Хьюик понизил голос:
– Король скончался еще три дня назад!
– Боже правый, – прошептала Катерина. – Я была совершенно вне себя!
– Нам запретили покидать королевские покои, и туда никого не впускали.
– Почему?
– Им нужно было время, чтобы составить новое завещание. Разделить полномочия… назначить своих людей на важные посты. – Он положил руку ей на плечо. – Знаете, вы не будете регентом.
– Знаю, Хьюик, и я ничему в жизни так не радовалась.
В дверь негромко постучали. Лиззи Тируит принесла королеве траурное платье. Они с Дот помогли Катерине одеться.
– Пойдемте. – Катерина взяла Хьюика за руку. – Отведите меня к нему.
Перед тем как выйти, она достала из поясной сумочки крест своей матери и отдала Дот.
– Положи с остальными украшениями, которые отправят на хранение в Тауэр, – сказала она. – Я не вынесу, если он потеряется.
В королевской опочивальне пахло ладаном; когда Катерина вошла, все – Гертфорд, Денни, Пейджет, Райзли и архиепископ – упали на колени. По привычке или из учтивости? Она невольно оглянулась, ища Томаса, но его не было. Она подошла к кровати. Генриха облачили в самый роскошный наряд: подбитый мехом малиновый бархат с золотым шитьем и драгоценными камнями. Его обрюзгшее лицо слегка осунулось, отчего он показался ей незнакомым человеком, как будто перед ней был не ее муж, а самозванец. Потом она увидела его жирные руки, соединенные над огромным животом, и почувствовала смрад, который не способны были заглушить благовония. Она опустилась на колени, закрыла глаза, но никакие слова не приходили ей в голову, она не могла произнести молитву, не знала, что сказать Богу. Она подозвала к себе архиепископа.
– Я бы хотела помолиться вместе, – прошептала она.
Со слабой улыбкой на лице он встал на колени рядом с ней и начал:
– Отче наш…
Катерина протестующе подняла руку:
– По-латыни. Ему бы понравилось.
Когда она собиралась уходить, ввели маленького короля Эдуарда. На нем была горностаевая мантия. Мальчик стоял, расставив ноги и положив руки на бедра, как его отец. Катерина опустилась перед ним на колени. Гертфорд одобрительно кивнул, словно кукольник, довольный представлением.
– Ваше величество, – сказала Катерина. – Приношу вам мои искренние соболезнования.
– Можете встать, матушка, – ответил Эдуард. Голос у него еще не начал ломаться.
Катерина подумала, что мальчику всего девять лет. Ей было грустно при мысли о том, какое будущее его ждет. Она пытливо смотрела на него. Лицо юного короля было неподвижно. Он молча кивнул ей и отвернулся. Гертфорд не отходил от него ни на шаг, и Катерина поняла, что для нее Эдуард потерян.
Виндзорский замок, Беркшир, февраль 1547 г.
Катерина смотрела на катафалк, убранный свечами и затянутый голубой и золотой тканью. За катафалком шли участники похоронной процессии. Наверху портрет короля в алой мантии и золотой короне. Он как будто спал. Портрет поразительно похож на оригинал… При виде его к горлу Катерины подступил ком. Она наблюдала за процессией сверху, из галереи в своих покоях, радуясь, что никто не видит ее сухих глаз, кроме родной сестры. Она не могла заставить себя пожалеть его. Потом она молилась, но не о спасении души мужа-короля, а о своем спасении. Она умоляла Господа простить ее. Многочисленные грехи окружали ее плотно, как облако. Катерина не знала, что творится с ее душой. Она машинально разглаживала темно-синее бархатное платье и подавалась вперед, чтобы лучше видеть. Заметила внизу Томаса; его бархатный плащ черен, чернее, чем даже у его брата-регента, и подбит иссиня-черным соболем. Хотя Томас в трауре, ему удавалось излучать блеск, как будто он окружен нимбом, как святые на старых картинах. Он мимолетно посмотрел на нее; по его лицу пробежала тень улыбки, и он исподтишка помахал ей – со стороны можно было подумать, будто он отгоняет муху. Катерина тяжело вздохнула.
Она думала о дворце в Челси, который готовят к ее приезду. Там будет ее тихая гавань, ее убежище. Как странно! После нескольких браков у нее появилась возможность стать самой себе хозяйкой, ни перед кем не отчитываться. Она понемногу оттаивала.
Хор запел «Тебя, Бога хвалим»; высокие голоса взмывали ввысь, но пели они не очень слаженно. Альты с трудом брали самые верхние ноты. Только ли она обращала на это внимание? Может быть, она такая грешница, что просто не способна воспринимать хорошее? Тяжелое ожерелье давило ей на шею. Катерина считала его уродливым; на нем столько драгоценных камней, что не видно золота. После церемонии оно присоединится к остальным украшениям в хранилище Тауэра. Ей оставят лишь новые драгоценности, которые доставили утром; их изготовили специально к траурной церемонии. Блеск камней скрывался под густой черной эмалью.
Она пожалела о том, что отправила материнский крест в Тауэр вместе с остальными украшениями королевы; теперь ей нечем занять пальцы. Она поискала взглядом Томаса, но увидела в толпе лишь верх его шапки.
Перо у него сегодня черное; впрочем, покачивалось оно энергично, как всегда. Рядом с Сеймуром стоит Уилл. На нем, как и на Катерине, темно-синий костюм. Время от времени Уилл Парр косился наверх, туда, где сидели его сестры. Смерть Серрея подкосила его. Кроме того, король приказал ему судить друга. Уилл пришел в бешенство, узнав, что по новому завещанию короля его не назначили в государственный совет. Он так надеялся, что регентом станет его сестра! Думал, что ему удастся прибрать к рукам всю власть. Ходили слухи, что его сделают маркизом Нортгемптонским. Титул должен немного утешить его, ведь маркизов в Англии всего два, а это что-то да значит – во всяком случае, для него.
Счастье сестры никогда по-настоящему не занимало Уилла – и не потому, что он не любил ее. Просто ему и в голову не приходило, что счастье возможно помимо власти. Катерина видела, как Уилл что-то шепчет на ухо Томасу; тот хлопает его по плечу. Как бы тщеславие не стало поводом для падения Уилла! При дворе много таких, как он. Но пока пусть будет доволен: он получил долгожданный развод. Теперь король уже не стоит у него на пути. Кроме того, Уилл получит новый титул… Последние дни все только и говорят о том, кто кем станет. Придворным как будто раздают сладости на Рождество. Гертфорд поставил себя во главе всего; он стал лордом-протектором и герцогом Сомерсетом. Стэнхоуп теперь еще больше задерет нос: жена лорда-протектора Англии – почти королева! Томас станет бароном Садли и лордом первым адмиралом. Интересно, не сердится ли он, что его брат будет герцогом, а он – всего лишь бароном? Возможно!
– Анна, – прошептала она, толкая сестру в бок. – Как по-твоему, отдадут нам мамин крест из королевских драгоценностей?
– Возможно, ему будет лучше там, где он сейчас, – вздохнула Анна.
Катерине не хотелось ничего из той роскоши, которая ее окружала. Ей не нужны ни платья, ни посуда, ни ткани, ни драгоценности. Ей кажется, что она будет счастлива в Челси с несколькими хорошими платьями, книгами и маминым крестом. А драгоценности… она поняла, что драгоценными могут быть только люди.
Слушая архиепископа Кранмера, Катерина обдумывала, кого возьмет с собой. С ней поедут Елизавета, Дот, сестра Анна, Кэт, властная Лиззи Тируит. Ее приближенные будут рядом с ней, даже те, кто не будет жить в Челси. Ее новый дворец совсем недалеко от Лондона. Кроме того, она возьмет с собой Уильяма Сэвиджа и милого Хьюика. Чем дальше, тем больше будущее кажется ей раем. Катерина надеялась, что Бог простил ее.
Она сжимала руку Анны. Сестры улыбались друг другу. Анна снова ждала ребенка и словно светилась изнутри. Катерина искала в своем сердце прежнюю зависть, но не находила ее. Она смирилась с тем, что останется бесплодной. Ей надо довольствоваться падалицей, которую сбросило к ее ногам; осиротевшая Елизавета – из их числа.
Олд-Манор, Челси, март 1547 г.
Катерина и Елизавета сидели в главном зале и занимались. Они сравнивали два перевода одного сонета Петрарки. Первый был выполнен Серреем, второй – Томасом Уайаттом.
– Видите, Елизавета, Уайатт в целом сохранил размер сонета Петрарки, а Серрей – нет. Подумайте, как это отражается на смысле, – заметила Катерина.
– Зато Уайатт употребил совершенно новую метафору. Вот, смотрите. – Елизавета говорила быстро, как будто спешила изложить свои мысли до того, как забудет их. – Вот. – Она указала на страницу. – «…И там располагается, разворачивая свое знамя» и «Как не быть и умереть с ним на поле битвы». Для него любовь – война.
Катерина не уставала поражаться острому уму Елизаветы. Ей всего тринадцать, а она уже разбиралась в тонкостях перевода лучше многих. Но сегодня она не могла полностью сосредоточиться на поэзии: в Челси приезжает ее брат, а с ним – Томас Сеймур. Она воображала, как барка Сеймура скользит по реке, направляясь к ним.
