– Ну, ну… – рассеянно сказала сестра Эва. Она все еще во что-то всматривалась.
Они двигались по плохо освещенному узкому коридору – Хаймек никогда здесь не был. Остались позади больничная палата и двор, который щетинился недавно скошенной травой. Одиночные лучи солнца прорывались здесь и там, переливаясь разноцветными нитями. Несколько таких причудливых лучей играли на аккуратном халате сестры Эвы. И вдруг в переплетении солнечных нитей высветилось и появилось нечто совершенно несуразное – сверкающие голенища на ногах, уверенно и твердо упершихся в пол больничного коридора. Словно почувствовав грозящую опасность, мальчик обхватил белый, пронизанный солнцем халат и вцепился в него мертвой хваткой. И в это время над ним раздался негромкий, но непреклонный голос:
– Эва! Оставь его! Иди… ко мне…
У мальчика застучали зубы. Вот оно!
– Это он! Человек в форме! Это он!
– Мне… нужно идти… – сказала чужим голосом сестра Эва. – Мне нужно, Хаймек. Не цепляйся за меня. Отпусти мой халат.
Ее пальцы, твердея, становились все жестче и жестче, отрывая, отдирая его руки от ее тела, причиняя ему боль. Он не мог понять, что происходит, и как сестра Эва может с ним так поступать. Он повернул свое лицо в сторону, откуда пришел повелительный голос и увидел загорелую мужскую руку, поросшую жесткими, стоявшими дыбом волосками. Рука тянулась к его, Хаймека, лицу. Пальцы медсестры отцепили, наконец, мальчика и тут же потянулись к поросшей волосками мужской руке.
– Может… не сейчас, – прошелестел безвольный голос.
Повелительный мужской голос отмел и перечеркнул все возраженья:
– Сейчас. Иди ко мне.
И тут же вторая рука мужчины потянулась к Хаймеку. Отшатнувшись, мальчик не удержался и упал прямо к ногам медсестры Эвы. Он чувствовал, что сейчас умрет.
– По… жалуйста… – бормотал он шепотом, цепляясь за полы белого халата. – По… жалуйста… не иди… к нему…
Он попытался подняться.
– Я… защищу… тебя…
Пола халата выскользнула из его рук. Затем с грохотом захлопнулась дверь, оставив после себя одинокий луч, прорвавшийся в темный коридор сквозь замочную скважину.
Хаймек лежал на полу под дверью. Молча. Не издавая ни звука. Это был конец. Он потерпел поражение. Жизненные силы оставили его. У него их не хватало даже для того, чтобы открыть и закрыть веки. Щелочками остановившихся глаз он уставился на дверь. Там, за дверью, страшный человек делал что-то с сестрой Эвой. Одиноким лучом мелькнула мысль: «Он забрал ее навсегда». Но мальчик уже был готов к этому. Он будет ждать ее. Столько, сколько потребуется. Он дождется момента… и спасет ее.
Он сделал попытку подняться, но и тело предало его. Ноги подломились, и он снова оказался на полу. Как слепой, потерявший поводыря, он стал водить вокруг себя руками, в надежде найти хоть что-нибудь, на что можно было бы опереться, за что можно было бы зацепиться. Но ничего не было. Только дверь. А дверь была гладкой и захлопнута намертво. Он вцепился в ее поверхность ногтями, почти как зверь. Медленно, очень медленно, извиваясь всем телом, он сделал попытку дотянуться до замочной скважины. Оперся на колени. Ну, еще одно усилие… еще чуть-чуть…
В скважине все было видно. Два тела, освещенные безжалостным солнцем. Мужчина и женщина. Обнаженные до пояса. Голова сестры Эвы опущена, руки бессильно повисли. Мужские руки двигаются, пригибают, мнут ее. Словно попавшая в невод рыба, бьется сестра Эва в этих руках. Она хрипло дышит, она задыхается, ей не хватает воздуха. И мужчина и женщина раскачиваются, как лодки на волне, ритмично, непрерывно. Мальчик понимает – он должен остановить это… понимает, что должен закричать во весь голос. Но у него нет этого голоса. Из горла выползает какое-то жалкое шипение, еле слышное ему самому. Зато из-за двери доносятся странные звуки. Вздохи? Стоны? Да, это стоны. Сначала редкие, потом все чаще и громче. «Она боится его». Это приходит мальчику в голову прежде всего. «Ей плохо».
Эта мысль пронзает мальчика до самого сердца. Ей плохо… ей страшно…
Долгий нарастающий стон… всхлип сестры Эвы. Что-то коротко выкрикивает мужской голос, что-то победительное, грубое, страшное…
«Сестра Эва! – умоляет мальчик безмолвную дверь. – Сестра Эва! Не молчи. Кричи!» Если она закричит, тот человек должен испугаться. Он ведь имеет дело с покойниками, а те молчат. Всегда молчат, что с ними ни делай. Но ты-то живая! Кричи! Не то он улучит момент и тебя тоже бросит на свою каталку… а там и поле с заранее выкопанными ямами, куда бросают всех лицом в грязь. Но тебе… тебе нельзя туда, ты ведь обещала каждый день гулять со мной во дворе… как же это, сестра Эва?
И снова замочная скважина. На этот раз в поле его зрения только сестра Эва. Она стоит, еще не полностью распрямившись. Упругие груди ее сейчас чуть подвисли, она шатается, пытаясь отвести назад плечи. Она тоже похожа сейчас на слепую – шарит руками вокруг, ищет что-то. Находит. Надевает это что-то, повернувшись к замочной скважине спиной. Медленно облачается в халат, почему-то оказавшийся у нее на поясе. Даже со спины мальчику видно, что она без сил. И Хаймек понимает, что с этого мгновенья сестра Эва для него потеряна. Навсегда. Никогда больше она не будет прежней. Никогда больше она к нему не вернется. А сам он до конца своей жизни останется в этом коридоре, у порога двери, распростертый на полу и никому в мире не нужный. Превратится в траву, прорастет корнями до самой земли. А потом придет человек – этот или другой, но такой же, толкая перед собой каталку на колесах – клик, клик, – и заберет туда, где уже давно ожидает Хаймека его мама.
Он лежит, распростершись на полу, подняв руки к голове, словно молясь. Снова стон сестры Эвы, как если бы она умоляла о помощи. У Хаймека от боли раскалывалась голова. Он смертельно устал. Его сковало… ощущение было таким, будто он попал в банку с клеем.
Внезапно воцарилась тишина, которая испугала мальчика еще больше. Остатки сил понадобились ему для того, чтобы в гневе обрушить удары слабых кулаков на безразличную к его страданиям дверь, которая виделась ему в эту минуту не стерильно белой, а отвратительно коричневой. Он бился о нее кулаками, локтями, головой… Он бился о нее всем своим телом, непрерывно, точно в бреду повторяя:
– Он не заберет тебя. Я ему не дам… Не отдам тебя. Я его изобью… я убью его….
Дверь внезапно растворилась, и он упал вовнутрь. Где-то высоко мелькнуло загорелое лицо мужчины и необычно пунцовое лицо сестры Эвы. Затем над его головой сверкнули металлические подковки сапог – это мужчина переступил через лежащего у порога мальчика, и шаги его стали удаляться. Остались лишь коричневые женские туфельки и выступавшие из них светлые носки. К ним и пополз мальчик. Дополз, обнял лодыжки, прильнул. Что он бормотал? Слезы заливали ему лицо, он ничего не видел. Он только чувствовал, что она наклоняется к нему. Когда грудь сестры Эвы коснулась плеча мальчика, все тело его пронзила отвратительная, постыдная, сладостная дрожь. Он ожидал, что в следующее мгновение его лица коснется умиротворяющая мягкая рука, которая успокоит и утешит его, вознаградив за все страданья. В ожидании этого он поднял к ней свое мокрое лицо. Взмах руки он пропустил. Страшная пощечина опрокинула его на доски пола. Голос, полный ненависти, произнес над его головой:
– Ты!.. Ты подглядывал, гаденыш! Ничтожество! Маленький противный надоеда…
И вслед за этим маленькие коричневые туфли, переступив через него, почти беззвучно удалились. Он слушал, как вдали затихало чуть слышное эхо ее шагов. Он еще не мог понять того, что произошло.
Она, сестра Эва, переступила через него, как если бы он был камнем на ее дороге. Просто камнем. Он лежал и вяло думал:
«Она не может. Она … Так ей нельзя меня наказывать. Она же… она же обещала… Она обещала повести меня на улицу… Я… должен… я должен ее догнать и сказать ей…»
Он подобрал под себя ноги. Мучительным было для него даже малейшее усилие, любое движение. «Не уходи… – прошептал он ей вслед. – Подожди меня…» Он протянул руки в ту сторону, откуда уже не доносилось даже эха. Тишина. Обламывая в кровь ногти, он пополз вверх по стене, поднимаясь на ноги. Поднялся. Шатаясь, словно только что появившийся на свет жеребенок, он стоял, думая только об одном – где взять силы, чтобы не упасть. Сколько у него их было, он вложил в движение правой ноги. Его левая нога уже готова была двинуться вслед, но не двинулась. Ужасная мысль приковала мальчика к месту. «Она ушла с ним, а он… он ведь и есть тот санитар, который на исходе ночи – клик, клик, – толкает тележку, наполненную мертвецами. Она это знала и все-таки … ушла за ним».
Он приложил правую руку ко все еще пылавшей щеке. Теперь он знал, что не догонит ее.
Никогда.
До своей кровати он добирался бесконечно долго. Сосед с прищуром посмотрел на него, не скрывая насмешки, потом приподнялся на локтях и стал выплевывать из себя короткие предложения, сопровождая их хрипом и скрежетом прокуренных легких:
