Верхние ярусы давно уже опустели. Все успели выскочить в коридор. В партере стоял вой и грохот. Ломали какие-то перегородки. Наконец, в одном месте деревянная переборка с треском рухнула, и толпа через образовавшееся отверстие хлынула в наружные коридоры.
Вверху дым клубился тучами. Перезинотти совсем задыхался в своей ложе. Он почти ничего не видел, потерял способность ориентироваться и боялся идти один без приятелей. Когда уже совсем нечем стало дышать, он, задыхаясь от кашля, нащупал дверь, толкнул ее и очутился в темном коридоре, еще более наполненном дымом. Пошарив дверь и не найдя ее, итальянец уткнулся лицом в ладони и присел в уголок, стараясь не дышать.
Внизу рухнула перегородка, и толпа получила возможность более свободного выхода. Иконников натолкнулся на Шумского, схватил его за руку и указал по направлению сцены, откуда плыли клумбы дыма, подгоняемые сквозняком.
Шумский схватился за голову:
— Волковы!..
— А другие? — крикнул Иконников.
Они молча повернулись, и с трудом перепрыгивая через опрокинутые скамейки, бросились к сцене. Когда они были как раз посредине зала, вдруг стало светлее. По напруженному занавесу, как раз со стороны рыжего фавна, побежали вверх огненные струйки.
— Сейчас рухнет! — крикнул Иконников, увлекая друга в сторону лож.
— А Перезинотти?
— Чай, давно выбег.
Через низ выхода не было. Иконников начал карабкаться по столбу во второй ярус.
— Лезь за мной!
— Не могу, — хрипел Шумский, давясь от кашля, Иконников, который был уже наверху, нагнулся к нему:
— Давай руки!
Напрягая все свои силы, он втащил Шумского наверх.
В это мгновенье горящий занавес сорвался и был отброшен к выходу. Со сцены хлынуло целое море огня.
Шумский, почти без сознания, стоял, прислонясь к колонне. Иконников с силой встряхнул его и выпихнул в коридор. Здесь, благодаря выбитым окнам, было не так дымно.
— Пойдем к тому ходу, откуда пришли. Не найдем — вернемся сюда.
Долго шли по темному коридору, наполненному дымом. В одном месте споткнулись обо что-то мягкое. Оба упали на пол. Падая, Иконников ударился как раз об дверь, которая распахнулась.
— Лестница! — радостно закричал Иконников, поднимаясь на ноги и не обращая внимания на сильно зашибленное плечо.
Лестница была свободна, дым сюда не проник. Снизу тянуло морозным воздухом. Должно быть, внизу дверь была распахнута.
— Обо что мы споткнулись? О мертвое тело? — спросил Шумский:
— Похоже на тело. А може, жив еще? Давай выволокем его сюда. Можешь пособить?
Они без особых усилий выволокли тело на площадку лестницы.
— Тащи вниз. Постой, я передом пойду. Поддерживай за ноги, — командовал Иконников.
На завороте, лестницы, у высаженного с рамой окна, приостановились.
— Смотри! Синьор Перезинотти! — закричал Шумский.
— И то… Волоки на волю.
Итальянца вынесли на улицу и начали оттирать снегом. Он пришел в себя и слабо застонал.
— Живехонек синьор! — обрадовался Иконников. — Давай его подальше от пожара.
Комедианты выбрались, к счастью, на сторону, не охваченную еще пожаром. С противоположной стороны слышался треск горящего дерева, вой пламени, разноголосые крики тысячной толпы, среди которых можно было ясно разобрать только яростные ругательства.
Когда Волковы в начале антракта пробирались через сцену в уборную Татьяны Михайловны, им навстречу попался вышедший оттуда Троепольский.
— Таня вас ждет, — бросил он им на ходу. — Ей не нужно менять костюма, а я должен перегримироваться и переодеться с ног до головы.
Федор Григорьевич постучался в дверь уборной.
— Можно, можно! — донесся звонкий голос Грипочки.
Братья вошли. Грипочка, с распущенными волосами, сидела на стуле перед зеркалом. Татьяна Михайловна проворно и ловко делала ей прическу.
— Я сегодня знаменитая комедиантка, а сестрица — моя камермедхен[83],— шутливо встретила Грипочка гостей.
Троепольская улыбнулась.
— Я свободна до середины следующего акта, а эта кукла пристала, чтобы я сделала ей прическу на античный манер.
Когда прическа была готова, Грипочка накинула на себя пестрый плащ, стала перед зеркалом в картинную позу и начала декламировать какие-то немецкие стихи.
— Она все мои роли наизусть знает, — сказала, смеясь, Троепольская.
— Совершенно верно, мадам. Только значительно тверже. В случае надобности могу оказать вам замену, — дурачилась Грипочка.
— Чего доброго! — рассмеялась Троепольская.
— Ну, нет, немцам мы тебя не отдадим, — заявил Федор Волков. — Весной увезем тебя в Питер. Ровно в две недели сделаем из Грипочки знаменитую актрису Агриппину Михайловну Мусину-Пушкину. Ведь так?
— Конечно, это же вопрос решенный, — важно подтвердила Грипочка. — А немецкий театр хоть бы и сгорел, так я плакать не буду.
— Не болтай глупостей, Агриппина, — недовольно сказала Татьяна Михайловна. — Сними-ка лучше нагар со свечей, здесь и впрямь гарью пахнет.
Грипочка и Федор принялись снимать нагар с сальных свечей. Со сцены доносился какой-то необычайный для театра шум и нервные, озабоченные выкрики.
— Боже, как они шумят! — промолвила Троепольская. — Сегодняшний наш спектакль плохо подготовлен и совсем не клеится.
— Горелым сильно пахнет, но это не от свечей, — заметил Федор, откидывая занавеску, отделявшую переднюю от уборной.
Там запах гари чувствовался сильнее.
Волков распахнул дверь и тотчас же ее захлопнул. Густой клуб дыма ворвался внутрь и в один миг заполнил обе комнатки.
Гриша бросился к брату в переднюю.
— Что случилось?
— Кажется, пожар, — сказал Волков, проходя к женщинам. — Татьяна Михайловна, только не волнуйтесь. На сцене что-то загорелось. Надо бы отсюда выбраться. Но такой дым, что дышать нечем. Необходимо укутаться чем-нибудь и сдерживать дыхание. Гриша, закутай Грипочку… Татьяна Михайловна, не медлите, голубушка, закутывайтесь вот в эти плащи…
Наскоро укутавшись во что попало, все четверо бросились к выходу. Федор отворил дверь. У самого выхода уже пылали декорации.
— Невозможно выйти! — крикнул Гриша. — Через окно!..
Мужчины бросились к окну и скамейкой выбили двойные рамы. Со звоном посыпались разбитые стекла. Ворвавшаяся струя свежего воздуха несколько разогнала дым, зато потушила большую часть свечей. Окно снаружи было забрано крепкими ставнями и заколочено досками крестообразно. Только сверху оставался просвет шириною не более четверти аршина.
— Какая глупость! — кричал Гриша, колотя в ставень чем попало. — Ставни опоясаны железными полосами!
— Мы напрасно тратим силы и время, — сказал Федор. — Надо бежать через сцену, пока есть хоть какая-то возможность…
Он поспешно распахнул дверь, но сейчас же захлопнул ее снова. В дальнем углу сцены бушевало пламя. У самой двери тоже горел какой-то хлам.
— Бежим, не раздумывая! — заволновался Гриша. — Все равно, другого выхода нет.
— Спокойно! — заявил Федор. — Гриша, укутайся сам и заверни хорошенько девочку. Бери ее на руки. Таня… Татьяна Михайловна, зачем вы раскрылись? Закройте голову хорошенько!
— Не надо… я так пробегу, — слабо протестовала Троепольская.
— Это невозможно, дорогая. Накиньте вот это… И еще это…
— Дядя Федя!.. Дядя Федя, где вы?.. Мне трудно дышать!.. — кричала Грипочка из-под груды тряпья.
— Ничего, детка, потерпи! Через несколько секунд будем на улице. Гриша, держи ее крепче. Держись за нас, не отставай!.. Бежим!..
Он схватил Троепольскую за руку и распахнул дверь. Их обдало жаром, как из раскаленной печи. На сцене пылали воздушные костры, — горели подвесные декорации, — и было светло, как никогда.
— Все равно! — крикнул Федор. — Гриша, держись ближе!..
Через пылающий с двух сторон проход он бросился в свободное пространство, увлекая за собою Троепольскую. Гриша, с Грипочкой на руках, последовал за ним.
Откуда-то с противоположной стороны сцены, сквозь вой и треск огня, доносились обезумевшие человеческие голоса.
Федор на миг остановился вне досягаемости огня. Крикнул Троепольской.
— Куда ближе, Таня?
Она указала в глубину сцены. Здесь пылал костер, через который необходимо было пробраться. Федор чувствовал, что у него опалены ресницы и обожжены руки. Однако раздумывать было некогда. Схватив одной рукой Троепольскую, другою брата, он кинулся прямо через костер.
Они выскочили в какую-то каменную пристройку, полную дыма. Огня здесь не было, так как нечему было гореть.
Татьяна Михайловна упала на колени, пытаясь руками потушить тлевшую во многих местах одежду. Гриша, с Грипочкой на руках, прислонился к каменной стене. Платье у обоих также тлело.
