— Тимон, — сказал он. — Пиндар хочет поговорить в тобой об очень важном деле.
— Да, — решительно начал Пиндар, — мне следует объяснить, что про землю в Беотии я упомянул, имея в виду твою дочь Пенелопу… Ей…
— Вот именно! — воскликнул Тимон. — Вот именно! Ей грозит опасность, и я хочу исполнить задуманное, прежде чем проклятие Аполлона вновь навлечет на нее беду. Но твоя земля нам не нужна.
— Да я не о том, — в отчаянии сказал Пиндар. — Я хочу жениться на ней.
— Жениться на ней! — воскликнул Тимон. — Ты хочешь на ней жениться? Так вот, значит, о чем она тут лепетала. — Он вопросительно посмотрел на Гиппократа. — Впрочем, она могла бы выбрать жениха и похуже этого юноши.
— Среди молодых асклепиадов, — с улыбкой ответил Гиппократ, — я не знаю никого, кто мог бы сравниться о Пиндаром. Он происходит из знатного фиванского рода, я очень его люблю. И к тому же, как указал Эврифон при нашей первой встрече, замужество будет Пенелопе очень полезно.
— Ну что же! Вспоминаю теперь, что она просила ответить тебе «да», когда ты будешь со мной говорить. Наверное, мне так и придется сделать. Ну, а моих кораблей и денег, я полагаю, хватит на нас обоих. — Он повернулся к Гиппократу. — Да, ты был прав, это очень важное дело. Раз Пенелопа этого хочет, Пиндар, я отдам ее тебе, и пусть во время брачной церемонии Гиппократ займет место твоего отца… Да, — задумчиво повторил он, — это очень важное дело. Жаль, что я не могу сейчас посоветоваться с Олимпией.
Покачав головой, он добавил:
— Может быть, через вас, Пиндар, через тебя и Пенелопу, мы с Олимпией обретем то бессмертие, на которое может надеяться человек.
Несколько минут они стояли молча, плотнее кутаясь в плащи. Солнце садилось, из кипарисовой рощи потянуло холодным воздухом. Внезапно, словно распахнулась дверь в иной мир, они услышали вечерний хор соловьев…
Из задумчивости их вывел пронзительный вопль.
— Хозяин! — К ним бежала рабыня Олимпии. — Хозяин! Хозяин! — надрывалась она. — Буто! Он в комнате хозяйки, а-а-а!.. лежит на ее кровати, и в груди у него торчит длинный нож! Там весь пол в крови!
Едва она умолкла, наступила мертвая тишина, и вдруг где-то в вышине над ними послышался испуганный голос. Взглянув вверх, они с ужасом увидели на парапете, опоясывавшем крышу виллы, женскую фигуру. Это была Олимпия. Покачиваясь, она стояла на фоне синего неба, окруженная пустотой.
— Тимон! — воскликнула она. — Тимон, я боюсь!
Гиппократ вдруг понял, что она надела свой лучший наряд — багряный плащ, браслеты… длинные черные волосы тщательно завиты.
— Погоди, стой на месте! — кричала Пенелопа, которая стремительно бежала по дорожке от леса. — Подожди меня, матушка, я сейчас!
Мелькнув на террасе, Пенелопа исчезла в доме. Олимпия качнулась и, очевидно, закрыла глаза. Потом, прижав руки к бокам, начала медленно клониться вперед — и упала… Плащ забился на ветру… Раздался глухой удар о каменный пол террасы — и все стихло.
Гиппократ бросился к ней и, встав на колени, принялся выслушивать ее и ощупывать. Потом накрыл изуродованное тело багряным плащом и повернулся к остальным.
О Аполлон! — воскликнул он, — Она мертва!
Когда Гиппократ на следующий день вернулся наконец в Галасарну, был уже полдень. Он поговорил с Фенаретой, осмотрел ее ногу, показал соседке, как надо ее массировать, а также назначил новую диету. Затем он ушел в экус и, сев там, предался размышлениям о собственной жизни, о своем будущем. Одно ему было ясно: раз Дафна не захотела даже ответить на его записку, которую он послал ей с Ктесием, значит, она его не любит. Лживая молва, возможно, навсегда опорочит его доброе имя. А человек, о котором идет дурная слава, не может заниматься врачеванием. Пожалуй, ему все-таки лучше было бы вернуться в Македонию и стать придворным врачом. И там легче было бы забыть…
Он был так погружен в эти мрачные мысли, что не слышал ни скрипа открывшейся наружной двери, ни топота маленьких ног, бегущих по двору. Поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда детский голос произнес:
— Можно, я войду?
Увидев в дверях силуэт маленького мальчика, Гиппократ решил, что это сын соседки, и сказал:
— Твоя мать ушла домой.
— Нет, — ответил мальчик. — Моя мать умерла. Мы с Дафной хотели бы поселиться у тебя. Ты возьмешь нас к себе?
— Ктесий! — воскликнул Гиппократ. — Ктесий! Что ты сказал, Ктесий! Повтори еще раз, что ты сказал? — с трепетом добавил он.
— Моя мать умерла, — грустно повторил мальчик. — Я буду жить у Дафны. Мой отец согласился — ему сейчас трудно обо мне заботиться. У него ведь нет дома.
Ктесий подошел и, прижавшись к колену Гиппократа, посмотрел ему в лицо.
— Ты научишь меня быть асклепиадом, как мой отец и ты сам. Хорошо? Мы хотим, чтобы ты взял нас к себе. Ты позволишь Дафне выйти за тебя замуж? Ну, пожалуйста… Она будет тебе хорошей женой.
Гиппократ не мог вымолвить ни слова. Он посадил Ктесия к себе на колени и крепко обнял его.
— Дафна приехала с тобой? — спросил он наконец. — Где она?
— Мы приехали на лодке, — ответил Ктесий. — Дафна, я и черепаха. Только черепаху мы пока оставили в лодке. Дафна сказала, что так будет лучше.
— Но где Дафна сейчас? — повторил Гиппократ, опуская мальчика на пол. — Скажи же мне.
— Она не захотела пойти со мной. Она дала мне камень, чтобы я постучал в дверь, а сама осталась на дороге у колодца. Я сейчас за ней сбегаю… Гиппократ!.. Куда ты?.. Гиппократ!
Но Гиппократ уже исчез, и Ктесий услышал только стук захлопнувшейся входной двери. Тут, ласково улыбаясь, в экус вошла жена привратника, и он увидел, что она несет поднос с хлебом, медом и молоком.
Пока Гиппократ бежал через двор, в его голове вихрем проносились мысли: значит, Дафна его все-таки любит! «Ты позволишь Дафне выйти за тебя замуж?» Позволит ли он! Может быть, эти слова подсказала мальчику Дафна? Или это он сам придумал? Но как бы то ни было, и то и другое чудесно.
* * *
Дафне, ожидавшей у колодца, казалось, что время тянется невыносимо медленно. Ее сердце бешено забилось, еще когда Ктесий постучал в большую дверь и она, заскрипев, отворилась. Но Гиппократ не шел, и она уже лихорадочно перебирала в уме все несчастья, какие могли случиться за это время. А вдруг он ее просто не любит!
Ее рука, лежавшая на мокром краю колодца, стала совсем холодной; из его глубины доносился неумолчный размеренный звон падающих капель. Дафна заглянула в колодец: из щелей в стенках тянулись бледные листья папоротника, а ниже блестело светлое зеркало, по которому все разбегались и разбегались круги. Дафна начала считать капли, чтобы измерить ход времени — как долго оно тянется! Прежде он любил ее; но любит ли он ее теперь?
И вдруг снова заскрипела дверь, его голос назвал ее по имени…
Охваченная непонятной слабостью, она прислонилась к колодцу. Гиппократ стоял перед ней, вглядываясь в ее лицо, и ей показалось, что она прочла в его глазах всю ту любовь, о которой он ей никогда не говорил.
— Дафна! Значит, Ктесий передал мне твои слова?
— Гиппократ, — шепнула она, когда он ее обнял, — я уже боялась, что ты никогда, никогда не придешь.
На одно мгновение их губы встретились. Потом Дафна спрятала лицо у него на плече и прильнула к нему, а он воскликнул:
— Благодарение Аполлону!
Дафна отступила на шаг.
— Тебе не мешает также поблагодарить Ктесия и его черепаху. Ведь он остался в книгохранилище, чтобы покормить черепаху, и увидел, как Буто поджег свитки, но рассказал он нам это только на следующее утро.
— И весь тот вечер ты верила, что я поджигатель?
— Ах нет! Я сразу сказала отцу, что ты не мог этого сделать. И сказала, что люблю тебя и буду любить всегда, что бы ты ни сделал.
Гиппократ радостно засмеялся.
— А ты верила тому, что рассказывали про меня и Фаргелию?
— Нет, не верила. И Фаргелия сама рассказала мне правду. Бедная Фаргелия!
— Она тебе рассказала?
— Да, после того, как ты убежал от нас в то утро. — Дафна улыбнулась ему и укоризненно покачала головой. — Наверное, если я хочу преуспеть там, где потерпела неудачу Фаргелия, мне придется призвать на помощь Афродиту… Да, да, конечно. Я призову ее на помощь, как это сделала Сафо.
Она звонко рассмеялась.
— Берегись, Гиппократ. Я слышу, как она, став на червонную колесницу,
«…словно вихрь, несется над землею темной.
— Дафна! — слышу. — Вот я. О чем ты молишь?.
Чем ты болеешь?..
Кто ж он, твой обидчик? Кого склоню я
Милой под иго?»[20]
Он засмеялся и ответил:
— Я тоже слышу ее приближение.
Гиппократ — имя обидчика. Лук свой
Брось, о богиня,
В сердце дрожит уж стрела твоя, сладкую боль причиняя.
Ее глаза весело заблестели.
