«Но не я первый начал», — хотел сказать Ярослав свою отговорку, но смолчал. А старик словно услышал ее.
— Каждый из нас отдаст отчет Богу о деяниях своих, сын мой. А сейчас помолись, сын мой, ангелу-хранителю своему.
— Как, святый отче?
— Повторяй за мной, сын мой:
«Святый ангеле, предстояй окаянной моей души и страстной моей жизни, не остави мене грешнаго, ниже отступи от меня за невоздержание мое…»
— «…окаянной моей души… — бормотал Ярослав, чувствуя, как к горлу подступает горечь слез, — отступи от меня за невоздержание мое…»
А Иоаким продолжал, осеняя себя крестом:
— «…Не даждь места лукавому демону обладать мною, укрепи бедствующую и худую мою руку и настави мя на путь спасения…»
Ярослав слово в слово повторил за епископом всю молитву, и, когда произнес «Аминь», слезы уже градом катились по его щекам.
Епископ был доволен этим: слезы очищают душу грешника.
— Святый отче, — тихо заговорил князь. — Научи меня, как мне выйти сейчас к вечу, что я должен сказать им, чем оправдаться?
— Сын мой, не мое дело в мирские дела соваться, но скажу тебе, выйди к ним с любовью в сердце своем, ибо кто не имеет любви, в том нет пользы. И помни, любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, все переносит. Выйдешь к людям с любовью — они поймут тебя, сын мой.
Святой старец, которому Новгород был обязан крещением своим, окрылил грешного князя. И когда он вошел в большую горницу, куда собрались вятшие люди по его призыву, все увидели в глазах его блеск слез и поняли, что это были не слезы слабости, а слезы искренней печали и раскаянья.
— Братия, Бог наказал нас за наше ослепление, — заговорил Ярослав. — Ах, кабы можно было воротить их, веривших мне, кажется, отдал бы за это все, что имею на этой земле. Но не поворотится солнце назад, а Волхов не потечет вспять. Ныне я прибегаю к вам коленопреклоненно. За то, что освободил я Новгород навсегда от дани Киеву, готовится на нас гроза с юга, и без вас, без вашей помощи не смогу я отвести ее.
Молча сидели бояре по лавкам, слушали князя, даже не переглядываясь меж собой, как обычно.
— Вот грамота из Киева от верного человека, — продолжал Ярослав, подняв руку с пергаментом, — который предупреждает нас об этой грозе и советует готовиться, чтобы не оказаться еще в большем рабстве у Киева. Вот я и спрашиваю вас, дорогие братья, что нам делать? Опять ли отправлять наше состояние ненасытному Киеву или употребить его на защиту от притязателя?
Ярослав хоть и мало еще княжил здесь, но уже знал вольнолюбие новгородцев и их ревность к Киеву и уж догадывался, что будет ответом.
— Нет Киеву, — сказал кто-то от дальнего окна.
И все подхватили дружно:
— Нет, нет, нет.
— Спасибо, братья, я не ждал иного от вас, — молвил Ярослав, у которого уже слезы из очей исчезли.
Надо было давить дальше на «братьев», дабы под это «нет Киеву» ухватить их за калиту и если не ополовинить ее, то хотя бы немного облегчить.
— Ныне хочу я отъехать к варягам в королевство Олафа, нанять там новую дружину, с которой мог бы сам грозить Киеву, но для этого, сами понимаете, нужны куны, и немалые.
— Оно, конечно, с малой дружиной супротив Киева не устоять, — заговорил боярин Иван Тимошкинич, — но опять же, чем больше варягов в городе, тем больше насильников над нашими девицами.
— Насильников я буду судить и этих бы судил, ежели бы остались живы, — отвечал, хмурясь, Ярослав. — Но ежели киевляне возьмут Новгород на щит, насильников будет целый полк, и к тому же неподсудных. Разве тебе это не ясно, Иван? И потом, варягов я приведу не для сидения в городе, а для рати в поле. Победим Киев, я их Отпущу.
Тут подал голос староста Жирослав:
— Княже, нам все ясней ясного. Надо разложить сбор на всех новгородцев.
— А что с мизинных возьмешь, дырку от калача? — усомнился Сбыслав.
— Почему «дырку»? Две-три куны и у нищего сыщутся. Не гляди на лохмотья его, он бывает и чисто одетого побогаче.
Тут заелозили вятшие по лавкам, заспорили, с кого по скольку собирать. О том, что собирать надо со всех новгородцев, — это было бесспорно, но вот по сколько?
— С мизинных надо по десять кун.
— Многие не потянут десяти. Надо столько, чтоб никто не отговорился бедностью.
— Сколько?
— Ну хотя бы по пять.
— Ежели вече приговорит, все потянут.
Долго спорили вятшие о сборе с мизинных и наконец приговорили по четыре куны. С бояр положили по восемнадцать гривен, столько же и с купцов.
Тут же написана была грамота с приговором веча, которую завтра же на Торге должны читать народу бирючи. За сбор кун отвечали старосты кончанские и уличанские: сдавать собранное княжескому казначею Вячке, и главное — не медлить со сбором, чтобы Киев не застал Новгород врасплох.
Князь Борис Владимирович привел полк к Василёву. Явившийся старшина городовой сотни ничего не смог сообщить о печенегах.
— Пока тихо. Да и рано им набегать.
— Почему рано?
— Ну как же. Жито не поспело. Вот скосят смерды хлеб, обмолотят. Тогда можно ждать печенега. А сейчас чего ему взять?
Перейдя засечную линию, полк разбил лагерь. Был поставлен в центре княжеский шатер. Вызвав к себе тысяцкого Усмошвеца, Борис сказал ему:
— Поеду к печенегам, Ян. Ты останься за меня.
— Надо бы сначала выслать лазутчиков, князь. Разведать что и как. Не ровен час, попленят.
— Ты ж знаешь, что у меня там побратим есть Артак. А ты «попленят». Вот сам я и разведаю.
— Кого берешь с собой?
— С Георгием вдвоем поедем. Кибитка Артака для нас дом родной. Ежели что, мы у него будем.
На стойбище, к которому подъехали Борис с Георгием, их узнали, и вот уж помчались меж кибиток ребятишки с криком: «Князь Борис! Князь Борис приехал!»
Улыбающийся Артак встретил побратима у самого входа в кибитку, обнял ласково. Они потерлись носами, приветствуя друг друга.
В кибитке сели на расшитую кошму, Артак пригласил сесть и Георгия. Женщины принесли в бурдюке кумыс, наливали в пиалы, подавали мужчинам. Справившись, как принято, о здоровье, о дороге, Артак спросил наконец:
— С чем приехал, Борис?
— До отца дошел слух, что вы набег готовите, и он послал меня с полком навстречу.
— Набег? — удивился Артак. — От тебя впервые слышу.
— Но, может, другой какой род готовится?
— Да нет. Я бы знал, Борис. И потом, мы же с тобой договорились не обнажать меж собой оружие.
— Мы-то с тобой договорились. Но у вас же около двадцати родов и князей, кажется, кто-то, может, из них надумал?
— Говорю тебе, я бы знал об этом. У нас когда сбираются в набег, не менее четырех-пяти родов объединяются. И тогда всей степи становится известно.
— Ну, значит, слух ложный.
— А где твой полк?
— Да под Василевом лагерем стоит. Я решил сам разведать, а заодно и тебя повидать. Ну и Нанкуль, конечно.
— Так ты что? Не видел ее?
— Нет.
— Вот те раз. Она ж тебе только что пиалу подавала.
— Нанкуль?
— Ну да.
Оба посмеялись. Вскоре появился Загит, вернулся с охоты. Едва поздоровавшись, спросил:
— А как великий князь Владимир Святославич? Здоров ли?
— Отец здоров, слава Богу, прихварывает маленько.
— А Глеб где?
— Глеб уехал в Муром на свой стол.
— А это далеко?
— Да не близко. Недели две скакать надо.
— Хороший парень Глеб. Мы с ним часто вместе играли. Из лука стрелял не хуже меня.
Узнав о цели приезда Бориса, Загит тоже удивился:
— Никто не собирался в набег. Можешь передать Владимиру Святославичу и мои добрые пожелания, и мое глубокое уважение. Твой отец мудрый человек, Борис. И ежели узнаю, что кто-то собирается на него идти, предупрежу великого князя. Так можешь ему и сказать.
— Спасибо, Загит.
Когда, сытно отобедав, Борис собрался в обратный Путь, Артак и Загит дружно воспротивились:
— Э-э нет, так не гостят, Борис.
— Но мне нельзя, меня же полк ждет.
— Ну и что? В полку не младенцы, да и тысяцкий для чего у тебя? Так ты нас обидишь, Борис. Даже кибитка будет в обиде на тебя.
— Кибитка? А при чем она?
— А как же? Не переночевав в ней, ты обидишь и кибитку.
— Ну что, Георгий? — взглянул Борис на милостника. — Ночуем?
— Ночуем, — согласился тот.
Поскольку ночь выдалась теплой и тихой, у кибитки были подняты вверх нижние войлочные коши, а верхние дымники, наоборот, опущены, и сквозь обрешетку кибитки было видно звездное небо и пробивались запахи степных трав. Они долго проговорили, вспоминая детские забавы и случаи, даже о тарантуле не забыли. И уж когда засопел, заснув, Загит, Борис тихонько спросил Артака:
