Но посадника, конечно, впустили без всяких задержек, даже коня у него приняли.
— Где князь? — спросил Константин.
— В молельной.
«Ага. Напакостил, а теперь грехи замаливает», — подумал посадник, направляясь во дворец.
В небольшой горенке об одном окне Ярослав смиренно стоял перед иконой Христа и тихо молился. На стук двери даже не обернулся, но по какому-то признаку догадался, кто пришел. Скорее, из-за своего собственного приказа-кроме посадника, ко мне — никого.
Константин, вступив в молельную, снял шапку, перекрестился. Прерывать князя на молитве не решился, стал ждать, когда кончит.
— Ну что, Константин Добрынич, — заговорил наконец Ярослав, не оборачиваясь. — С чем пожаловал?
— Что ты натворил, Ярослав Владимирович? Город гудит в возмущении.
— В возмущении, говоришь, — повернулся князь лицом к посаднику. — А когда моих воинов ни за што ни про што в городе перебили, почему никто не возмущался? А?
— Но они же изнасиловали девушку.
— Кто изнасиловал, того должен был я судить. Понимаешь? Я. Их было двое, а остальные десять — при чем были?
— Но ведь и ты перебил более сорока человек, совсем невинных, Ярослав. Понимаешь, невинных и, главное, самых уважаемых людей города. Твоих же данников.
— Не я начал избивать невинных, Константин, не я. Они начали, твои уважаемые. А я, как князь, не должен был им попустить этого. Не должен. Иначе твои вятшие мне на шею сядут.
— Но ведь так город может взбунтоваться, Ярослав Владимирович.
— Не взбунтуется. Мизинные людишки небось сейчас злорадствуют: перебили вятших. А без мизинных какой уж бунт?
«Тут, пожалуй, он прав, — подумал посадник. — Без мизинных возмущения не получится».
Из молельной князь и посадник перешли в трапезную, сели за стол, ели жареную рыбу, запивая медами. Именно сюда явился от ворот варяг.
— Что тебе? — насторожился Ярослав.
— Из Киева течец, князь.
— От кого?
— Говорит, от воеводы Блуда.
— Оружный?
— Оружный, с мечом.
— Пусть оставит меч в воротах и идет сюда.
Варяг ушел. Князь и посадник переглянулись, одну думу подумали. Ярослав спросил:
— Как ты думаешь, с чем он пожаловал?
— Да уж не с добром, — вздохнул Константин.
— Вот и я то же думаю.
Течец вошел, пропыленный, почерневший за дорогу, поклонился Ярославу:
— Князь, тебе грамота от воеводы. — Полез за пазуху, вынул смятую, сплюснутую трубку грамоты, шагнул к князю, протягивая ее.
Ярослав взял грамоту, сорвал печать, развернул, пробежал глазами. Потом взглянул на молчавшего течца:
— Ступай в поварню, скажи, что я велел накормить тебя. И отдыхай.
Течец вышел. Посадник спросил:
— Ну что там?
— Читай, — бросил князь грамоту Константину и, поднявшись, отошел к окну, стал смотреть на двор.
В грамоте было написано:
«Князь Ярослав Владимирович, спешу предупредить тебя — твой отец великий князь Владимир Святославич положил свой гнев на тебя и сбирается идти ратью на Новгород, велел для того ладить мосты и теребить дороги. Опасайся и готовься. Блуд».
Прочитав грамоту, Константин положил ее на стол прямо на рыбьи кости. Заслышав шуршанье пергамента за спиной, Ярослав, не оборачиваясь от окна, спросил:
— Ну?
— Что «ну», князь? Я сие предвидел и предупреждал, не отправишь выход — будет война.
— И что ты советуешь?
— Что я могу посоветовать? Отправляй отцу эти чертовы две тысячи и проси простить тебя.
— Просить о прощении? — Ярослав резко обернулся от окна. — Я должен просить о прощении? Да?
В глазах его прищуренных гнев и ярость.
— И это говоришь мне ты, посадник? Моя правая рука. Так на кого я могу опереться, ежели даже ты поешь с киевского голоса?
— Ты не забывай, Ярослав Владимирович, что в Киеве твой отец, который тебя и посадил на этот столец. Отец! Не враг же он тебе.
— Не враг? А это что? — Ярослав схватил со стола грамоту и потряс ею. — Не враг, а собирает рать на меня. Отец называется. Он забыл, что я давно уже не отрок.
— Верно, ты не отрок. Но ты его сын, и, пока он великий князь, ты в его воле, Ярослав. В его, и не в чьей более.
Ярослав трахнул кулаком по столу, так что подпрыгнули и упали чарки.
— Не хочу быть в такой воле, которая вяжет меня по рукам и ногам. Не хочу.
— Тогда рать, — вздохнул посадник. — Нечистому на радость: русские против русских.
Он встал, потянулся за шапкой, лежавшей около на лавке. Увидев, что посадник собирается уходить, Ярослав спросил:
— Так ты и ничего не посоветуешь?
— Эх, Ярослав, разве ты слушаешь моих советов. Я тебе советую, отправляй выход, а ты эвон взъярился, словно тур подраненный.
— Все. Ни одной ногаты Киеву. Хватит.
— Это ты сейчас так говоришь, Ярослав. А как сядешь в Киеве великим князем, по-другому запоешь.
— Не запою, — упрямо отвечал князь. — Ежели стану великим, дам Новгороду вольную.
— Посмотрим, — пожал плечами посадник. — Своя-то калита завсегда на чужую зарится. Увидишь киевскую скотницу, скажешь: тоща — да и подвесишь новгородцам две тыщи, а то, может, и того более.
— Не подвешу.
— Дай Бог, дай Бог. Отец твой, великий князь Владимир Святославич, не Новгородом ли вспоен, вскормлен был, а от дани с него не отказывается. А ты уже в зрелых летах здесь сел, тебе вроде Ростов роднее. Отчего ж будет с Новгорода не потянуть? Эвон, не задумываясь, вятших новгородских людей иссек и не поморщился.
— Я тебе сказал, не я начал, — рассердился Ярослав. — И довольно об этом.
— Как так довольно? — уперся вдруг Константин. — Не ты только перед Новгородом в ответе, я не менее тебя. Ты сидишь тут, обложился варягами, а меня едва в кудельницу только что не спихнули — и все за твой грех.
Константин Добрынич надел шапку и вышел.
— Надо было спихнуть, — проворчал Ярослав. Однако, взяв грамоту Блуда, перечитал ее, задумался. Есть отчего задуматься.
«Эх, пришла б она хоть на день-два раньше, — кряхтел князь, — разве бы затеял я с этими старостами. А теперь что? Полк-то из новгородцев сбирать надо. Вот тут и почешешь потылицу. Выпрягутся славяне после вчерашнего и правы будут. Эх!»
Вечером Ярослав позвал к себе Вячку посоветоваться: что делать? Знал — этот не станет попрекать, что-нибудь присоветует.
— Да, — согласился Вячко, — новгородцы это не скоро забудут. Надо тебе, князь, самому за варягами ехать, их нанимать.
— Нанимать? А на какие шиши? Сколько у тебя в казне?
— Около четырех тысяч. А ежели точно, три тысячи семьсот сорок семь гривен. В Киев-то не посылали, теперь богатые мы.
— Богатые, — усмехнулся Ярослав кисло. — Мне еще два раза по столько надо, чтоб варягов звать.
— Проси у вятших.
— Просить? А как? Знаешь, что они мне ответят?
— Вече припугнуть надо, князь, припугнуть. Скажи, ежели киевляне придут, весь город вдвое-втрое обложат, а то еще и пожгут. Они, наши-то, чай, еще не забыли крещение с красным петушком.
Но после резни в сенях княжеских оказалось не так просто созвать вече на Дворище. Никто из бояр не хотел являться на вече, отговариваясь кто болезнью, кто занятостью, а кто просто уезжал из города в свою деревню И там отсиживался. Если подвойским опасались говорить о причине отказа, то меж собой бояре были откровенны:
— Этому кровопивцу да в лапы? Ну его к лешему.
— Сказывают, кровь в сенях доси отскрести не могут. Вечером полы отскребут, а утром являются, а они опять в крови. И опять скребут.
— А все потому, что кровь-то невинная.
— Не князь, а прям упырь у нас. Надо б кланяться такому и путь указать.
— Попробуй укажи, у варягов мечи, чай, не зазубрены. Да и другой явится, думаешь, лучше будет?
На призывы Ярослава явились к нему лишь посадник и тысяцкий. Ну, эти по должности должны были.
— Они что, вятшие, сговорились? — возмущался Ярослав.
— Боятся, Ярослав Владимирович, — вздыхал тысяцкий Вышата.
— Сам виноват, — более откровенно говорил посадник, и уж князь на эти откровения перестал огрызаться.
Но время уходило, надо было что-то делать. И Константин все же подсказал:
— Вели боярам собираться на вече в подворье епископа и сам туда приезжай, да без своих головорезов.
И побежали подвойские по концам новгородским скликать людей вятших на вече к епископу Иоакиму.
Сам Ярослав приехал туда загодя и, удалившись с епископом в его малую горенку, слушал старика не прекословя.
— Вижу, сын мой, как метется твоя душа и страдает от зла содеянного и ищет утешения и сочувствия, но не находит его в окружении. Молись, сын мой, и проси прощения у Всевышнего, и, если ты осознаешь глубину падения своего и будешь искренен в покаянии своем, Бог простит тебя. Но пусть случившееся послужит тебе уроком.
