Федор руками и сорванным с себя горящим плащом начал стряхивать со всех троих вспыхивавшие огоньки. Обрывал клочья одежды.
Девочка металась и громко стонала. Пришлось положить ее на пол, чтобы раскутать и сбросить часть тлеющего тряпья.
Когда все лишнее было удалено, Гриша поднял девочку, чтобы продолжать путь.
Татьяна Михайловна, стоя на коленях, задыхалась от кашля. У нее не хватало сил подняться. Федор поднял ее на руки. Спустившись на две ступеньки в какую-то темную сырую дыру, они ощупью стали продвигаться по узкому коридору.
Где-то близко, над головой и сбоку, слышался треск горящего дерева. Коридор постепенно начал наполняться дымом.
Троепольская кашляла и дрожала мелкой дрожью. Федор крепко прижимал ее к себе, стараясь унять эту дрожь. Она часто повторяла одну и ту же фразу:
— Это наша могила… Скорей бы конец!..
— Успокойся. Опасность миновала. Сейчас мы будем на воле, — говорил ей Федор.
Грипочка молчала на руках у Гриши. Повидимому, она была в обмороке.
Федор, шедший впереди, оступился и едва не упал со своей ношей. Это была лестница куда-то вниз, очевидно в подвал.
— Гриша, осторожно! Лестница вниз! — крикнул Федор брату.
— Спускайся туда. Здесь мы задохнемся, — отвечал тот. — Должны же мы найти какой-нибудь выход!..
Спустившись на несколько ступеней, они очутились в полуподвальном помещении с неровным каменным полом. Здесь было очень прохладно. Ни дыма, ни запаха гари.
Сразу все почувствовали себя бодрее.
Грипочка очнулась, заплакала.
— Дядя Федя! Где вы? Почему так темно?
— Я здесь, Грипочка. Здесь, возле тебя.
— Грипочка, ты же со мною. Сейчас мы будем на воле. Не надо капризничать, — успокаивал девочку Гриша.
— Я хочу быть с дядей Федей, мне страшно… Сестрица, где ты?
— Я здесь, здесь, — отвечала Троепольская. Она беззвучно поцеловала Федора и сказала:
— Пойдите к ней. Мне лучше. Я могу идти сама.
Федор поставил ее на пол. Она прислонилась к стене, зябко кутаясь в жалкие обгорелые лохмотья. Федор взял Грипочку с рук брата. Девочка доверчиво обхватила его шею руками.
Они осторожно, ощупью стали пробираться вперед, держась за неровную холодную стену.
Где-то далеко сбоку угадывался слабый просвет.
Как ни осторожно продвигался Федор, он все же избил все ноги о бревна и доски. Все время предупреждал идущих сзади о препятствиях.
Через некоторое время просвет уже можно было заметить ясно. Все вздохнули с облегчением. Красноватый свет проникал через маленькое оконце вверху запертой двери.
— Дверь! — сказал Федор. — Мы должны ее осилить во что бы то ни стало… Грипочка, ты можешь постоять на своих ножках?
— Да. Сестрица, где ты?
— Я здесь, дорогая.
Подошли Гриша и Татьяна Михайловна. Троепольская обняла девочку и прижала ее к себе. Волковы стали ломиться в дверь. Она была заперта. Слабо колебалась, но не поддавалась их усилиям. С улицы, на некотором расстоянии, доносился гул людских голосов.
Волковы нащупали тяжелый обрубок балки. С трудом подняли. Как тараном, начали ударять им в дверь. Обрубок был тяжел и скользок. Обожженные руки плохо повиновались.
— Поддается! — крикнул Гриша. — Давай еще, давай!
Еще несколько ударов — и дверь разлетелась в щепы. Она до самого оконца оказалась заваленной слежавшимся снегом.
Вокруг не было ни души. Только издали, с противоположной стороны, доносился разноголосый шум. Они вышли, как видно, на задворки, со стороны здания, еще не охваченной пламенем.
Сараи поблизости и серое небо были озарены красно-багровым заревом. Как раз в эту сторону по небу низко тянулась бесконечная волна дыма, испещренная искрами и летящими головнями.
Все четверо остановились у выбитой двери, не обращая внимания на холод и с наслаждением втягивая в себя морозный воздух.
Стоило только слегка очистить выход от снега — и они спасены.
Когда все выбрались на волю, Татьяна Михайловна прижала к себе Грипочку. Обе заплакали.
— Скорее домой, домой! — воскликнул Федор, пытаясь хоть немного закутать их остатками плащей.
— Боже мой! А Александр? — неожиданно вспомнила Троепольская.
— Не волнуйтесь, — сказал Федор, — Александр Николаевич несомненно спасся. Мужские уборные — возле выхода, и ход там всегда открыт. Он если не дома, то в толпе с той стороны.
— Без нас дядя Саша не мог уйти! — плакала девочка, дрожа всем телом. — Он наверное сгорел…
— Не надо, Грипочка, говорить чего не следует, — успокаивал ее Волков. — Скорее домой! Давай, я возьму тебя на руки…
В это время у выломанной двери подвала послышалась возня и какое-то бормотанье.
— Кто здесь? — крикнул Гриша, подбегая к отверстию.
— Помогите… руку… я не в силах…
— Александр! — крикнула Троепольская, бросаясь к мужу.
— Ничего, ничего… Все в порядке… Все благополучно… Вот мы и снова все вместе…
Он попытался выбраться наружу, но не мог. Волковы помогли ему. На Александре Николаевиче, поверх театрального костюма, была надета какая-то меховая бекеша, вся обгоревшая. Она еще дымилась. Гриша затирал ее снегом.
— Не попадись мне под руку эта бекеша, мне бы не видать больше вас! — сказал Троепольский. — Вот с руками неладно… Не могу даже обнять вас…
— Как же ты, милый, попал в этот подвал? Отчего не вышел своим ходом? — спросила, плача, Татьяна Михайловна.
— Как попал? Больше некуда было деваться. Когда я не нашел тебя в твоей уборной…
— Ты был в моей уборной? Через этот ад?
— Да как же могло быть иначе?
Пожар Немецкого театра произвел в Москве большой переполох. Молва, как это всегда бывает, увеличила количество жертв в десятки раз. В действительности погибших от огня было всего несколько человек, но притом довольно много помятых и покалеченных вследствие паники.
На следующий же день последовал высочайший указ о переводе Немецкого театра в другое помещение, подальше от жилых мест.
В придворном театре был принят ряд противопожарных мер, которые, впрочем, не отличались особой сложностью.
О спасении придворными комедиантами Волковыми двух немецких актрис толковала вся Москва. Им же приписывалось и спасение комедианта Керна, якобы вытащенного братьями из огня с опасностью для собственной жизни.
Созданию таких легенд много способствовал не в меру восторженный Сумароков, лично доложивший императрице и великой княгине всю историю на следующее утро, после посещения им квартиры Троепольских. Он так расписал происшествие, как если бы сам присутствовал при этом. Героическим вставкам, художественным прикрасам, вводным эпизодам и патетическим восклицаниям не было конца. В особенности история спасения «маленького ангела» приобретала трогательно-трагическую окраску.
Когда же со слов Перезинотти стало известно о роли Иконникова и Шумского в деле спасения публики и его самого, — престиж придворной комедиантской труппы возрос необычайно.
Между тем тесная квартирка Троепольских превратилась в госпиталь. Обожженные и измученные братья Волковы не имели уже сил отправиться к себе в далекую Немецкую слободу и остались ночевать у Троепольских.
Сильнее других пострадал Александр Николаевич. У него были сильно обожжены лицо, шея и руки. Сгорели начисто волосы, брови и ресницы.
Волковы отделались сравнительно легко. У обоих были опалены ресницы и волосы, немного задеты огнем головы и уши. Зато кисти рук у того и у другого были обожжены довольно сильно. Вгорячах это не так чувствовалось, но сейчас ожоги саднили и горели мучительно. Татьяна Михайловна мало пострадала от огня, однако чувствовала себя довольно плохо. Грипочка поплатилась только потерей части своих роскошных волос да легкими ожогами пальчиков.
Шумский и Иконников, потолкавшись вокруг пожарища и не узнав ничего о судьбе своих товарищей, повели совсем обессилевшего итальянца к нему на квартиру. Он сильно наглотался дыма и всю дорогу давился от кашля. Приятели уложили его в постель, а сами отправились в общежитие, рассчитывая найти там Волковых. Тех дома не оказалось.
Заподозрив самое худшее, комедианты бросились к Сумарокову. Александр Петрович спал. Они приказали разбудить его. Торопливо рассказали о пожаре театра, о неизвестности судьбы Волковых и Троепольских.
Сумароков поднял в доме невообразимую суматоху. Приказал в одну минуту запречь лошадей, в запальчивости поколотил подвыпившего кучера. Все трое втиснулись в карету и приказали что есть мочи гнать к Троепольским.
Сумароков и комедианты явились туда в тот момент, когда пострадавшие, сменив свои обгорелые лохмотья, пытались наложить друг другу повязки на обожженные места.
