— Очень нескоро. Свободен ещё падекатр.
— Знаешь что?.. — Но высказаться до конца не успел, потому как Ольгу подхватил под руку и увёл то ли Костик, то ли Аполлон, но явно не юноша в оранжевом жилете.
«Ну и Москва… — поразился Аким. — Нет бы польку–бабочку сплясать, так они та–а–нго норовят, провинциалы».
Но сюрпризы на этом не кончились.
На балу неожиданно появился ещё один военный, в форме пажа. Нетвёрдой походкой, не испытывая при этом не малейшего стеснения, здоровяк шёл приглашать дам.
«Это что за филистимлянин Голиаф? — всматривался в знакомую фигуру Аким. — Ну конечно… Кто же ещё? Одиозный паж. Пойду пообщаюсь с утопленничком».
Хлопнув о чём–то размышлявшего пажа по плечу, произёс:
— Герцог Иванов?
— Нет! Граф Игнатьев, — повернулся тот, и недовольное поначалу лицо расплылось в улыбке. — Па–а–в-ло–он Рубанов. — Расставил для объятья руки. — А кто ещё может меня по плечу колотить…
— Синенький, боевую клизму лакеям сдал?
— Какую клизму? — Удивился паж. — Бу–а–а-а! — вспомнив, иноходцем Николаевского кавалерийского училища заржал он.
На них уже стали оглядываться.
— Ваше сиятельство, по–моему, вы мадеркой прилично угостились, — завистливо принюхался Рубанов.
— И не только! Бу–а–а-а! — На этот раз извергнул ржанье простуженного тяжеловоза Владимирской породы.
— Рубанов, как у вас весело, — с иронией разглядывая юнкера и пажа, произнесла подошедшая с подругой Ольга.
Натали молча улыбалась, глядя на молодых людей.
— Полковник Игнатьев Сергей Рудольфович, — представил товарища Аким. — Ольга и Натали, — показал рукой, кто есть кто.
— Краковяк освободился, — обмахиваясь веером, заглянула в книжечку Ольга.
— А за что его арестовали? — икнул граф, стыдливо прикрыв ладонью рот.
— Краковяк — это не фамилия, это танец, — образумил непонятливого пажа Рубанов, отметив, что про «полковника» тому очень понравилось.
— Та–а–нец! Мадемуазель. Позвольте иметь честь пригласить вас на… э–э–э… — запамятовал он название.
— Краковяк… — подсказал Аким. — Его недавно с гауптвахты освободили, — прояснил ситуацию, заметив, как паж, ведя под руку даму, вновь глубоко задумался. — Да-а, кавалеру пора окунуться в воду Дудергофского озера, — и, видя вопросительный взгляд Натали, осведомился: — Не угодно ли даме мороженого, фруктов или лимонада?
— Угодно! — ответила уставшая от недосказанностей дама.
Но в буфетной отведать бисквит или конфету не удалось. У стола с фруктами стояла Ирина Аркадьевна и, отрезая маленьким серебряным ножом кусочки от яблока, разговаривала с хроникёром.
— Слишком дорогое платье свидетельствует о том, что дама «слегка из выскочек», — безапелляционно произнесла генеральша, поглядев в сторону поглощавшей бисквиты мадам Сапожниковой.
— О-о, сударыня, как это тонко подмечено, — строчил в блокноте хроникёр.
«Он в точности так ответит купчихе на её мысль, что аристократия всё профукала, вот и донашивает обноски», — ухмыльнулся Аким.
— Совершенно с вами согласен, что цвет — важнейшая характеристика стилистического образа времени…
— Извините, месье, — кивнула головой писаке Ирина Аркадьевна, увидев сына с девушкой.
— Мама', это Натали. Та несчастная гимназистка из Мариинки, которую я обидел… Случайно встретив её здесь, с преклонёнными коленями приношу свои извинения, и вроде бы, она меня простила. Моя мама' – Ирина Аркадьевна, — познакомил дам.
— О-ой. Мой сын бывает иногда совершенно бестактен, предосудителен и невежлив, в чём вы имели возможность убедиться даже сейчас. Всё ему шуточки… Но ради Бога, простите его. В душе он добрый, мягкий и деликатный молодой человек, — ласково дотронулась пальцем до локтя девушки, заметив, как та вспыхнула и потупилась. — Чем я могу искупить его вину?
— Пригласить с нами в театр, — подсказал сын.
По окончании бала, лакеи внесли короба с цветами и Аким, с поклоном, подарил букетик фиалок Натали.
Через день, вечером, посетили театр. Смотрели чеховскую «Чайку». За ходом пьесы Аким не следил, а, скосив глаза, любовался Натали.
«Вот так монголами и становятся», — с трудом сфокусировал глаза после спектакля.
Пьеса ему категорически не понравилась, а женщины охали и ахали, вспоминая действо.
— Сценический подтекст.., — восторженно твердила Любовь Владимировна.
— Тоска от нудной, никчёмной жизни, где каждый по–своему несчастен и нелюбим, — это мама'.
— Неблагополучие и неустроенность человеческих судеб, — Зинаида Александровна.
«Господи, — касаясь, якобы случайно, руки Натали думал он, — ну какая может быть тоска? Все несчастливы, нелюбимы… Да сам человек должен создавать себе счастье», — опять скосился на Натали, но тут же стал глядеть вперёд и вдаль.
Хотя ничего там не видел… Кроме Натали и офицерских эполет…
Но разве этого мало?!
____________________________________________
В последний день года, обиженный на только что приехавшую жену Рубанов–старший, договорился по телефону о встрече с Сипягиным.
— И вот ещё что, Дмитрий Сергеевич. В «Кюба», «Донон» или «Контан» идти банально неинтересно. Новый век завтра начинается. Предлагаю, как в год восшествия на престол государя, одеться в народные тулупы и проводить век оригинально, под мужика… Ежели у тебя облезлого армяка в гардеробе не имеется, так я у сторожа Пахомыча возьму на время. А ты ему свою генеральскую шинель отдашь, околоточных попугать, — засмеялся он погромче графа Игнатьева.
Бывает, что и на государственных мужей находит блажь.
— Ого! Ваше превосходительство. Шикарный заячий тулупчик отхватили. Сразу видно — поставщик Императорского двора Николай Иванович Норденштрем расстарался, — похвалил при встрече форму одежды министра внутренних дел Рубанов.
— В департаменте полиции у филёра взял поносить… А валенки какие…
— Господин Сипягин. Вам бы ножичек аршинный[15] за кушак, и при вашей бороде — вылитый Емелька Пугачёв…
— Вы мне льстите! — хохотнул министр. — С чего начнём провожать старый год?
— Известно с чего, с водовки… Вон, видите вывеску зелёного цвета с двуглавым орлом и надписью «Казённая винная лавка». Туда и пойдём. Надо же хоть часок жизнью простого народа пожить, — через минуту разглядывали разнокалиберные бутылки, стоявшие на прилавке и на полках.
— Рубанов, вон ту, ёмкостью четверть ведра, мы не осилим без закуски, — с сомнением присматривались к трёхлитровой бутылке в плетёной корзине.
— Да-а. Тяжеленько будет. Возьмём, ваше превосходительство, красноголовку за 40 копеек.
— Напополам, — полез в нагрудный карман Сипягин, радостно посмеиваясь и доставая 20 копеек. — А вот у вас, мой друг, вряд ли такая монетка найдётся. Потому что не предусмотрительны, хотя батюшка ампиратор цельную гвардейскую дивизию вам соизволил доверить, — шутил он.
Порывшись в портмоне, Максим Акимович меньше четвертного билета денег не обнаружил.
— Вот, сударь, и покупайте на него, — убрал двугривенный в карман Сипягин. — А я понаблюдаю.
— Где я тебе с ранья сдачи возьму? — возмутился небритый продавец с перевязанным глазом. — Украл, поди, денежку, подлец…
Растерявшийся генерал–адъютант крутил четвертной билет, поглядывая на лопавшегося от смеха министра.
— Поговори ещё! Сейчас на дуэль вызову… То есть, второй глаз подобью-ю, мерзавец, прохвост шаромыжный… — заорал Рубанов. — Быстро водку давай, пока зубы не вышиб.
Сипягин просто падал от удовольствия.
— Поори мне тут, — явно струхнул продавец. — Ща городового кликну, — однако нашёл засаленные рубли и мелочь, брякнув о прилавок бутылкой «казёнки».
— То–то! — Брезгливо взял сдачу Максим Акимович, а Сипягин схватил бутылку.
— Пьяницы-ы.., — слышали они вслед. — Буянить ишшо тут будут, пробки картонные.
— Нет ничего лучше простой жизни! — выйдя из лавки, огляделись по сторонам.
— Смотри, Дмитрий Сергеевич, как добрые люди делают… О стенку сургуч сбивают, — подошли к соседнему с шинком дому, вся штукатурка которого была выщерблена и утыкана красным сургучом.
Сипягин осторожно постучал о стену, сбивая сургуч, а затем ладонью жахнул по днищу, выбивая пробку.
— Вот! — похвалился он. — А из чего пить–то будем?
— Проблема! А пойдём–ка в соседнюю мелочную лавку, и стаканы купим, — предложил Рубанов.
— Э-эй, мужички, закусить часом не жалаете? — грубым голосом обратилась к ним сидевшая у дверей лавки толстая баба в тёплой юбке.
В руках у неё ничего не было.
— Канешна жалаем! — подтвердил Рубанов, вновь приведя министра в приподнято–радостное настроение.
Баба на удивление быстро поднялась с насиженного места, которое оказалось приличных размеров чугунком, сняла крышку и, плюнув на пальцы, выудила оттуда горячую картошку в мундире. Из другого чугунка достала плесневелый солёный огурец.
