что на воде им будет трудно противостоять английским военно-морским силам, однако добавил: в какой-то момент боевые действия переместятся на сушу, где китайцы, имея огромное численное превосходство, преподадут англичанам хороший урок за опрометчивую высадку.
Хотя британцы, похоже, именно к ней и готовились. Лазутчик донес, что солдаты усиленно отрабатывают тактику действий на суше и воде. Одно устройство, похожее на то, что в китайский Новый год расцвечивает небо фейерверками, произвело неизгладимое впечатление на городских зевак. Осведомитель лазутчика сообщил, что оно именуется “ракета Конгрива” (пометку с названием по-английски на полях донесения сделал, конечно, сам источник информации).
На вопрос Чжун Лоу-сы, известно ли мне что-нибудь об этом оружии, я ответил отрицательно. И тогда старец попросил разузнать о нем.
Сперва я опешил: где, скажите на милость, я раздобуду сведения о ракетах? Но потом меня осенило: в английской фактории имелась большая библиотека со справочниками по всевозможным предметам.
Разумеется, обитатели давно покинули факторию, но китайские слуги, многие из которых работали на купцов гильдии Ко-Хон, приглядывали за зданием. И если Чжун Лоу-сы замолвит словечко, нас с Комптоном допустят в библиотеку.
Старец ухватился за мою идею, и через час-другой нас известили, что допуск получен.
На закате мы с Комптоном пришли в английскую факторию, где пустынными коридорами нас препроводили к запертой библиотеке на последнем этаже здания.
Я не ожидал увидеть столь просторное помещение с удобными кожаными креслами, большими столами и бесконечными рядами застекленных шкафов. Обилие книг устрашало – чтобы осмотреть все полки, уйдет бездна времени.
К счастью, на столе я увидел каталог и с его помощью быстро отыскал “Руководство по полевой артиллерии”, в котором наверняка имелся раздел, посвященный ракете Конгрива.
Обратившись к сему пособию, я с удивлением обнаружил, что речь идет об усовершенствованном оружии, изобретенном в Индии. Да, китайцы с древности были знакомы с ракетами, но использовали их только для фейерверков и никогда в военных целях. Около сорока лет назад султан Хайдер Али, правитель княжества Майсур, и его сын Типу, воюя с Ост-Индской компанией, первыми превратили ракеты в оружие. В битве при Бангалоре, тогда еще крепости, появились летающие бомбы, наводившие ужас на противника и заставившие нынешнего герцога Веллингтонского отступить. И хотя в конечном счете майсурские султаны потерпели поражение, англичане, признав ценность новшества, отправили несколько трофейных ракет в королевский арсенал в Вулидже, где некий Уильям Конгрив (наверняка потомок драматурга) [74] их усовершенствовал. Англичане использовали ракеты Конгрива в наполеоновских войнах и войне 1812 года, а теперь явно нацелены применить их в Китае.
В библиотеке мы просидели долго и отыскали еще пару “полезных” справочников – по строительству укреплений и навигации; к сожалению, о пароходах и паровых двигателях ничего не нашлось.
Покидая читальню, я взял несколько книг для себя. Я уже соскучился по романам и пьесам, а потому затолкал в свою котомку “Памелу”, “Любовь в избытке”, “Робинзона Крузо”, “Викария Уэйкфилда”, “Тристрама Шенди” [75], перевод вольтеровского “Задига” и полдюжины других книг.
В последний момент на глаза мне попалась книжка, ярким тисненым корешком выделявшаяся среди строгих томов, – “Бал бабочек и пир кузнечиков” Уильяма Роско [76]. Когда-то точно такую же я купил в Калькутте, начав учить Раджу английскому языку; это дешевое американское издание стоило, однако, целую гинею. Не совладав с искушением, я взял книгу с полки и сунул в котомку.
Вернувшись к себе на квартиру, первым делом я открыл детское стихотворение, которое много раз читал сыну и знал почти наизусть. Я разглядывал знакомые иллюстрации, и в голове возник чуть шепелявый голосок Раджу, пробирающийся по строчкам “Наденьте шляпки набекрень, мы проведем чудесный день на бале бабочек…”. Я прям чувствовал, как сын ерзает у меня на коленях, и слышал себя: “Нет-нет, Раджу, это слово произносится вот так…”
Воспоминание было столь ярким, что я выронил книгу и едва не расплакался. Но что толку изводить себя мыслями, и потому я стараюсь пореже думать о прошлом, о жене и сыне. Да только стихотворение, застав врасплох, пробило мою оборону. Я всеми силами пытался не захлебнуться в пучине тоски, что смела всякие преграды, накрыв с головою.
Дни собирались в недели, экспедиционный корпус неуклонно прирастал числом. Вялая струйка судов из Мадраса принесла сипаев 37-го полка, изрядное подразделение инженерных войск и две роты минеров. Ожидались еще корабли, прежде всего “Голконда” [77], которая должна была доставить командующего корпусом, персонал и снаряжение штаба. Из-за них-то эскадра и стояла на якоре, хотя всем уже не терпелось отправиться в путь.
В самом конце мая капитан Ми вызвал к себе Кесри и сообщил: “Голконда” и “Тетис” [78] задерживаются на неопределенное время, они догонят корпус у китайского побережья. Поскольку больше нет причин торчать в Сингапуре, коммодор Бремер приказал основной части эскадры утром выдвигаться, взяв курс к устью Жемчужной реки.
– Сколько займет дорога, сэр?
– Я полагаю, от десяти до пятнадцати дней.
Наутро эскадра под водительством “Уэлсли” вышла из гавани. Линкор, на салингах и пертах которого застыли силуэты матросов, оттененные вздувшимися парусами, являл собою впечатляющую картину. Следом парами шли фрегаты, устремившие носы навстречу ветру, а за ними – пароходы, пенившие воду лопастями колес. Транспортные суда по два-три в ряд готовились замкнуть шествие.
Паруса “Лани” наполнились ветром, и оркестр, выстроившийся на главной палубе, заиграл бравурный марш. С верхней палубы Задиг, Ширин и Фредди любовались юными музыкантами в белой форме. Что до Раджу, у него просто разбегались глаза, и он смотрел то на оркестр, то на линкор, то на пароходы, то на лазурные воды, расстилавшиеся вдали. Он решил, что первым делом расскажет отцу о самом великолепном зрелище на свете – эскадре, уходящей в плавание.
Вторая часть похода на Восток существенно разнилась с первой. Из Калькутты в Сингапур экспедиционные суда добирались порознь, лишь изредка сходясь или видя друг друга издали, ибо каждое судно двигалось с облюбованной им скоростью. После Сингапура корабли шли конвоем, возглавляемым “Уэлсли” с его величественными парусами.
“Лань” занимала позицию в середине группы транспортных судов, довольно далеко от флагмана. Вокруг нее пиршествовали паруса – фор-марсели, грот-бом-брамсели, крюйс-трюмсели, и море будто превратилось в голубую небесную твердь, испещренную облаками, что бегут в одном направлении. Меж этих белых косяков вздымались клубы черного, как грозовая туча, дыма, вырывавшегося из труб трех пароходов, которые шныряли вдоль конвоя, доставляя рапорты, подгоняя отстающих и оказывая им, если нужно, помощь.
Превосходная выучка моряков и отменный внешний вид боевых кораблей раззадорили шкиперов транспортных судов: взяв девизом “Образцовый порядок во всем”, они муштровали свои команды нещадно, то и дело устраивая гонки. Даже пассажиры прониклись соревновательным духом и, подбадривая матросов, шумно ликовали, когда их судно кого-нибудь обгоняло.
Всю первую неделю пути погода была чудесной, но потом стала меняться. Усилился ветер, временами с юго-запада налетали мощные шквалы, трепавшие “Лань”. Однако небо оставалось чистым, и потому матросы выполняли свою обычную работу, а пассажиры не отказались от прогулок по палубе.
Один ежедневный корабельный ритуал – обезглавливание кур, предназначенных к офицерскому столу, – всегда собирал большое число зрителей.
Курятник был устроен у основания грот-мачты. Около полудня, когда капитан и первый помощник “брали высоту солнца”, на главной палубе, поигрывая сверкающим наточенным ножом, появлялся кок, взявший на себя обязанности корабельного мясника. Этот дородный детина был склонен к позерству: бесстрастно отрубал курам головы и вразвалку шествовал на камбуз,
