– Здесь, – вдруг сказал с уверенностью Приск и указал на просвет меж деревьями.
В следующий миг они стояли над горной речкой, посреди течения которой образовалось что-то вроде небольшого озерца. Естественным такое озеро быть не могло. Приск глянул в прозрачную воду. Было совсем неглубоко, вряд ли глубже, чем по колено, зеленоватые плоские камни на дне лежали вплотную друг к другу. На берегах пышно разрослись в отвалах камней папоротники.
– Монтан тебя обманул, центурион, – сказал Тиресий. – Это место не похоже… Оно и есть то самое место. Ноги сами привели Монтана к его кладу. Но для отвода глаз он сказал, что место всего лишь похоже.
Приск опустился на камень у берега. Его трясло. Неужели там, под ногами – буквально – лежали неисчислимые сокровища Децебала?
– Что будем делать? – спросил Фламма.
– Отводить русло, – отозвался Приск и не узнал собственного голоса.
– Может, за подмогой поедем? – предложил Кука.
– Сначала надо убедиться, что мы нашли клад, – решил Приск.
Поднялся, огляделся кругом.
– Кука! Фламма! Приведите сюда лошадей. Тут вокруг должна быть если не дорога, то тропа, по которой шли мулы с золотом. Мы с Тиресием начнем пока строить плотину. Камня тут вокруг полно. Нам надо просто снова запрудить реку и отвалить пару камней на дне.
– Да уж, всего-то! – фыркнул Кука.
* * *
Весь день они работали как сумасшедшие. Даже когда солнце уже село, легионеры зажгли четыре костра – по два на каждом берегу – и продолжали работать, прерываясь только на то, чтобы подкормить прожорливое пламя. Дно реки уже обнажилось, с помощью рычагов из срубленных деревьев легионеры выковыривали самые большие камни, мелкие отбрасывали руками, обдирая пальцы в кровь. Внезапно Фламма закричал. Поначалу Приск решил, что неуклюжего легионера придавило камнем. Но нет – на дне блеснул золотой кубок. Фламма наклонился, пошарил (вода еще сочилась по обнаженному руслу, как кровь из неглубокой раны), потянул за собой кусок кожи – видимо, это был мешок, в котором прежде лежал кубок.
Приск отобрал у него находку.
– Греческая работа. Очень тонкая.
Кука тут же почти выдернул у него из рук сокровище.
Отсветы факелов играли на влажной поверхности золота – неслись по кругу дерзкие кони, топтали кабанов фракийские всадники.
– Красиво, – пробормотал Кука и, помедлив, протянул кубок Тиресию. – Что скажешь?
– Золото, – ответил тот.
Все засмеялись. Ржали, как кони, и не могли остановиться, задыхаясь и плача от хохота. Кука упал на колени, в шуршащую смесь из крошева камня и воды, и принялся бить кулаками куда попало, обдавая друзей грязными брызгами.
Приск отнес кубок на берег, туда, где были сложены вещи, завернул находку в плащ.
– Может быть, ляжем спать? – неувернно предложил центурион.
– Издеваешься? – бросил Тиресий.
Он тоже выбрался из ямы – чтобы подбросить веток в костры.
Дальше, обо всем позабыв, они копали как сумасшедшие. Костры погасли один за другим, но взошла луна, и теперь они работали при лунном свете. Кажется, они и в полной темноте продолжали бы копать.
* * *
Утром они стояли в обнажившемся русле, смертельно усталые, передавая друг другу золотые кубки тончайшей греческой работы, а под ногами у них лежали грудами золотые монеты – сотни, тысячи крамольных «козонов». Тысячи консулов шествовали в сопровождении ликторов, тысячи и тысячи золотых орлов вздымали когтистые лапы, дабы увенчать золотыми венками главу возрожденной Республики. Казалось, сам дух мятежного Брута, разбитый на множество золотых осколков, лежал у ног легионеров, извлеченный из мрака забвения, из ядовитой горечи поражения, лежал, сознавая всю краткость своего возвращения, – ибо имперский Рим, радостно присвоив эти монеты, отправит мятежное прошлое на переплавку для оплаты триумфов, пиршеств и игр. В золотом блеске уже мерещились новые форумы и термы, дворцы и акведуки, кровавые гладиаторские игры, звериные травли и гонки колесниц, обезумевший от кровавых зрелищ плебс, громогласные выкрики: «Аве, Цезарь!»
– Что это тут у вас? – раздался нагловатый и дрожащий от возбуждения голос.
Приск поднял голову. Над ним возвышался здоровяк в чешуйчатой лорике ауксилария. Видимо, разведчик. Послали удостовериться, что на выручку столице никто не движется в этом направлении.
– Золото, – ответил усталым голосом Приск. – Дакийское золото, которое нынче принадлежит императору Траяну.
– Ух ты! Сколько же его тут… – Из-за плеча первого солдата выступил еще один – светловолосый, широкоплечий, с дерзким прищуром серых глаз.
Вскоре стало ясно, что разведчиков – восемь. А легионеров всего четверо. И все – так устали, что буквально валились с ног. И в руках – только кирки и топоры; оружие, легкомысленно оставленное, лежало в нескольких шагах. Почти рядом – но не допрыгнуть. Восемь ауксилариев приблизились к яме, отрезая путь к сложенным подле старого бука мечам.
Дальнейшее походило на вспышку безумия: не сговариваясь, ауксиларии ринулись вниз, в речную ямину, на легионеров. Тиресия сразу же опрокинули в лужу, что осталась на дне пещеры, зато Приск одним ударом кирки навсегда успокоил налетевшего на него солдата. Еще один упал под топором Куки. Банщик еще раз приложил упавшего по затылку обухом топора – чтоб уж точно не встал. Потом Фламма получил удар мечом в бок и согнулся, зажимая рану руками. Приск, увидев такое, завыл в голос и подмял под себя одного из разведчиков, силясь окунуть того лицом в воду и не дать подняться. Но тут же Приск рухнул сам на мокрые, холодные, как лед, камни. Он не видел, как прилетевшая неведомо откуда стрела пронзила стоявшего над ним ауксилария в тот момент, когда тот уже изготовился нанести смертельный удар поверженному центуриону. Не видел, как распрямился внезапно Фламма и, взвизгнув совершенно по-щенячьи, обрушил кирку на голову одного из нападавших, как Кука протянул руку и помог выбраться из лужи Тиресию, который сумел-таки заколоть кинжалом напавшего на него разведчика. Не видел, как еще две стрелы, одна за другой, сразили наповал последних любителей легкой поживы.
Приск очнулся уже на закате. Он лежал у костра, закутанный в шерстяное одеяло, а у огня сидел центурион Декстр и подбрасывал ветки в костер.
Подле спал укрытый одеялом Фламма.
– Как он? – спросил центурион первым делом у Декстра и тронул рукой лоб раненого товарища. У Фламмы был жар, но несильный.
– Рана поверхностная, крови много, но ничего страшного. К утру жар спадет. Будем надеяться.
– Как ты здесь очутился? – спросил центурион.
Голова болела. В затылок будто налили расплавленного свинца. Он осторожно тронул пальцами голову. Ну и шишка! Как ему череп-то не проломили!
– В этих местах вредно снимать шлем, – заметил Декстр.
– Как ты здесь очутился? – Он давно заметил, что Декстр не любит отвечать на заданные вопросы.
Но Марк Афраний все же ответил:
– Шел за вами по приказу Адриана.
– А-а-а… Недаром мне чудилось, что за нами кто-то следит.
– Кука уже отправился с донесением к Адриану, – сказал Декстр. – Мы с Тиресием закидали клад еловыми ветвями.
Декстр пихнул локтем кожаный мешок, внутри забренчало.
– Это вам на всех – лично от меня. Я отложил, пока не прибыл наш легат с охраной, легионерами и мулами.
– Адриан разрешил?
– Не передеретесь, когда будете делить? – Опять Декстр не пожелал отвечать на вопрос.
– Как-нибудь разберемся, – отозвался Приск.
А про себя решил: «Малыш, Оклаций и Молчун получат свое – весь „славный контуберний“ имеет право на долю».
– Сколько там золота? – Центурион кивнул в сторону забросанного ветвями клада и едва не закричал от боли: в затылок будто загнали гвоздь.
– Очень-очень много.
– И куда его отвезут?
– Императору Траяну.
Приск снова потрогал голову. Открытие клада, горящие костры, блеск золота… все это походило на сон.
– Тебе повезло, – сказал Декстр. – Что разведчиков было так мало.
Он поднялся, размял ноги, потянулся.
«Он бы мог нас всех перебить, – подумал Приск. – Свалить на разведчиков, присвоить себе всю славу. Но не сделал это. Почему?»
Декстр оглянулся, кривая улыбка тронула губы. Но не сказал ничего.
Лето 859 года от основания Рима
Горы Орештие, окрестности Сармизегетузы Регии
В лагерь Траяна приехал от царя Децебала Сабиней говорить о мире. Император отослал комата назад, не подпустив к себе. На другой день прибыл Везина – но и с ним не столковались, императору нужен был один, конкретный посол. Наконец он явился: лагерь Траяна посетил Бицилис. Этот просил не мира – перемирия. Просил три дня не стрелять из машин и луков, не устраивать вылазки и позволить женщинам и детям выйти из столицы с обещанием, что их проводят на север, а не обратят в рабство.
