Прошло почти два месяца, как Кузьмич находился в плену. Курбаши Махмуд-Али не поправлялся и посматривал на лекпома злыми глазами.
За это время Кузьмич, хорошо изучив расположение басмаческой базы, пришел к убеждению, что бежать отсюда нельзя. К горной вершине, где у родника пресной воды находился стан Махмуда-Али, вела единственная, прикрытая сильным караулом дорога. Позади вершины был совершенно отвесный обрыв глубиной больше ста сажен. Оттуда, со дна пропасти, как огромные окаменелые пальцы, поднимались острые скалистые пики.
Улугбек со злобной усмешкой посматривал на лекпома. Как-то утром Кузьмич увидел около своей юрты будто нечаянно оброненный свежеоструганный кол.
«Да, плохи дела, — думал лепком, — факт, пытать будут злодеи». И он решил, по примеру Латыпова, не даваться в руки мучителей, а броситься в пропасть. Но было уже поздно: вечером у его юрты был выставлен караул.
Кузьмич долго не мог заснуть в эту ночь. Он лежал с открытыми глазами и думал о прошлом. Перед ним проходила вся его жизнь. Он видел себя то мальчишкой в компании таких же, как он, сорванцов, крадущим огурцы в чужом огороде, то подростком, скачущим в ночное, то солдатом на полях русско-японской войны. Но наиболее яркие картины вызывали воспоминания о дружбе с Климовым. «Эх, Василий Прокопыч, — с горечью думал лекпом, — так вы и не узнаете, какой геройской смертью погиб ваш боевой друг Федор Кузьмич!»
Да, Кузьмич был уверен в том, что не посрамит свое звание и погибнет геройски. «Пускай злодеи сажают на кол, — думал он. — Назло им, факт, возьму и не пикну!..» Он храбрился, но все же волосы шевелились у него под чалмой. Потом он опять начал думать о жизни и переживать минувшее. Под утро он все же заснул. Ему приснилось родное село. Он сидел на завалинке хаты. Через открытое окно слышно было, как мать шила на швейной машине. Он сидел и ждал, когда она уйдет в лавочку и можно будет самому покрутить ручку. Это было его любимым занятием в детстве, хотя ему не один раз попадало за самовольство. Наконец мать ушла. Он бросился к машине и поставив колесо на холостой ход, с упоением стал крутить ручку. Сильнее! Сильнее! И ему уже кажется, что это совсем не машина, а поезд, и он сам не Федька, а машинист. Тра-та-тра-та-тра-та-та! — гремел паровоз. Но вдруг машина застучала так громко, что он испугался и от страха проснулся. Слышался топот, крики, ружейные выстрелы. Совсем рядом стрелял пулемет. Кузьмич в чалме и халате, выбежал вон. В рассветном тумане тут и там скакали всадники в малиновых бескозырках. Они взмахивали шашками и рубили басмачей. Один из них, увидев Кузьмича, погнал на него свою большую серую лошадь.
— Стой, товарищ! Не бей! Не руби! — не своим голосом крикнул Кузьмич. — Я табиб! Табиб! Тьфу, доктор, черт его забодай!
— Ты как сюда попал! — спросил боец, нерешительно опуская клинок.
— Пленный я, товарищ. Факт. В плен меня взяли.
— Чего он тут врет, белогвардейская морда? — сказал другой боец, наезжая на Кузьмича. — По роже видно — генерал.
— Ладно. Отведем его к командиру. Там разберутся…
Покончив с басмачами, бойцы столпились у юрт.
— Хлопцы, слышали? Белогвардейского генерала поймали, — сказал чей-то голос.
— Где он?
— А вон под ручки ведут.
Двое бойцов вели Кузьмича в сбитой набок чалме.
— Кто такой? — грозно спросил молодой командир, когда задыхающегося от волнения Кузьмича поставили перед ним.
— Товарищ командир… Я это… как бы сказать… Ну, факт, одним словом…
— Толком говори! — оборвал его командир.
— Доктор я, товарищ командир, факт, в плен попавший.
— Знаем мы вас! Соври кому-нибудь другому!
— Товарищ командир, а ведь я вас знаю! — сказал Кузьмич, вдруг весь просияв.
Командир удивленно посмотрел на него.
— Знаешь? — спросил он, оглядываясь на столпившихся бойцов. — Гм, интересно! А ну, скажи как моя фамилия, если ты меня знаешь?
— Товарищ Куц ваша фамилия. Вы нас прошлый год в Гиляне очень выручили. Потом, может, помните, в пески вместе ходили.
— Какого полка?
— Шестьдесят первого. Второго эскадрона.
— Да вы кто по должности?
— Доктор. То есть лекпом.
— Фамилия командира эскадрона?
— Товарищ Ладыгин.
— Имя и отчество?
— Иван Ильич.
— Отпустите его.
Кузьмич расправил затекшие руки.
Со стороны юрт быстро шла, почти бежала высокая молодая и статная женщина с круглым красивым лицом.
Она, запыхавшись, остановилась подле бойцов.
— Наконец-то… Наконец, — прерывисто, едва сдерживая радостные слезы, заговорила она. — Милые вы мои… дорогие… Ой, не верю даже… Спасибо вам, дорогие… Голубчики мои!
— Что это за женщина? — спросил Куц, с удивлением глядя на нее.
— Пленная. Каттакурганская, — сказал Кузьмич, узнав Дашу по голосу. — Железнодорожника внучка. Я знаю.
Послышались шаги. В сопровождении бойцов подходил чернобородый пастух в накинутой на голое тело овчине. В руках у него был загнутый посох.
Кузьмич сразу же узнал в пастухе Улугбека.
— Товарищ командир, разрешите доложить — человека вот задержали, — сказал высокий боец с подкрученными кверху усами.
— Пастух, говорит, а от нас бежал — еле догнали! — подхватил низенький.
— Это не пастух, это главный злодей — Улугбек! — крикнул Кузьмич.
— Подождите, лекпом! Я знаю его лучше вас, — сказал Куц.
Он подошел к Улугбеку и в упор посмотрел на него.
— Вот, товарищи, — заговорил Куц, обращаясь к бойцам, — Вот перед вами волк в овечьей шкуре, палач эмира бухарского! Убийца и вешатель! Трудно перечислить все его преступления. Это он расстрелял в Катта-кургане пытавшихся бежать активистов-дехкан! Это он убил секретаря укома товарища Исмаилова! Это он жег, грабил и громил кишлаки, восставшие против эмира!
Улугбек быстро выскочил из круга бойцов и, бросив посох, кинулся к юртам. Там, за поворотом, был выход в долину.
— Держи! Лови! — закричали бойцы.
Хрипло дыша, слыша за собой грохот сапог, Улугбек бежал по тропинке. Но навстречу ему уже скакали всадники в малиновых бескозырках. Палач шарахнулся в сторону и вдруг оказался на краю пропасти. Весь съежившись, он повернулся и бросился на догонявшего его Кузьмича.
— Куда?! Стой!!! — не своим голосом крикнул лекпом. Он широко размахнулся и со страшной силой ударил Улугбека в висок кулаком.
Палач ступил шаг назад и, покачнувшись, сорвался с края скалы. На секунду мелькнуло грузное тело, и Улугбек, хватаясь руками за воздух, с отчаянным криком полетел в глубину…
Спустя несколько дней Кузьмич и Даша въезжали с обозом в Юрчи.
Лекпом посматривал по сторонам, поражаясь происшедшим без него переменам. «Гляди, гляди, что соорудили наши ребята, — думал он. — Вот это, факт, Молодцы!» Своими мыслями он поделися с Дашей, показав ей на высокое здание летнего театра со сценой и длинными рядами скамеек.
— Еще и не такое здесь будет, Федор Кузьмич, — сказала Даша, — железную дорогу проведут, домов, магазинов понастроят.
Они въехали под крышу базара. Вдоль пустовавших раньше лавочек висела громадная вывеска. На ней арабскими и русскими буквами было написано «Госторг» и изображен караван, поезд и пароход. Несмотря на будничный день, множество дехкан толпилось у прилавков.
— Ну вот! А что я говорила? — воскликнула Даша, взглянуз на Кузьмича смеющимися голубыми глазами.
— Да, факт, здорово оборудовали, — сказал лекпом. — Ну-ка, товарищ, придержи лошадей. Нам здесь сходить, — сказал он ездовому.
Они направились к кибитке лекпома, где Кузьмич хотел устроить Дашу до попутной оказии.
Навстречу им часто попадались дехкане. Кузьмич обратил внимание, что почти у всех был какой-то праздничный вид.
— Разве сегодня праздник? — спросил он у Даши.
— Обычный день, — сказала она. — Вот через три дня будет праздник — годовщина Октябрьской революции.
Они свернули за дувал и вышли к кибитке лекпома.
Климов с лопатой в руках трудился над грядкой. Увидев Кузьмича, он выронил лопату и остолбенел. Потом трубач сделал движение, словно хотел перекреститься. В следующую минуту друзья душили друг друга в объятиях.
Они говорили что-то, вскрикивали и, размахивая руками, хлопали себя по бокам.
— Видел, видел я ваш театр, Василий Прокопыч! Знатно построили! — говорил Кузьмич после того, как успел в кратких словах рассказать о себе.
— Товарищ Бочкарев очень даже доволен, — просиял Климов.
— Факт… Что это народ сегодня веселый? — поинтересовался лекпом.
— А как ему не быть веселому? Землю получили, оттого и веселые. Тут две недели землю делили, а у кого коней нет, так тем наши бойцы сами запахали.
— А что это вы копаете?
— Под картошку. Товарищ Кондратенко прислал.
— Чо же, вы думаете на зиму сеять?
