Джон Робинсон - Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Был брошен клич к крестовому походу, суливший за поход в южную Францию такие же духовные благодеяния, какие крестоносцам прежних времен обещали за поход в Святую Землю. Окровавленное облачение Святого Петра де Кастельно возили из города в город, дабы разжечь в сердцах людей праведный гнев и поднять их на карательную экспедицию.

Крестовый поход объявили, воспользовавшись убийством монаха как предлогом, и теперь Иннокентий III поставил во главе похода другого цистерцианского полководца, назначив папским легатом и военным предводителем Арнольда Амальрика. Чтобы заручиться теплым местечком крестоносца в раю, всякому требовалось посвятить ратной службе лишь сорок дней, хотя на деле потребовались многие годы, дабы довершить маниакальное истребление всех инакомыслящих в столь обширном крае.

Крестовый поход начался с публичной исповеди и покаяния графа Тулузского, присягнувшего во всем следовать указаниям церкви и вместе со своими вассалами не пожалеть сил и крови на истребление катаров. После чего он повел своих рыцарей из Тулузы в Монпелье, чтобы присоединиться к растущему крестоносному воинству.

Первым их нападению подвергся город-крепость Безье, чьи граждане из сочувствия к кротким согражданам-катарам не пожелали открыть ворота. Все знали, что катары составляют лишь ничтожное меньшинство населения Безье и обликом своим никак не выделяются среди соседей-католиков. Как же крестоносцам понять, кого из них убивать? Сей вопрос представили на суд Арнольда Амальрика. Ответ папского легата вошел в анналы истории военного искусства и религии, как один из самых памятных: «Убивайте всех, – изрек он. – Бог сам разберется, где свои».

Когда крестоносное войско вломилось в город, мужчины Безье находились на стенах, а исповедовавшие католичество женщины, дети и старики укрылись в церквях, чтобы помолиться и в надежде обрести там убежище. В огромном храме Святой Марии Магдалины сгрудилось семь тысяч человек. До слуха коленопреклоненных верующих звуки доносились сразу с двух сторон: перед ними два католических священника отправляли мессу, а позади крестоносцы рубили запертые засовами церковные врата топорами. Когда же врата рухнули, приказ папского легата исполнили буквально.

Разя мечами и топорами направо и налево, убийцы прокладывали себе путь к святилищу, оставляя за собой реку крови. Наконец, они добрались до алтаря и католических священников. Один из них заслонился воздетым над головой распятьем, а второй – потиром с вином, приготовленным для таинства обращения в кровь Спасителя. Обоих порешили на месте.

За кровопролитием последовало мародерство. Когда же удалось восстановить подобие порядка, военачальники объявили, что все трофеи надлежит сдать, дабы покрыть расходы на крестовый поход. Опьяненные кровью солдаты впали в ярость. Уж если им не достанется завоеванное добро, так пусть же оно не достается никому. И они подожгли город.

На исходе дня победы папский легат сменил меч на перо, дабы начертать донесение Папе Иннокентию III: «Сегодня, Ваше святейшество, мечу были преданы двадцать тысяч горожан всякого возраста и пола». Мы слишком отдалены временем от этого дня, чтобы постичь, что подобное можно было написать с гордостью и чувством исполненного долга в расчете на заслуженную похвалу – каковой сие деяние и удостоилось. Двадцать тысяч человек истребили в один день, – а ведь все они, кроме пары сотен, были богобоязненными католиками. Так зародился безумный принцип, руководивший грядущими инквизиторами, провозглашавшими, что лучше предать огню сотню невинных, нежели позволить хоть одному еретику ускользнуть безнаказанно.

Но все это были еще цветочки. Безумие усугублялось. Командующим папский легат назначил Симона де Монфора – предводителя норманнов, в свое время с восторгом включившегося в надругательство над Константинополем. С полнейшего одобрения церкви де Монфор просто предавал мучительной смерти в огне всякого, в ком распознал или хотя бы заподозрил катара. Впрочем, захватив крепость Брам, он с полнейшего одобрения отцов церкви уготовил нескольким сотням пленных совершенно иную участь стать психологическим оружием. Когда все они были связаны, он повелел отрезать всем пленным носы заодно с верхней губой, а глаза выколоть. Лишь одному-единственному из несчастных оставили единственный глаз, чтобы он мог послужить поводырем. Затем ослепленных пленников выстроили за ним, заставив каждого положить ладонь на плечо впередистоящего. И тогда истерзанных людей, испытывающих жесточайшие страдания от своих необработанных и кровоточащих ран, выгнали на дорогу, ведущую к городу Кабаре. Их приход достиг цели, посеяв страх в сердцах защитников города и значительно уменьшив их запасы продовольствия – ведь на руках у них оказались сотни беспомощных людей. Подводя итог предводительству Симона де Монфора, историк Зо Олденбург констатировал: «…приходится признать, что воинство Христово вряд ли могло сыскать себе командира, менее достойного звания христианина».

Одним из городов катаров, оказавших упорное сопротивление, был Альби, граждане коего называли себя альбигойцами. По мере распространения слухов об их стойкости, они мало-помалу начали олицетворять сопротивление катаров. От них-то и пошло название этого варварского предприятия, чуть прикрытого ханжескими оправданиями и сохранившегося в памяти потомков как Альбигойский крестовый поход.

Испанский священник Доминик Гусман между тем тоже не сидел сложа руки, прославляя себя пламенными проповедями против ереси. Когда же он обратился в Рим с ходатайством об учреждении нового ордена братьев-проповедников, посвятивших себя спасению душ, петиция была встречена благосклонным вниманием. Его орден проповедников, повсеместно известный как Доминиканский [Domini canis - псы Господни], был основан в 1215 году.

В апреле 1223 года Папа Григорий IX обнародовал роковую буллу, учреждавшую Священную римскую и вселенскую инквизицию, каковая должна была искоренять ересь повсюду, даже в самой церкви, а поскольку нищенствующие ордена пребывали вне власти местных епископов, они и представлялись наиболее подходящими для отправления сказанной обязанности. И первыми двумя инквизиторами стали братья-доминиканцы Петр Сейла и Вильгельм Арнольд. А с расширением их деятельности инквизиция фактически стала епархией ордена доминиканцев. Инквизиторов обеспечивали писцами, тюремщиками, палачами и вооруженными телохранителями. Их полномочия поборников веры, очищающих ее от инакомыслия, не подлежали контролю и даже влиянию будь то светских или религиозных органов правосудия, перечеркнув плоды стараний многих поколений гуманистически настроенных людей по введению хотя бы зачаточного соблюдения прав обвиняемых, ожидающих суда. Для ареста заподозренных в ереси и даже тех, кто якобы располагал сведениями о еретиках, не требовались никакие санкции помимо указания самих инквизиторов. Допрашивали их без свидетелей. Они не имели права знать ни имен обвинителей, ни имен свидетельствующих против них. Не было у них и права на защиту в суде – короче говоря, никаких прав вовсе. Забота о чистоте веры и первенстве Папы снова ввергла правосудие в Темные Века.

Ключевую роль сыграло то, что требовалось блюсти чистоту не той веры, какая изложена в Святом Писании, а составленной из всех наставлений церкви – все разрастающегося свода замысловатых умозаключений и декреталий, узнать которые – а уж тем паче постичь – среднему человеку нечего было и думать. Возражений против вышеозначенного хватало и у крестьян, и у знати, и у католического духовенства, – но многие предпочитали держать рот на замке, понимая, что втуне сражаться с системой, сделавшей наиболее действенной защитой террор. Спорившие с инквизицией запросто становились ее жертвами – как, впрочем, любые другие совершенно невинные люди. Человека, не ведавшего ни о каких еретиках, нетрудно было заставить мучительными пытками обвинить всякого, кто придет в голову, только бы избавиться от мук. А это заставляло любого вызнавать привычки и поступки, способные возбудить подозрения духовенства. К примеру, некую женщину арестовали за то, что у нее в обычае было мыться каждую субботу, чего за добропорядочными христианами не водилось. А другую взяли за нелюбовь к свинине – что, конечно же, с головой выдавало в ней тайную иудейку.

Своим успехом и долговечностью инквизиция, несомненно, в изрядной степени обязана рвению тех, кто ее отправлял. Доминиканцы, считавшие, что им ниспослана священная миссия, прониклись величайшей гордыней, когда по весне 1235 года Папа торжественно ввел в сонм католических святых основателя их ордена Доминика Гусмана. Олденбург излагает историю, кажущуюся почти невероятной, разыгравшуюся в Тулузе в первый день праздника Святого Доминика, состоявшегося чуть позже в тот же год. До слуха празднующих донесли, что некая престарелая дворянка из местных на смертном одре созналась в своей приверженности к вере катаров. Тотчас же группа доминиканцев в сопровождении тамошнего епископа поспешили к ложу умирающей, дабы побудить ее спасти душу признанием во грехе, отречением от дьявольской веры и приходом в лоно Священной Римской церкви. Старуха же непоколебимо стояла на своем и, как пишет присутствовавший там брат-доминиканец Пелиссо, «все настойчивее упорствовала в своем еретическом заблуждении».