— Иринушка, — тараторила подруга, — так буду рада обнять тебя… Непременно приезжай… Я сына твоего только в детстве видела, ясное дело, теперь и не узнаю… Балу дала название «Оранжевый танго». Это танец аргентинский. Танец чувства и любви… Кроме Аргентины, с ним знакомы лишь в Париже и Москве. До Петербурга ещё не дошёл. Вы там всё полонез танцуете, а танго — это не прогулка под ручку. Для избранных танец продемонстрирует настоящий мачо со своей дамой.
— Машенька, кто продемонстрирует, я не расслышала?
— «Мачо!» Так в Аргентине знойных мужчин называют… Сама увидишь… Напрасно вы считаете Москву консервативным и провинциальным городом. В этом веке мы вас обгоним, и провинцией станет Петербург, — показала она телефонной трубке язык, подразумевая под ней всех петербурженок. — Ну, лапочка жду. До встречи. Нежно целую, милая.
После телефонного звонка барыня велела Аполлону нанять извозчика.
— Только не кума! — крикнула вслед. — Пусть у подъезда ждёт. Скоро выйдем.
«Скоро», как водится у дам, растянулось на добрый час.
В магазинах Москвы шла бойкая праздничная торговля. Разбитной московский кучер, прикидывая, сколько сумеет слупить с господ, катал их по Москве, сидя на облучке, лицом к господам, а спиной к лошадям.
Каким местом он видел дорогу, Аким не мог понять.
«У нас в роте капитан Кусков каждое нарушение дисциплины видит, ежели даже, спиной к тебе стоит. Может, у них какой–то третий глаз на затылке?.. — размышлял он, глядя по сторонам и читая названия улиц. — О-о! На этой Натали живёт, — бросило его в жар. — Может, где и гуляет рядом, а я не вижу… Вот мне бы третий глаз, — позавидовал разглагольствовавшему ямщику. — Ну как, как к ней зайду… Что её тётка скажет? Лучше всего позвоню, — осенило его. — Нумер телефона в письме сообщила», — приложил руку к сердцу, где лежал конверт и три коралла от бус.
— Щас хорошо… На центральных улицах газовые фонари, — вещал кучер, сидя задом наперёд. — Керосиновое освещение лишь на окраинах осталось. Ночью едешь — всё видать… Городового за версту от столба отличишь. Но вот бяда-а… Вторую линию тра–н–н-вая уже пустили. И зачем, он, дьявол нужён? У вас в Сам–пим–тем-бурхе, — по слогам выговорил название, — говорят, зимой по льду яво, окаянного, пускают, а летом — нет. На конках катаетесь. А энтот змей гремит, скрипит, трещит, звонит, лошадей и баб до смерти пугает…
— Это вы, господин кучер, нашу пим–тен–бурхскую пожарную команду не видели, — встрял в умный разговор Аким, насмешив дам. — Транвай супротив неё, как воздушный шар супротив паровоза…
Извозчик надолго задумался, раскидывая мозгами, и пришёл к парадоксальному выводу:
— Не иначе конец света грядёт… А вот и Пассаж Постниковой, господа хорошие, что на улице Тверской. Чего-о там только нет, — вёз их дальше.
Ирина Аркадьевна, когда проезжали мимо Елисеевского, где «чего только не было»… надумала посетить его и кое–что купить.
«И правда, оранжевый цвет танго в моде», — разглядывала коробки с конфетами и плитки шоколада жёлто–оранжево–золотистых тонов.
— Ну, теперь в Кремль, а затем в гостиницу, — распорядилась она, усаживаясь с покупками в санях.
— Транвай. — Всё не мог успокоиться возчик, сидя спиной к дороге. — Да у нас, до сих пор, по Покровке коров гоняют… Тра–а–н-ва–ай! А у Сухарёвой площади, где квадратная сажень земли в целую тыщу рублей ценится, ишшо огороды разводят… Шалаши да пугала стоят, и козлы с козлятами шляются… Вон один из них стоит, — сел как положено, проезжая мимо городового, хмуро, из–под бровей рассматривающего извозчика..
«Пьяный, поди, сукин сын, вот и крутится вокруг себя, как наш околотошный будет на том свете на сковороде вертеться».
Вечером, с замиранием сердца, Аким крутил рукоять телефона, вызывая «барышню», и попросил её соединить с номером Натали, назвав заветные четыре цифры.
На том конце трубку долго не брали, потом что–то щёлкнуло, зашипело, и он услышал голос Натали.
Растерявшись, сразу не сумел ей ответить на «Алло».
— Натали, это я, — справившись со спазмом в горле, произнёс он: «Прямо–таки блещу остроумием, — подумал о себе. — Вдруг бросит трубку», — испугался Аким и в ту же минуту услышал:
— Я тебя ждала…
«Господи. Какие волшебные три слова… Чего я молчу… Как хочется ещё раз услышать три сказочных слова:
— Натали-и! Не слышу! Повтори, что сказала… — прижал трубку к уху.
— Я тебя ждала.., — услышал удивлённый, медленно наполняющийся счастьем голос. — Ты где?..
— Натали-и. Я здесь. Рядом. В Москве… Я мечтаю увидеть тебя… Слышишь…Ты не представляешь, как я этого хочу… — кричал он в трубку, сглатывая слова и заикаясь, и желая сказать, что скучал, что любит её.., и не смея этого произнести, вдруг опять обидится и прервёт разговор.
А она счастливо улыбалась, прижимая губы к телефонной трубке, слушала его голос, не разбирая большую часть слов, и почему–то вспоминала его поцелуй.
«Я с ума сошла, — думала она, прижимая губы к трубке. — Так нельзя… Так нельзя…»
— Натали… Мы завтра приглашены на бал. К Новосильцевым… Натали. Может, твоя тётя сумеет получить приглашение… Я тебе позвоню… Барышня-я. Почему нет связи? — прижимал к уху смолкшую трубку, и конечно не видел, как Натали, смахнув пальцем отчего–то набежавшую слезу, поцеловала трубку, представив, что это ЕГО щека…
«Нет, я положительно схожу с ума, — подумала она, почти падая в кресло. — Что это со мной?..»
На следующий день Рубановы встали поздно. Позавтракав в ресторане, занялись своими делами.
Акиму хотелось побыть одному, и он решил пройтись по центральным улицам. Незнакомые люди не нарушали его одиночества.
В толпе незнакомых людей человек более одинок, чем в пустой комнате.
А женщины принялись активно готовиться к «оранжевому балу».
За огромные деньги, через гостиничную прислугу, пригласили в номер парикмахера — «жана», как их называли в Петербурге, и чуть не до вечера он колдовал над причёсками, работая четырьмя пальцами, с оттопыренным для фасона, мизинцем.
Рассказывая о московских нравах и происшествиях, через каждые две минуты не забывал поинтересоваться: «Ме–е–да–ам! Не беспокоит-с?»
Вечером, на санях, направились к дому Новосильцевых. Погода радовала пушистым снежком, таинственно мерцающим и искрящимся в свете газовых фонарей. Небольшой морозец лишь нежно румянил щёки, не принося озноба и холода. И кругом весёлые, улыбающиеся лица. Из встречных саней — поздравления с Рождеством, и пожелания здоровья, и пиликание гармоний, и песни…
И танго…
Из залов Благородного собрания, ресторанов, Купеческого и Английского клубов неслись звуки танго…
— Иринушка, тебе не кажется, что Москва помешалась на этой мелодии?
— Ну да. Как Петербург в начале царствования Николая помешался на времени Алексея Михайловича.
Подъезжая к ярко освещённому дому Новосильцевых, услышали:
— Ну куды, куды прёшь? Видишь, всё занято у подъезда. На той стороне господ высаживай, — руководил движением усатый полицейский.
— Тьфу! Японский городовой! Вон там, промеж саней я бы и приткнулси.
— Поматюжись ишшо у меня, конский хвост, глядишь, и приткнёсси в кутузке на весь праздник. Сказано тебе на той стороне…
— Ого! Мамзельки какие! — восхитился любопытствующий мастеровой, таращившийся на подъезжающих господ. — Маня, гликось, какая у ей причёска… А ты волосы пивом намочишь, папильотками увешаешься, как собака блохами, и храпишь… А мне из–за тебя всю ночь раков солёных хоц–ца–а.
— Ты Вась, глянь на ейну шубу. Мех явно не собачий… С искрой. На такую всю жизнь горбатиться будешь, и лишь на рукав заработаешь.
— Гм. — Задумался тот. — У соседа Пашки, кобель недавно пропал… Тоже искрил на морозе…
— Любочка, ты так же думаешь, что это не соболь, а Пашкин кобель? — провела по рукаву ладонью Ирина Аркадьевна. — Ну, как приедем, получит Максим у меня.
Перейдя дорогу, увидели, как лакей помогает полной даме выбраться из саней. Швейцар в парадной ливрее подобострастно стряхивал снежинки с бобрового воротника спутника толстухи, затем, поддерживая под локоток, повёл его к подъезду по разостланной через тротуар, широкой красной ковровой дорожке.
Усатый полицейский держал под козырёк, а лакей, жмурясь, как кот на сметану, провожал до подъезда полную даму.
— Московский мэр, — выдвинула версию Любовь Владимировна.
— Или его папа, — сделал умозаключение Аким.
— Сейчас спросим, — тоже заинтересовалась Ирина Аркадьевна, разглядывая горностаевую шубу гостьи. — Не одни мастеровые любопытны, — рассмешила свою подругу.
На них внимания никто не обратил — мало ли тут всяких дворян шляется.
Парочка «битюгов» оказалась семейством купцов Сапожниковых.
Не успели они зайти внутрь, как, сломя головы, к ним кинулись два лакея, спеша принять верхнюю одежду и по целковому за труды.
