– Да, верно, – кивнула она. – А теперь давайте посмотрим, что сделал Серрей. Хотя он существенно изменил размер, по смыслу его перевод ближе к оригиналу.
Она представила, как ритмично весла опускаются в воду, как рулевой подает команды. В голову ей пришла неожиданная мысль. Те чувства, что сейчас бродят в ней, чем-то похожи на ужас, какой она не так давно испытывала. Все, что происходит внутри ее, преувеличено, как будто она чувствует, как кровь бьется в самых отдаленных уголках ее тела, как сердце сжимается от предвкушения. После той страшной сцены в Нансаче они с Томасом больше не виделись. Катерина то и дело косилась на окно; ей казалось, что она слышит плеск весел.
– Который час? – спросила она сестрицу Анну, которая была занята шитьем вместе с Дот, Лиззи Тируит и Мэри Оделл, новой фрейлиной. Каждая вышивала свой кусок большого полотна – полога кровати для молодого короля.
– Должно быть, одиннадцать часов, не меньше, – ответила Анна.
Катерина подошла к окну. Барка еще далеко, но она видит сложенные крылья на гербе. Она набрала в грудь воздуха и повернулась к Елизавете:
– На сегодня хватит. – Она произнесла эти слова, как будто ничего не изменилось и ее сердце не готово выскочить из груди. Ей едва удалось сдержаться, чтобы не броситься вниз по ступеням. Она помогла Елизавете собрать книги; они вместе выбрали стихотворение, которое будут разбирать завтра. Пальцы у Катерины слегка дрожали.
Кажется, прошла целая вечность. Наконец объявили о приезде гостей:
– Маркиз Нортгемптон и барон Садли, лорд первый адмирал флота!
Вошли Уилл и Сеймур; оба были разодеты в пух и прах. Уилл в зеленой парче и горностае – теперь, став маркизом, он может себе это позволить. Томас в темно-синем бархате; в разрезах виднеется золотой шелк.
– Маркиз. – Катерина широко улыбнулась Уиллу: она знает, что брату нравится его новый титул. – Лорд адмирал. – Она повернулась к Сеймуру. Голос ее слегка дрожал.
Томас поклонился. Она не смеет протянуть ему руку, боится, что, если он дотронется до нее, она совершенно потеряет власть над собой. Гости поздоровались с остальными, все подошли к камину.
Она не могла смотреть на него, но чувствовала, что он не сводит с нее взгляда. Завязалась светская беседа; Катерина почти не принимала в ней участия. Елизавета читала сонет Серрея – бедного милого Серрея. Кате рина же думала лишь об одном: как устроить так, чтобы остаться с Томасом наедине. От ее желания воздух вокруг нее как будто сгустился и сделался сладким как мед.
Когда гостей пригласили к ужину, пальцы Томаса как бы невзначай коснулись ее руки, и она едва не упала в обморок. Она не могла есть. И он тоже. Еду приносили и уносили. Затем Уилл, милый догадливый Уилл, попросил ее показать то место в парке, где она хочет устроить аптекарский огород. Может быть, она покажет ему, где посадит лекарственные растения? На пороге Уилл остановился и, ежась от мартовского холода, небрежно, словно речь идет о пустяке, обратился к другу:
– Сеймур, ты присоединишься к нам?
Катерина шла рука об руку с Уиллом по аллее и показывала, что посадили здесь по ее распоряжению. По другую сторону от нее шагал Томас; пространство между ними было как будто заряжено электричеством. Оба дышали неглубоко и часто.
Они осматривали огород, окруженный живой изгородью. Вдруг Уилл развернулся и, не говоря ни слова, отошел. Оставшись одни, они тут же молча бросились друг другу в объятия.
– Я так давно этого ждал! – прошептал Сеймур.
– Я тоже…
Его шапка упала на землю. Катерина прижалась носом к его шее, вдохнула его запах, и внутри у нее все таяло. Ей казалось, что она всю жизнь ждала этого мига. «Вот что такое любовь», – сказала она себе. Стихи о любви очень изящны и продуманны; их действия лишены всякого изящества. Грубая чувственность – и только.
– Любовь моя! – прошептал Сеймур. – Как я хотел тебя… и как хочу! – Он сорвал с нее воротник и стал осыпать ее грудь поцелуями.
– Приходи ко мне сегодня ночью, – едва слышно проговорила она, забыв о том, что только что овдовела, забыв о приличиях и пристойности. Она хотела одного: отдаться ему, забыть обо всем на свете. – Дверь в мою спальню будет открыта…
Олд-Манор, Челси, апрель 1547 г.
Катерина смотрела на мускулистую спину Томаса. На его коже плясали отблески пламени. Он надел рубашку через голову. Сердце у нее болело, как бывает всегда, когда он сердится. Он злится, что ему приходится рано утром уходить от нее – до того, как проснутся домочадцы. Катерина сама не знает почему, но из-за такой обидчивости она любит его еще сильнее. Он хочет жениться на ней; он то угрожает, то льстит. Катерину вполне устраивает ее теперешнее положение. Ей хочется, чтобы они и дальше оставались любовниками; она радовалась их тайным свиданиям, и ей не хотелось, чтобы все входило в привычную колею. Кроме того, их брак вызовет скандал при дворе: она собралась замуж, когда труп короля еще не остыл.
– Но ты вышла за короля всего через два месяца после кончины Латимера, – напомнил Сеймур.
– Ах, Томас, тогда все было по-другому, и ты все прекрасно понимаешь.
– В чем разница? – помрачнел он. – Я такой же мужчина, как и он.
Катерина не напоминала ему, что их брак, скорее всего, сочтут государственной изменой, ведь она – вдовствующая королева, а он – дядя нынешнего короля. Ни один из них не волен жениться по велению сердца. Они должны подчиняться государственному совету и Гертфорду.
– Твой брат будет недоволен.
– Мой брат… лорд-протектор. – Сеймур презрительно хмыкнул. – Зато король возражать не станет. Я его любимый дядя, Кит. Я спрошу у него… и он разрешит!
– Главное, не зли своего брата. Он способен создать нам много неприятностей.
– Мой брат даже твоего брата сделал маркизом, – пожаловался Томас. – А я получил всего лишь жалкий титул баронета да какой-то замок в захолустье, вдали отсюда.
Казалось бы, злость и зависть должны были лишить его части привлекательности, но этого не случилось. Наверное, он немного похож на Уилла.
– Не забывай, Томас, что ты еще и лорд-адмирал, а это важный пост.
– Он полагается мне по праву, – ответил Сеймур. – Никто во всей Англии больше меня не годится для этого места!
На самом деле от согласия на брак Катерину удерживал вовсе не страх разгневать лорда-протектора. Она сама не понимала, что с ней происходит. После смерти короля она наконец стала свободна, словно расправила крылья, а в браке ей снова их подрежут. Правда, руку и сердце ей предлагает не кто-нибудь, а ее любимый Томас Сеймур – сама мужественность, сама неотразимость. Он доставляет ей несказанную радость. В глубине души ей хочется закрепить его за собой, хранить, ле леять.
– Возможно, тебе и достаточно того, что я твой любовник, но я хочу, чтобы наш союз был закреплен перед Богом, – снова и снова повторял он, постепенно преодолевая ее сопротивление любовным пылом. – Катерина, я хочу, чтобы ты была только моей. Мне невыносима мысль о том, что какой-то другой мужчина даже посмотрит на тебя!
Он напомнил о том, как долго он ждал; легко ли ему было, когда его убрали с дороги и ему пришлось смотреть, как его единственную любимую выдают за пожилого короля? Он узнавал о ней обрывки новостей, находясь вдалеке и, по его словам, «умирая внутри». Постепенно Сеймур проникал в ее плоть и кровь, оставляя на ней след, подобно чернилам, проступающим на обратной стороне исписанной страницы. Мечты о свободе меркнут рядом с ним, кажутся пустыми, мелкими и греховными. К тому же на нее по-прежнему давят ее прошлые грехи. Если ей суждено вечное проклятие, почему она не может радоваться жизни хотя бы здесь, на земле?
– Катерина, неужели ты не чувствуешь того же, что и я?
Никакие ее слова не убеждали Сеймура в том, что она так же сильно любит его, как он ее.
– Подумай только, мы будем проводить вместе целые ночи!
Они смеялись, вспоминая сказку Чосера о мельнике, где любовники стремятся к тому же. Он читал ей сказку вслух только позавчера, читал по ролям – и за рогоносца, и за молодого любовника, и даже за неверную жену, нарочно повышая голос. Катерина едва не задохнулась от смеха. К ней даже постучала Мэри Оделл: она решила, что королева подавилась. Томасу пришлось прятаться под кроватью.
– Видишь, на что идет мужчина, чтобы проводить со своей любимой всю ночь! – сказал он после того, как Мэри ушла. Потом он снова обиделся на нее и стал еще милее. – Приятно ли мне рыскать в темноте, словно вору?
Кроме того, Катерина не могла не видеть его достоинств; в его присутствии у дам поднималось настроение, а юные девицы глупо хихикали. Они готовы были упасть к его ногам, как спелые колосья. Он мог бы получить любую из них, но выбрал ее. Думая об этом, Катерина слабела. Хотя она понимает, что в основе всего ее тщеславие, ей было все равно.
В глубине души она сознавала, что переменилась; события последних месяцев сломили ее. Она все подвергает сомнению, гадает, истинны ли ее убеждения, вера в Бога. То, что с ней произошло, дало ей возможность с новой остротой почувствовать, как важно жить. Ей кажется, что Сеймур наполняет ее жизненной силой. Когда она с ним, она живет; такой живой она себя не помнила. Обычные ее заботы отошли куда-то вдаль; ей все равно, что Стэнхоуп теперь расхаживает, как королева. На коронации Стэнхоуп отказалась последовать за Катериной, Катерине и это было совершенно безразлично. Мыслями она была в Челси, в объятиях милого Томаса. Пусть Стэнхоуп волнуется из-за того, кому перед кем положено стоять. Она наложила руки на драгоценности королевы, в день коронации Эдуарда надела лучшие из них, а Катерина думала лишь об одном: как она рада, что ей уже не приходится надевать тяжеленные ожерелья, которые натирают кожу и оттягивают шею. Она грустила лишь о том, что среди драгоценностей королевы остается крест ее матери, хотя Стэнхоуп не соизволит надеть на себя такое простое украшение. Только крест Катерина и хотела бы вернуть.
