некоторым страхом против Ордена, был почти ошеломлён победой, могущей отозваться во всей Европе жалобами на него, даже перед папским и императорским тронами. Он, казалось, колебался, свергнуть ли этих гордых монахов, которые ссылались на свои заслуги, положенным в распространение веры и обращение язычников.
В самом королевском окружении мнения в достаточной мере разделились. При Витольде гостил отец Мартин и каждый день шептал, что Орден готов уступить ему Жемайтийю, лишь бы не помогал Ягайле. Ежедневно отважнейший монах повторял, что увеличивать мощь, которая его раздавит, было бы неразумно. На князей Мазовецких влияла княгиня Александра, боящаяся будущей мести Ордена и не могущая допустить, чтобы эта мощь могла рухнуть. Пугали уже снова нападением венгров. Тем временем Ягайло, в некоторой степени вынужденный, находился под стенами Мальборга, который уже имел время как-то укрепиться.
Прежде чем он пришёл сюда, Плауэн стянул поткрепление. Всё, что ушло с поля битвы, схоронилось здесь.
Ожесточённые кучки немцев рассеянно собирались. Гданьск прислал четыреста человек с судов, наполовину вооружённых, с топорами. Почти чудом от четырёх до пяти тысячи голов, более или менее пригодных к бою, стянулись в течении не многих дней. Для нападения это было ничто, для обороны почти хватало.
Верхний главный замок один получил две тысячи дружины; в среднем поместилось ещё столько же, а с тысячью пошёл двоюродный брат Плауэна охранять окрестность под стенами, у которых горожане мальборгцы и множество народа с ферм спряталось в низинах.
Пятнадцатого июля решилась судьба Грюнвальдской битвы, а двадцать шестого лишь часть Ягайловых войск оказалась под Мальборгом. За одиннадцать дней многое можно сделать. Казалось, что намеренно тянули так долго, дабы дать время неприятелю укрепиться.
Плауэн, который схватил рукой выпущенные бразды, больше чем его предшественник Ульрих был создан для тяжёлой задачи, в которой и энергия, и хитрость, и терпеливая выдержка были необходимы. Для него все средства были хороши: гордость и смирение, мужество и хитрость; по очереди умел быть тем, чем велел случай. Всё сдавалось победителю Ягайле: земли, замки, епископы, остался почти один Мальборг. Плауэн, однако, сердца не терял. За собой он имел всю Германию, империю, папу и Европу, которая ещё к крестоносцам чувствовала уважение, хотя ценить их перестала.
Жаркого августовского вечера путешественник, одетый не по-рыцарски, с дорожными сумками, привязанными к лошади, с одним мечом у пояса, приближался медленным шагом к Мальборгу и остановился на пригорке, с которого были видны все три замка и околица. Неподалёку уже польский лагерь и хоругви стояли, широко разложенные.
Городок, который некогда окружал замок и к нему примыкал, представлял грустное зрелище стен и закопчённых дымоходов, руин зданий, уничтоженных пожаром. Стоял только городской костёл Св. Иоанна и обгоревшая ратуша. К этим останкам примыкали шалаши, плохо поспешно построенные войском, шатры, натянутые на палки, и будки из досок и веток. На костёльной башне вместо колоколов отзывалась пушка, нацеленная на замок; другие, поставленные на насыпанных кое-как холмах, стреляли иногда больше для разжигания страха, чем для улучшения эффекта. Ядра летали там и сям, как судьба пошлёт.
Тремя значительнейшими лагерями лежали осаждающие войска под стенами, на которых было видно довольно много людей. На воротах тоже стояли люди с топорами и списами для обороны и казалась великая бдительность. С юго-запада находился король со всем своим рыцарством, с юго-востока – войско Витольда с татарами у высохшего Ногата, потому что летнее пекло всюду его вброд позволяло пройти.
В лагерях, казалось, были заметны жизнь и великое движение; рыцари гарцевали около стен; они кучками объезжали их по кругу. В некоторых раскрытых так шатрах, что в них гулял ветер, видно было сидящих и весело пирующих.
Возы с дичью, рыбой, бочками заезжали под придворные шатры и выгружали обширные запасы. Там, где в среднем замке были более приступные стены, стояли польские рыцари, словами вызывая крестоносцев, взаимно ругаясь и воюя гомеричными выкриками.
Это было время рыцарских отрядов, когда слово ценилось, и, данное неприятелю, сдерживалось, так что не редкостью было видеть выезжающего на поединок одиноко крестоносца и смотрящих на него судей поединка, когда он сражался с вызванным.
Путешественник долго смотрел на эту картину, позолоченную лучами солнца, и так над ней задумался, что не заметил, как его схватил за плечо подъехавший тихо солдат, крича ему, чтобы стоял на месте и не двигался, если хочет остаться живым.
– Кто ты? Откуда? За чем? – начал он восклицать, словно в помощь себе хотел других призвать.
Путешественник, отнюдь не смущённый, достал кусочек бумаги и показал его солдату, который с презрением ударил в него ладонью.
– Что мне от твоей тряпки? – воскликнул он. – Кто ты? Говори!
С трудом ломаным языком молодой человек начал объяснять, что был пленником, отпущенным на слово, и что, как человек рыцарского ремесла, рад бы поглядеть на такую великую битву.
Солдат, видно, едва его понял.
– Чьим же ты был пленником?
Путешественник упомянул Анджея из Брохоциц, владетеля Морунга.
– Этим меня не проведёшь, – рассмеялся солдат, – Брохоцкий сидит уже в Штуме, так как его король, пан наш милостивый, отпустил, и он в лагере. Пусть же докажет, что вы не шпион крестоносцев.
Сначала, казалось, путешественник от этого смутился, но вскоре, подумав, успокоился.
– Хорошо, – сказал он, – пусть меня проводят к нему.
Солдат, который, видно, стоял на страже, осмотрелся, сложил руки в трубу и крикнул в сторону шалашей, стоящих неподалёку. На этот призыв выбежало несколько человек, наполовину в доспехах, и, посмотрев, откуда шёл голос, один надел на голову мисковатый плохой шлем, взял в руки топорик, и побежал. Путешественник стоял неподвижно.
– Войтек! – воскликнул солдат. – Посмотри на этого вот бродягу, он немец, пахнет крестоносцем; говорит и удостоверяет какой-то бумагой, что он пленник пана Анджея из Брохоциц. Этот Брохоцкий тут есть, проводи его и отдай ему, пусть с ним делает что хочет, только бы не отпустил. Если захочет убежать, секирой по голове – самая безопасная вещь; никакой беды уже после этого не будет, только одежду снять и карманы обыскать.
Они начали смеяться и Войтек, взяв за узду лошадь путешественника, повёл его в лагерь, топорик надев на плечо, дабы был под рукой на случай необходимости. А тут уже и шатры над дорогой начинались и сновало множество рыцарей.
Одни были ещё в доспехах, только что воротившись с турниров, другие в рубашках и полужупаниках, некоторые, те что купали лошадей, босиком, другие – в полном снаряжении идущие к своей лошади. Шум смешанных голосов и хорошее настроение царили в лагере. Стаи собак суетились у костей, бочки с пивом стояли открытые и черпал
