Направо и налево чернел лес, и не виднелось признака жилья.
Но вот показался огонек. Это была почтовая станция. Дивинский направился к ней. Он успел заметить, как какой-то человек при его приближении быстро юркнул в маленькую калитку…
Чувствуя себя в безопасности, имея перед собой несколько часов, Сумароков, запасшись верховыми лошадьми, дал себе некоторый отдых.
Он ужинал. Перед ним стоял медвежий окорок, и он, не торопясь, отрезал. от него лакомые куски, запивая рижским пивом. Чем больше он пил, тем больше приходил в хорошее настроение. Он чувствовал себя вне опасности. Добравшись до Москвы, он найдет себе сильную защиту в лице Ягужинского, все ему расскажет, и, быть может, Ягужинский примкнет к верховникам, и судьба его, Сумарокова, будет обеспечена.
Но радужное настроение камер-юнкера голштинского герцога было нарушено вбежавшим Яковом.
Яков вбежал испуганный и встревоженный.
— Едут! — крикнул он. — За нами погоня. Они настигли нас! Спасайтесь!
Сумароков вскочил:
— Что случилось?
В ответ на свой вопрос он услышал неистовый стук в ворота.
— Спасайтесь, — повторил Яков. — Это за вами.
Испуганный хозяин выскочил из темной клети. Яков схватил его за руку.
— Что ты делаешь! — воскликнул Сумароков.
— Скажите ему, чтобы он не отпирал ворот, — быстро ответил Яков, продолжая держать толстого перепуганного немца.
Сумароков понял. Он вынул пистолет и, обратись к дрожавшему от страха немцу, сказал ему:
— Не смей открывать ворота.
Немец послушно опустил голову.
— Я бегу, — сказал Яков. — Я знаю здесь задний ход, я подведу лошадей к окну.
С этими словами он поспешно выбежал. Перепуганный насмерть немец забился в угол, весь дрожа. Собаки заливались на дворе бешеным лаем. Тяжелые ворота сотрясались под ударами.
Бледный и решительный Сумароков положил на стол пару пистолетов и взял в руку шпагу. Один за другим раздались два выстрела. Это по приказанию Дивинского перелезший через забор вахмистр разбил на воротах тяжелый замок. В комнату вбежал Яков.
— Скорей, в окно, — крикнул он. — Там лошади!
Сумароков бросился к окну, но едва вскочил на подоконник, как в горницу ворвался Дивинский и крикнул:
— Капитан, я буду стрелять. Стойте!
В то же мгновение вбежавший преображенец направил ружье на Якова: сопротивление было невозможно.
Сумароков все же хотел прыгнуть в окно, но, к ужасу своему, увидел у окна солдата, взявшего наперевес ружье со штыком.
Сумароков прыгнул назад. Со шпагой в руке, негодующий и озлобленный, он остановился среди комнаты.
— А, Федор Никитич, — произнес он. — Здравствуйте. Я думал, разбойники напали, ан оказался свой же брат, офицер гвардии. Чего вам надобно?
Дивинский побледнел и обнажил шпагу.
— Капитан Сумароков, — сурово начал он. — Я не разбойник. Разбойник вы, что хотите зла России. Сама императрица против вас… Я должен арестовать вас и доставить в Митаву, по приказанию Верховного тайного совета.
Лицо Сумарокова исказилось судорожной улыбкой.
— А, — произнес он. — Так, значит, сама императрица против меня! Что ж, — продолжал он. — Ваше счастье…
— Вашу шпагу, — прервал его Дивинский.
— Мою шпагу? — насмешливо повторил Сумароков. — Нет, я не отдам ее вам. В чем обвиняют меня? И в чем виноват я? Я приехал по поручению, коего ослушаться не мог. Вы сами знаете субординацию. Мог ли я ослушаться!
— Это разберут те, кто приказал мне задержать вас, — сдержанно ответил Дивинский. И, заметя, что присутствие остальных, по-видимому, стесняет Сумарокова, он приказал увести Якова и немца.
Яков покорно последовал за солдатом.
Оставшись вдвоем с Сумароковым, Дивинский спокойно вложил шпагу в ножны и сел к столу.
— А теперь, капитан, — начал он, — поговорим без помехи, начистоту.
Сумароков тоже спрятал шпагу и ответил:
— Я ничего лучшего не желаю. — Он сел и любезно предложил Дивинскому подкрепиться. — Я сам не успел кончить ужина, — с улыбкой добавил он.
Дивинский поблагодарил, и не прошло пяти минут, как молодые люди ели и пили, как добрые приятели. Сумароков был смел. Он понял, что ни бежать, ни сопротивляться невозможно, и мужественно глядел вперед. Он был уверен, что в Митаве его не казнят, а в Москве все же он надеялся на Ягужинского и его тестя великого канцлера Головкина и, главным образом, на императрицу. Не позволит же она казнить офицера гвардии только за то, что он ради ее пользы пренебрег верховниками!
— Вы победили, — говорил он Федору Никитичу. — Не знаю, будет ли то на благо России, но не будьте жестоки. Вспомните Меншикова. И что может ожидать вас! Императрица смела и лукава. Она не дастся без боя. Одно хорошо затеяли господа министры — это не пускать в Россию этого подлого конюха Бирона!
— Ага, — ответил Дивинский. — Он стал как шелковый. Прямо как собака смотрит в глаза князю Василию Лукичу.
— Дай ему только воли, он покажет себя, — заметил Сумароков.
— Так едем? — спросил Дивинский.
— Слово дворянина — я не сделаю попытки к бегству, — ответил Сумароков. — Но… — добавил он. — Вы захватили меня, но кто-то был у нее до меня, быть может, важнейший…
— Как так? — с тревогой спросил Дивинский.
Тут Сумароков подробно рассказал Федору Никитичу дорожные приключения Якова и свои подозрения.
Дивинский внимательно выслушал его.
— От кого же он мог быть?
На этот вопрос он не находил ответа. Только тревожное чувство сжимало его сердце. Где-то в темноте терпеливо и настойчиво кто-то подготовлял им гибель. Нет врага страшнее незримого.
Яков, узнав об обещании своего господина, заявил, что барина своего ни за что не оставит.
Солдаты с Яковом вывели за ворота лошадей и ждали офицеров. В это время вдали на дороге, ярко озаренной луной, показался несущийся во весь опор всадник.
— Надо задержать, — произнес один из солдат. Но едва он выехал на середину дороги и крикнул: — Стой! Кто едет? Как всадник уже наскочил на него.
— Прочь! — закричал незнакомец.
В ту же минуту блеснул огонек, раздался выстрел, лошадь преображенца встала на дыбы, шарахнулась в сторону, и незнакомец пронесся дальше.
— Он! Он! Это он! — как сумасшедший, закричал Яков. — Бей его, кто в Бога верует!
Почти одновременно раздались два выстрела. Это выстрелили из ружей оба солдата. Кроме того, конный помчался за незнакомцем. Но сразу было очевидно, что погоня, если лошадь незнакомца не ранена, не может достигнуть никакого успеха.
— Это черт, а не лошадь, — произнес оставшийся вахмистр.
Действительно, незнакомец несся, как привидение. Лошадь расстилалась по земле, отбрасывая от себя и всадника резкую, черную тень на светлую дорогу.
Скоро незнакомец скрылся из глаз, а несшийся за ним преображенец все еще виднелся вдали.
На выстрелы выбежали офицеры. В нескольких словах Яков объяснил, что случилось. Он хорошо узнал незнакомца. Это был тот самый человек, который отнял у него лошадь и запер в клеть.
Сумароков вздохнул. Он подумал, что, если бы таинственные враги не опередили его, он был бы встречен иначе и не был бы в таком унизительном положении.
— Ну, что ж! — произнес Федор Никитич. — Теперь не поймаешь. Думаю, что и унтер сейчас вернется. Гайда! В Митаву!
Он вскочил на коня, и маленький отряд шагом направился по дороге в Митаву. И у победителя, и у побежденного были одинаково невеселые думы.
У самой заставы они встретили Алешу Макшеева. Радостный и возбужденный, Алеша пожал руку Сумарокову, выразил сожаление по поводу недоразумения с капитаном и коротко рассказал Дивинскому о своей удаче. Дивинский поздравил его и, в свою очередь, передал ему о встрече, посоветовал поторопиться и, если еще возможно, задержать подозрительного незнакомца.
— Поймаю — не вырвется, — ответил Макшеев и, вздохнув, добавил: — Опять не спавши! Когда-то Бог приведет выспаться!..
Он попрощался и понесся дальше.
Пока Дивинский докладывал князю Василию Лукичу подробности ареста Сумарокова и встречу с таинственным гонцом, бывшим в Митаве раньше Сумарокова, князь Шастунов дружески приветствовал Петра Спиридоновича и от всей души жалел его.
— Но, — говорил он, — конечно, все выяснится. По всей справедливости в ответе должен быть граф Ягужинский. Вы его адъютант, вы не смели его ослушаться.
Сумароков, по правде говоря, не очень тревожился. Во всяком случае судьба его решится не здесь, а в Москве.
Дивинский вернулся мрачный и озабоченный.
