— Как называется это оружие? — послышались вопросы.
Любопытствующие показывали на пику.
— Сколько французов он поразил этим оружием?
Ему перевели. Казак ответил:
— Изничтожил сей пикой трех офицеров и мелочи несколько четвериков.
— Что такое мелочь? И что такое четверик?
На помощь пришел сопровождающий Землянухина офицер. Он пояснил, что казак в сражениях поверг тридцать девять неприятельских душ.
Рассказал казак парламентариям, как воевал еще под началом самого Суворова, ходил с ним через Альпы. А когда позвали защищать Россию от наполеоновского нашествия, он с двумя сыновьями записался в донское ополчение. Воевал под началом Платова.
В тот же день в окрестности города выстроили всадников, коим Землянухин должен был преподать уроки казачьей тактики и владения пикой. Никогда еще он не выступал в роли учителя, да еще пред иностранным строем. Триста всадников — это почти казачий полк! Но он не сник, в страх не впал. Подъехал к строю, откашлялся в кулак, подражая батьке-атаману, вобрал поболее воздуха.
— Переводи-ка на свой аглицкий, — сказал переводчику. — Мудреным наукам, по которым воюют генералы, я не учен. В сражении держусь обычаев дедов наших да отцов. А их главным правилом было: врагов-супостатов бить нещадно, изнурять их не токмо днем, но и ночью, нападать спереди, и с тылу, и с боков. Но прежде надобно о враге все узнать: сколько его, да где расположен, где силен, а где послабже. Выведав — смело нападай, не оглядывайся!
Землянухина предупредили, что поблизости в укрытии затаился «неприятель», которого нужно найти и «изничтожить», действуя при этот так, как делают в бою казаки.
— Ну что ж, это мы зараз. Попервах, стало быть, нужно выслать дозоры, чтоб знать о супостате необходимое.
В сторону затаившегося «неприятеля» поскакали дозорные. Вскоре они вернулись.
— Обнаружен!
— А ежели обнаружен, терять время не будем, — отвечал Землянухин и спокойно скомандовал: — На конь!
За отрядом поскакала свита. Все видели, как отряд врезался в гущу «неприятеля», как пятидесятитрехлетний казак, волчком кружась на лошади, ловко орудовал пикой, сбрасывал с седла одного за другим противников.
— Ведь вы действовали совсем не так, как объясняли, — упрекнул его после «сражения» один дотошный из свиты. — У дозорного вы спросили только о месте нахождения отряда, не поинтересовались его численностью.
— Объясню, — не растерялся Землянухин. — Чтоб не терять на разговоры время, мы сразу нападаем и истребляем супостата, а уж опосля по убиенным да поверженным узнаем, сколько их было.
По возвращении Землянухина принял Платов. Усадил, стал обо всем расспрашивать. Интересовался каждым пустяком, что да как. В конце беседы спросил:
— Дошли слухи, будто под конец стал ты там бражничать. — В голосе атамана послышалась строгость. — Так ли, Александр Иванович?
— Было дело, ваше сиятельство. От тоски это. А еще из самолюбия…
— Что-о?
— Они там все пытались узнать, крепок ли я нутром. Кубки да черепушки с вином подносили: пей да пей! А я не смел отказывать, чтоб, значится, доказать стойкость казачью. Англицкие питухи скопытились и под столом оказались, а я — на ногах. Все удивлялись очень…
Гудел в тугих парусах ветер, посвистывал в натянутых струнами вантах. У борта шлепала крутая волна, и далеко, к едва заметному берегу уходил белоснежный след.
По вечеру эскадра вошла в бухту Дувра. На подходе прогремел салют.
— Платофф!
— Граф!
— Гетман!
Толпа бросилась к сходням брига, ворвалась на палубу. Увидев блестящего генерала из свиты, приняли его за Платова, подхватили на руки, понесли к сходням.
— Ура Платову! Виват!
— Я не Платов! — отбивался тот. — Пустите меня!
— А где же Платов?
— Он там… На бриге…
— Так ты не Платов, — люди бросились назад.
— Спасите меня, — барахтался в воде генерал.
Внешность Платова, его воинственный вид, тонко позванивающие ордена и медали во всю грудь произвели сильное впечатление. Изумление вызвало бриллиантовое перо на папахе, еще больше — усыпанная каменьями сабля — награда Екатерины за Персидский поход.
Задолго до приезда портреты, выполненные английскими художниками, выставляли на всеобщее обозрение. О нем и лихих донцах слагали рассказы, пели песни. И вот они тут, в Англии, перед глазами многотысячной толпы.
Гостей ожидали два дня, и все это время на дороге из Дувра в Лондон люди дежурили, чтобы не прозевать эскорта. Предприимчивые дельцы ставили у дороги кабриолеты и в них за немалую цену продавали места. — Виват! Виват! — неслось нескончаемо.
Прибывших разместили в лучших лондонских дворцах и гостиницах. Несмотря на охрану, к ним ухитрялись проникать высокочтимые и привилегированные лица, приглашали к себе в дом, на балы, банкеты.
В честь гостей в театрах шли представления, и владельцы наперебой упрашивали непременно присутствовать на постановках. Когда Платов появлялся, весь зал стоя приветствовал его криками восторга и аплодисментами. Были дни, когда он за вечер бывал на двух, а то и на трех представлениях. «Легче на поле боя, чем быть в плену восторженных поклонников и особливо поклонниц», — шутя говорил Матвей Иванович.
В Троицын день, а было это 29 мая, гостей пригласили на традиционные скачки в небольшой городок Аскот, известный своим ипподромом. В этот день съезжались любители скачек изо всей Англии.
Ровно в 12 часов появился принц-регент с высокими гостями: Александром, его сестрой, королем Пруссии. Загремела музыка оркестров, застыли гвардейцы в необыкновенной своей форме: шорты до колен, гетры, надвинутые на брови меховые шапки.
Все внимание многотысячной толпы устремлено на ложу с высокими особами.
Но, странное дело! Там нет тех, кого люди надеялись здесь видеть. Нет Платова и нет прусского генерала Блюхера, прославившегося в последних боях.
— Платова! Блюхера! — скандировала толпа. — Платова!
Первым прикатил в коляске Блюхер. Его доставили в ложу на руках. Потом прибыл и Платов.
Очевидец тех событий русский художник Павел Свиньин так описал появление казачьего атамана: «Платова, который ехал верхом, так стеснили, что не мог он ни шагу подвинуться ни в одну сторону. Всякий хватал его за руку и почитал себя счастливым человеком, когда удавалось пожать ее. Часто пять человек держались за него, каждый за палец и передавали оный по очереди знакомым и приятелям своим. Весьма хорошо одетые женщины отрезали по волоску из хвоста графской лошади и завертывали тщательно сию драгоценность в бумажку. Одним словом, несмотря на пышность и достоинство скачки, для коей нарочно приготовлены были в сей раз лучшие скакуны, несмотря на страсть англичан к сей национальной забаве — никто не обращал внимания на нее… уста всех повторяли: „Платов!“»
Матвей Иванович не успел дойти к своему месту, как послышалась песня. Ее начали стоящие поблизости люди, но с каждой минутой к ней прибавлялись все новые и новые голоса, и она уже звучала гимном.
Ура! Горят, пылают села,
Седлай коня, казак! Ура!
Мечи отмщенья стрелы,
Где скрылся лютый враг.
Матвей Иванович стоял, не понимая слов английской песни, но догадывался, что поют о нем и его донцах, о подвигах, о которых так много здесь писали.
Багрово зарево являет,
Грабитель алчный где бежит,
Пожар кровавый освещает,
Где вслед за ним казак летит.
Устроители скачек оценивающе поглядывали на рослого жеребца с мощными ногами, широкой грудью. Один из них обратился с предложением выставить жеребца в забег.
— Так ведь он же не подготовлен! — запротестовал было хозяин, но сговорчиво махнул рукой. — Ладно уж! Только посажу казака. Вашего жокея мой Леонид не примет.
В заезде участвовали десять скакунов, одиннадцатым был дончак, взращенный на атаманском заводе.
Узнав об этом, публика заволновалась, в тотализаторе возникла неразбериха: новый конь спутал карты завзятых болельщиков и дельцов. Изумился и принц-регент, когда узнал, что конь — спутник атамана в его походах и сражениях. Боевой конь — и в скачках? Такого еще не бывало.
Дончак не подвел: разделил второе и третье место.
— Он не уступает лучшим нашим скакунам! Я прикажу нарисовать его, — сказал принц-регент. — И картину повешу в своем дворце.
— Зачем же рисовать? В знак уважения я дарю вам этого коня, — расщедрился Матвей Иванович.
— А мы вам вручим чистокровного жеребца, победителя скачки! — пообещал хозяин ипподрома, заработав таким образом одобрение принца-регента.
К Матвею Ивановичу протиснулся высокий белокурый, слегка прихрамывающий мужчина. Глаза светлые, чистые, обворожительная улыбка.
