Улучив время, когда в горнице остался один Серебряков, Таня обратилась к нему с таким вопросом:
— Ну, барин, и удивил же ты меня. Как это ты в Казани-то очутился?
— Судьба закинула меня сюда, — со вздохом ответил ей молодой офицер.
— А мы думали, пугачевцы-разбойники тебя убили.
— Эх, Таня, лучше бы они меня убили, хоть бы один конец был.
— Что ты говоришь, сердечный?
— Правду говорю, Таня, судьба-злодейка доконала меня… Измучился я, исстрадался и смерти своей, мол, рад буду.
— Эх, барин, видно, забыл ты и про свою возлюбленную княжну?
— Уж где ее, голубку, забыть..: До смерти буду помнить.
— Помнить будешь, а сам умирать собираешься… А ты полно, барин, не все же судьба будет тебе злой мачехой, будет и любящей родной матерью, «настанет и на твоей улице праздник», — участливо проговорила молодая девушка.
Вошедший в горницу Егор Ястреб помешал их разговору.
— Ну, барин, беда: слышь, злодей Пугачев со своей ватагой к городу приближается, — тревожным голосом проговорил старик, обращаясь к Сергею Серебрякову.
Он сказал правду: самозванец, оправившийся от поражений, быстро приближался к Казани.
Самозванец с новой ватагой, состоящей из всякого сброда, двинулся было к Екатеринбургу, но там было много войска, и он обратился к Красноуфимску.
Пугачев грозил Казани. Кама была ему открыта, и он с старшинами стал высматривать по берегам удобные места для переправы. Переправившись через Каму, самозванец стал приближаться к Казани.
Губернатор Брант принял меры к защите города.
В Казани в то время находилось только полторы тысячи войска, но вскоре составилось шеститысячное ополчение. Полковник Толстой с конным отрядом солдат выступил против Пугачева и встретился с ним в двенадцати верстах от города. Шайка Пугачева превосходила количеством отряд Толстого, но, несмотря на это, кавалеристы сражались как львы. Герой Толстой был убит, и отряд его рассеян.
Прошел день. Пугачев показался на левом берегу реки Казаики и расположился лагерем. В виду всех казанских жителей он ездил рассматривать город. Самозванец сделал приступ на город. Прямо против Лрского поля находилась главная городская батарея. Самозванец не пошел этой дорогой. Он отрядил к предместью всякий сброд, почти безоружный; казаки подгоняли их нагайками, и скоро лощины и овраги, находившиеся на краю предместья, были заняты мятежникахми.
Пригородные слободки пылали в огне. Мятежники сбили караулы и рогатки и с диким криком бросились по городским улицам. Жители и войско принуждены были искать спасения в крепости-кремле.
Казань стала добычей мятежников. Они вбегали в дома, в лавки и все предавали грабежу. Той же участи подверглись церкви и монастыри. Пугачевцы врывались в храмы, святотатственно обдирали ценные оклады с икон, выносили церковную утварь и предавали смерти всех без разбора.
Казань была залита огнем и кровью. Толпа бесновалась, и в сумятице били своих, принимая их за горожан. Крики и вопли, треск выстрелов, горевшие строения, море огня и едкий дым — все это представляло собою ад.
Пугачев, поставя свои батареи у Гостиного двора и у Триумфальных ворот, стрелял по крепости.
Скоро пожар стал общим, так как искры и головни летали по всем улицам и зажигали дома. Кремлю тоже угрожала участь города.
Во время приступа к кремлю преосвященный Вениамин, находясь в Благовещенском кремлевском соборе, окруженный клиром и коленопреклоненным народом, со слезами молил Бога о спасении своей паствы.
Молитва была услышана.
Пугачев, внезапно приказав отступить, собственноручно зажег еще несколько домов и возвратился в свой стан.
Находившиеся в кремле не знали этого, и к несчастью присоединилось другое несчастье. Небо заволокло грозными тучами, и над без того уже пылавшим городом разразилась страшная буря. Ужасный ветер рвал и метал.
В кремле от залетевших туда искр запылало несколько деревянных построек. Обвалилась часть кремлевской стены, и много людей было задавлено.
Между жителями, находившимися в кремле, поднялся плач и вопль.
Они думали, что мятежники ворвались в крепость, и ожидали себе смерти.
Но мало-помалу пальба стала утихать.
Мятежники погнали из города пленных и повезли свою добычу.
Тех пленных, которые отставали, били нагайками и кололи копьями, а женщин и детей бросали в реку.
Но вот неистовые крики мятежников, стоны и мольбы горожан стали постепенно умолкать.
Едва утихла пальба, владыка Вениамин со всем духовенством, несмотря на нестерпимый жар от пламени и на падающие головни, с крестным ходом, неся чудотворную икону Божьей матери, обошел все кремлевские стены.
Наступил вечер. Буря утихла. Ветер обратился в противоположную сторону.
Скоро ужасная для города Казани ночь сменилась ясным солнечным утром и солнце осветило разгром и пепелище города. Повсюду виднелись человеческие трупы, груды камней и головней.
Жители, проводившие ночь в страхе и трепете, ожидая ежеминутной смерти, утром поспешили на кремлевские стены. Они думали увидать мятежные полчища Пугачева и, к общей радости и удивлению, увидали гусар храброго Михельсона, скакавших в опустошенный город.
Михельсон напал ночью на вернувшихся из Казани мятежников, и в семи верстах от города произошла жаркая схватка. Молодцы-гусары, несмотря на превосходство сил мятежников, заставили их отступить; пугачевцы в беспорядке бежали, поражаемые гусарами.
Расскажем, что делали в это ужасное время Сергей Серебряков, мужик Демьян и дворовый Труба, нашедшие себе приют в жилище княжеского приказчика Егора Ястреба.
Они приготовились было выйти из Казани и отправиться в Москву, как вдруг пронеслось известие, что Пугачев с огромной ватагой мятежников приближается к Казани и в нескольких верстах от города остановился станом.
Теперь Серебрякову и его спутникам нечего было и думать оставлять Казань: дороги были запружены пугачевцами-мятежниками, и волей-неволей они должны были остаться.
— Если пойдем, как раз Пугачеву в лапы попадем, а в ту пору пощады нам не ждать, — так говорил Серебряков, обращаясь к своим товарищам по несчастью.
— Где… мукой замучает, проклятый! — промолвил Мишуха Труба; он вполне соглашался с мнением Серебрякова.
— А ты что скажешь? — спросил Серебряков у мужика Демьяна.
— Как вы, так и я. От вас не отстану — вы пойдете, и я пойду, вы останетесь, и я останусь.
— Здесь мы в полной безопасности.
— Ох, барин, не говори так, пра, не говори, — посоветовал Серебрякову мужик Демьян.
— А почему не говорить?
— Потому, милый человек, все мы ходим под Богом. Захочет Бог, предаст нас в руки Пугачеву, в ту пору как ни берегись, не убережешься.
— А все-таки, Демьян, береженого и Бог бережет. И рисковать нам нечего. Мы здесь, говорю, в безопасности. Пугачеву не взять Казани.
— Известно, барин, не взять. Стены казанского кремля крепки, Пугач свой лоб о них разобьет, — соглашался с Серебряковым Мишуха Труба.
Дом, где проживал Егор Ястреб с своими гостями, находился недалеко от кремля.
Серебряков не предполагал, что самозванец может взять Казань, и был совершенно спокоен.
Он думал, что Пугачев ограничится тем, что попугает горожан, и отойдет ни с чем от города. Но скоро ему пришлось разувериться в своем предположении.
Самозванец окружил Казань, и слободки и предместья города запылали, подожженные мятежниками.
Пушечные ядра, неся с собою смерть и разрушение, полетели на несчастный город, и объятые ужасом горожане, не успевшие укрыться в кремле, в числе таковых был и Егор Ястреб с своей семьей, а также и Серебряков с своими спутниками, метались по пылающему городу, усиливая панику, и не знали, что делать, на что решиться.
Добрая старушка Пелагея Степановна и красавица Таня, находясь в безвыходном положении, к удивлению, не потеряли бодрости и сколько могли поддерживали совсем упавшего духом Егора Ястреба.
Нападение самозванца на город произвело на старого приказчика удручающее впечатление, и он сделался как бы помешанным, не зная, что делать, где искать спасения.
— Убьют, ни за что убьют злодеи! — повторял он, бегая сам не зная зачем со двора в горницу, а из горницы опять на двор.
— Полно, Егорушка, полно, сердечный мой, положись на волю Божию! — уговаривала мужа Пелагея Степановна.
— Да ведь убьют, убьют!
— Не нас одних убьют злодеи… А «на людях и смерть красна».
— Танюшу жалко, тебя…
— За Танюшу, Егорушка, не бойся… Мы схороним ее, упрячем…
— Где, где упрячем?..
— А в подвале. Под гори иной подполье есть, так на время и укроется наша названая дочка…
— А ты как же?..
— Обо мне, Егорушка, толк невелик…
